Путь эльдар: Омнибус - Энди Чемберс

Яркая фигура замерла в позе фехтовальщика над Сабилой, и миг спустя ослепительные искры, что вихрем крутились вокруг, слились с ней в одно целое. Джанн могла разглядеть ее стройные конечности, увенчанный гребнем капюшон, очертания плаща и маски. Одна тонкая рука была поднята, удерживая резак от смертельного удара. Она смутно осознала, что шестеро других незнакомцев эхом повторяют эту позу с совершенной, гармоничной точностью.

Пришедший последним чужак на мгновение замер в этом положении, и внезапно его лицо, а затем и все тело вспыхнули золотом, испуская глубокий, великолепный свет, подобный свету солнца, от которого сердце Джанн на миг забилось сильнее от надежды, которую она не могла понять или описать. Но затем его цвета потонули в черноте, пронизанной скручивающимися алыми прожилками, будто трещинами в корке лавового потока, и его поднятая рука мелькнула, сделав три кратких, точных движения. В первый раз с тех пор, как лица сломили их всех, Круссман как будто заговорил или попытался заговорить — но теперь, со столь изящно вскрытым горлом, он не мог вымолвить ни слова. Он рухнул комом, ноги его подогнулись, а руки распались на части там, где их рассекла сияющая фигура.

Хенг, стеная и напевая вполголоса, попытался ползком убраться подальше от убийцы Круссмана, и фигура распрямилась в свой полный, пугающий рост, глядя ему вслед. Его товарищи приблизились, теперь двигаясь низко, припадая к земле, почти что на четырех конечностях, и приглушив цвета, так что, выстроившись по обеим сторонам от своего предводителя, они выглядели почти как крылья, сотканные из тени. Джанн наблюдала, как из дымчато-серого их цвет превратился в грязно-белый, как у старых костей, а лица размылись и превратились в маски визжащих старых ведьм, вырывающиеся из-под грив алых волос. Завывая, они двинулись вперед, по пятам Хенга, схватили его за ноги и пригвоздили их к месту, схватили за запястья и также пригвоздили, удерживая его, извивающегося и задыхающегося, пока предводитель пришельцев, все еще закутанный в угольно-черный и дымно-красный, вновь не выбросил руку вперед. На сей раз вместо искр света руку окружали пляшущие крапинки черноты, клубящиеся, как частицы пепла, падающие вниз после страшного пожара, и по мере того, как дергалась рука, тело Хенга содрогнулось, закровоточило, умерло, выпустило еще больше крови и наконец развалилось на куски.

Маски, горе, безумие, смерти — от Джанн уже мало что осталось, но где-то в руинах ее прежней все еще сохранялась жажда жизни и способность ощущать страх. Она поднялась на ноги, повернулась, чтобы сбежать и спрятаться, прежде чем они обратят на нее внимание.

Оно стояло прямо за ней. Подняв глаза, она встретилась взглядом с темнотой под его капюшоном.

В ней не было кошмара, которым была та простая маска. Темнота под глубокой складкой ткани была космосом. Безучастностью. Ее глаза и разум не могли найти в ней точки опоры.

Джанн стояла, совершенно не двигаясь. Ее мышцы расслабились, словно понимая, что все это наконец-то подходит к завершению.

Мантия существа в капюшоне зашелестела, когда оно сделало шаг к ней. Оно держало руки перед собой, сложив под складками мантии на груди. Кисти рук были пятипалыми, изящными, длиннее, чем у человека, и сейчас они поднимались, чтобы сдвинуть капюшон.

«Нет», — хотела сказать Джанн. Ничего, кроме «нет». Это было все, о чем она могла думать. Но капюшон упал назад.

Джанн смотрела на свое собственное лицо, и оно заставило ее заплакать. Прекрасное девичье лицо, приподнятое, чтобы наблюдать за белой луной, со священными кругами, сияющими на коже. Одна из рук Джанн поползла вверх, недоумевающе ощупывая очертания ее собственного лица.

Затем лицо напротив начало изменяться. Оно растянулось, деформировалось. Оно стало шаржем на само себя, преувеличенной карикатурой с гротескными глазами, скошенными скулами, сужающимся подбородком и высоким лбом, которые пародировали черты принадлежащего Джанн… ее собственного…

…лица.

Ее руки стиснулись по бокам головы. Фигура напротив не пошевелилась, но черты ее лица вновь начали меняться. Теперь это было звериное лицо, морда животного-вредителя. Грубое, таращащееся, с неуклюжими, мясистыми чертами, мутными глазами, дряблым ртом. Отвратительное лицо. Чуждое лицо. Лицо, которое она носила всю свою жизнь.

