Любвеобильный джек-пот - Галина Романова

Очевидно, они поссорились. Страшно поссорились, раз Мишаня изувечил ее.

– Значит, и Игосю тоже он?! Господи! Его-то за что?! Зачем?! Чтобы тебя снова подставить! Чтобы появился повод для шантажа! Ох, как они с Мартой все ловко подстроили. С чего только вдруг разругались вдрызг, непонятно, – проговорила Лия и вдруг поежилась. – Дим, мне холодно. Давай под одеяло, что ли.

Они влезли под одеяло и еще минут пять возились и смеялись, устраиваясь удобнее и согреваясь. Потом он прижал ее к себе и начал целовать быстро и жадно. И шептать еще начал что-то про счастье, про долгую холодную зиму вдвоем. И еще про то, что он сегодня пробовал растопить камин в своем опустевшем доме. Тот сначала дымил нещадно, но потом разгорелся, и так здорово ему все это показалось. И радовался еще тому, что не продал дом, а ведь не раз порывался.

Тени сразу расползлись по углам. Укутанная в белое мебель перестала раздражать, сделавшись похожей на маленькие снежные сугробы, а не на обступивших его покойников в саванах. Дрова трещали и выстреливали в дымоход искрами. С каждой минутой становилось теплее и уютнее, и так ему вдруг захотелось в этот момент услышать именно ее голос, что даже сердце заныло. Будто бы зовет она его к столу и сердится, что он мешкает. А по лестнице со второго этажа вдруг раздается частая дробь шагов крохотных ножек...

– Как же так, Дим! – воскликнула Лия, невольно заряжаясь его лирическим настроением. – Маленькие ножки со второго этажа и без сопровождения! Это же опасно!

– Ну вот! Надо было все испортить! – обиделся он вдруг совсем по-настоящему. – А Санька твой на что? Чем не нянька?

– А-аа, точно. Про Саньку я и забыла. – Лия зажмурилась, подставляя его губам свое лицо. – Так точно будет, Дим? Именно так?

– Будем стараться. Иди ко мне... – Он вдруг сделался совершенно нетерпеливым, и говорить уже ничего не мог, и ей не позволял, без конца повторяя: – Все потом, милая... Все потом...

Он уснул очень быстро, хотя и старался изо всех сил не поддаваться. Куда там! Через десять минут уже сопел, и сколько ни толкала она его в бок, лишь виновато бормотал что-то неразборчивое.

А ей уснуть никак не удавалось. И с боку на бок ворочалась. И считала. И детские стишки и скороговорки в уме декламировала. Делала все, чтобы отвлечься и уснуть.

Черта с два!

Настырные мысли о Мишане лезли и пинали друг друга, вытесняя и грека, который ехал через реку, и грозу в начале мая, и много еще чего.

Как он мог, а?! Как мог он таскать в ее квартиру эту девчонку?! Почему было не повезти ее к себе в дом, к примеру? Огромный дом солидного преуспевающего бизнесмена. Почему не туда? Потому что как раз солиден и преуспевающ? Боялся соседей? Глупо! Или причина в другом? В том, что его оставила жена, не пожелавшая жить по его правилам. В одном уступила, приняв его помощь. Так надо этой ее уступкой и воспользоваться. Почему нет?

Почему, к примеру, не привести на ночь в ее квартиру любовницу, когда жена на дежурстве. Она же бывшая. А квартиру и все остальное оплачивает он. К тому же, как приятна мысль о том, что подобный его поступок – это акт возмездия несговорчивой и не уступившей...

Извращенец!!! Мерзкий извращенец!!!

Приходил к ней в любое время, валялся на ее диване, ел из ее рук и требовал к себе внимания. А она – ну дура же дурой, ей-богу – прыгала, унижалась, старалась угодить.

А как же иначе! Она же его бросила! Она же виновата в том, что он несчастен. В том, что у него не складывается личная жизнь после нее.

А Марта! О чем та думала, наставляя Гольцову рога с Мишаней? О том, что тайное никогда не станет явным? Или не особо печалилась перспективе быть застуканной на месте?

Квартиры... Даже квартиры куплены были на одной площадке.

Так, стоп! О чем тогда ей сказал Игося? На что намекал? Какие двусмысленные слова были им сказаны об очередности в покупке этих злополучных квартир. Что-то о том, что для нее это может иметь значение.

Ее квартиру покупал Мишаня. Квартиру Гольцова выбирала, с его слов, Марта. Вот она и цепочка оставленных ими следов!

Недурно устроились ребята. Совершенно недурно.

Гадкие, беспринципные, непорядочные...

Лия в бешенстве перевернулась на другой бок, прижавшись к спящему Гольцову спиной.

А девушка...

Что эти двое сделали с бедной девушкой?! Она же любила его! Любила настолько сильно, что не побоялась уйти из жизни, заподозрив измену.

Мишаня позволял ей употреблять наркоту, приводил ее на квартиру своей бывшей жены в то самое время...