Пальцы Джанн принялись за работу. Она вонзила их в себя, пустив кровь грязными, обломанными ногтями. Нащупала потную, неровную кожу, на которой пальцы скользили, и гладкую, холодную кожу, которую не узнавало ее осязание. Впилась в нее и сдавила, и яркая молния безумия рассекла ее изнутри. Пальцы словно проникли в самую плоть, и она чувствовала, как череп беззвучно разделяется на куски. Мысли клубились и кружились, вихрем вылетая из нее в прохладный воздух, как мотыльки. Она чувствовала, что раскалывается, распадается на части. Было ощущение трескающихся костей, разрываемых тканей, но не было ни звука, ни крови, ни физической боли.

Белая маска тихо упала к ее ногам.

И теперь не осталось чувства родства с этими чужаками, в них больше не было ничего знакомого. Воняло кровью и потрохами оттуда, где мертвым лежал бедный, любезный, неторопливый Хенг, и разрубленное на куски тело вечно моргающего Круссмана, а она стояла здесь — и как ее теперь звали? Как ее звали?

Она содрогнулась и упала назад, перекатилась, по чистой случайности вновь оказалась на ногах и побежала, визжа и воя, без единой сохранившейся крупицы разума. Она бежала, и в ней не было ничего, кроме милосердной, ревущей, совершенной пустоты, и бег унес ее прочь от пришельцев, прочь от подъемного крана, к самому краю крыши. Перила были невысоки, и она налетела прямо на них.

Джанн все еще дергала конечностями в полете, пытаясь убежать, но он длился лишь секунду, прежде чем его прервала утрамбованная земля у подножия башни.

Тихо, без спешки, они собрались на крыше. Они прошли вверх через убогие, неряшливые помещения, где жили животные. Они двигались процессией, высоко и угловато поднимая ноги, будто яркие птицы, бредущие по воде, двигаясь в точной последовательности поз, одновременно осторожных и полностью расслабленных. В полумраке мягко поблескивали их разноцветные одежды и маски. Никто ничего не говорил.

Они сделали круг по крыше, потом круг стал спиралью, ведущей их в центр, а затем они разбили спираль и разошлись узором, образующим огненную руну, руну утраченной славы и мечты о возрождении; в ее перекрещении был Эаллех.

Эаллех нес в руках яркую маску, Маску Огня, лик Ваула. Эаллех изучал искусство создания оружия, и мифы об искалеченном боге кузни имели для него великое значение. Единственно правильным было то, что именно он должен был забрать маску у Галларди, чей труп теперь лежал возле тела Токуина, посреди замолкших машин.

В следующее мгновение труппа разъединилась и вновь собралась вокруг Люзаэль, которая несла темно-зеленую маску, взятую с тела погибшей под ее клинками Мерлок. Люзаэль преданно чтила самые ранние, самые искренние истории своего народа, истории об отцах и предках. Она уже овладела духом Иши, исполнила ее роль, спела песни скорби и выучила замысловатые ката клинков, которые символизировали слезы Матери Урожая. Теперь она завершала изучение этих циклов историй тем, что брала роль мужа Иши, молчаливого Курноуса, бога охоты, чей лик был запечатлен в Маске Охотника, заставившей Мерлок красться по темным путям с копьем в руке. За ней, двигаясь с прекрасной синхронностью, явилась Мелеху, что провела так много времени за костяной маской, танцуя в свите Нисшеи как шут смерти. Настало время уравновесить роль смерти ролью дарительницы жизни — мостом в нее для Мелеху была священная скорбь Иши, и поэтому она взяла Плачущую Маску у Клайда, лик богини урожая, оплакивающей своего погибшего поборника и потерянных детей.

Вслед шуту смерти протанцевала Нисшея, и брат ее Эдреах танцевал с ней. Прежде, когда она шла в танце огненных призраков вслед Ваулу, он был ее зеркалом, водяным духом, танцующим по следам Иши. Теперь, когда оба они были избраны для более великих ролей, он вновь уравновешивал ее — она приняла роль Иши, а он стал Эльданешем, величайшим героем смертных эльдар, воителем, которому улыбалась Иша, который устремился на битву с кроваворуким Кхейном и встретил предсказанную смерть. Искусно, элегантно, ни разу не нарушив всеобъемлющий ритм, Эдреах опустился, подхватил Маску Героя с тела Сабилы и с гордостью поднял ее вверх. Другие, что были до него, интерпретировали Эльданеша как обреченную жертву и даже как глупца, но Эдреах почитал его как воина, чья отвага была возвеличена тем, как он погиб.

Шеагореш продолжал нести стражу над трупами двух мон-ки, а остальные разорвали круг и вновь сомкнулись вокруг него, сливаясь с теми членами труппы, что высоко подняли церемониальные маски — каждый арлекин подобрал подходящую маску и изменил цвета своего датэди в соответствии с ней. В считанные мгновения Маску Огня окружило оранжевое мерцание; Плачущую Маску — нежный золотисто-зеленый цвет рассвета над садами; Маску Охотника — темные, сумеречные оттенки зеленой луны, тотема Курноуса; Маску Героя — яркое золото и серебро.