А что?! Может, как раз в то самое время, когда Лия выдергивала шприцы с мутной жидкостью из скрученных вен малолеток, отлавливая их по подвалам и вокзальным тупикам, Мишаня делал как раз обратное. Он же не мог не знать, что девушка прочно сидит на игле. Он точно знал.

Как все подло, грязно и непоправимо! Интересно, как он станет изворачиваться под давлением неопровержимых улик? Что он станет говорить в свое оправдание? А говорить ему однозначно придется! И если Тишакову с утра удастся убедить свое начальство, то Мишаню призовут к ответу уже завтра, не позднее полудня.

Уже завтра всем удастся поставить в этом деле последнюю жирную точку. Уже завтра. Хотя...

– Дим! Дима!!! – Лия снова повернулась к нему и принялась тормошить и толкать в бок, настырно повторяя: – Дим! Ну, не спи, а! Мне нужно кое о чем спросить тебя! Не спи, Дима!!!

Гольцов пробуждался неохотно и очень долго. Так ей, во всяком случае, показалось. Он то привставал, то снова падал в подушки. Пытался отмахнуться от нее и укрыться с головой одеялом. Бормотал что-то неразборчивое и даже просил, и хныкал. Но Лия была непреклонной.

Почему это он вдруг спит, когда ей не до сна?! Когда в голове столько всего скопилось, что в одиночку не передумать и ни за что не успокоиться.

– Ну, чего тебе, неугомонная! Чего? – Он поймал ее за волосы и потянул на себя. – Я устал, честно...

– Дим, послушай. Я тут думала, думала! – заторопилась она, боясь, что он снова отключится, не дослушав. – А что с той сумкой? Ну... Помнишь, все кругом говорят, что умершая в твоей постели девушка была с сумкой. Большая такая... И консьержка говорила. И ты говорил, и еще кто-то потом проявлял к этому очень пристальное внимание. Куда она могла подеваться? Ее же так и не нашли. Мне вот и Иванов сегодня об этом говорил.

– Кто у нас Иванов? – недовольным, совершенно не сонным голосом спросил Гольцов. – Иванов Иван Иванович?

– Нет! – Лия моментально надулась и отодвинулась к краю. – Иванов Вадим Васильевич. Это следователь, который...

– Да вспомнил я. Вспомнил этого блондинистого Иванова с бесцветными ресницами... Вот не могла ты до утра подождать, да! Нет, надо было именно сейчас, среди ночи.

Он заворочался под одеялом. Потом вдруг с силой отшвырнул его от себя, совершенно не заботясь о том, что раскрывает и ее тоже. А она ведь не одета, и ей ведь совсем не жарко. Он, кажется, и не заметил. Выбрался из кровати. Включил ночник и, пошкрябав отросшую за минувший день щетину ногтями, проворчал:

– Все, выспался, называется!

Потом поднял с пола свою одежду и начал одеваться.

– Ты куда? – опешила она мгновенно. – Ты чего это делаешь?

– Одеваюсь, – пояснил он и присел на корточки, поправляя носки. – Не стоять же голышом посреди спальни, когда ты станешь выгонять меня.

– А я стану? – И вдруг, не дождавшись его ответа, и сама начала одеваться. Поймала его взгляд и пояснила сурово: – Чтобы быть на равных.

На равных быть не получилось. Стоило ему рассказать ей обо всем, как они тут же принялись ругаться. Она нападала, он оборонялся. Она обвиняла, он пытался объяснить. Она не понимала, он молчал...

– Так я пошел? – тупо глядя в замочную скважину входной двери, спросил Гольцов.

Он все топтался и топтался у порога в ее прихожей и все никак не решался переступить его. Если честно, то он снова трусил. Отчаянно трусил, до липкого пота между лопаток и противной дрожи в коленках. Ему казалось, что вот если она его сейчас отпустит, вот если позволит закрыть за собой дверь, то тогда все... Ничего уже у них не получится и не свершится. Время безвозвратно будет упущено.

Все же было так хорошо еще каких-то пару часов назад. Так славно мечталось и о доме, и жарко растопленном камине в студеный зимний день. И о том, как им будет здорово всем вместе. И тем, кто сейчас уже есть, и тем, кто может потом появиться. Огромный стол в его огромной гостиной под белоснежной скатертью. И голоса, голоса, смех. Так много счастливого смеха...

Стоило ли все портить своим любопытством!

– Это не любопытство, Дима! Как ты не понимаешь?!

Неужели он и правда ничего не понимал?! Не понимал, насколько ей важно знать все, все, все. Не понимал, как не хочет она начинать все чистое и хорошее с оставшихся незамеченными темных пятен. Как хочет, черт возьми, чтобы не тянулся за ним шлейф неприятных подозрений. И чтобы никакого шепота в спину.

– Лия, милая, да ты ханжа! – воскликнул Гольцов, привалившись к двери спиной. – Так не бывает, чтобы все и всегда в шоколаде! Это только в кино и в рекламе все совершенно и безупречно. Жизнь-то полна грязи.