Святополк Окаянный - Сергей Мосияш

И лишь когда стало темнеть и рабыня пришла зажигать свечи, Анна отпустила сына. Поцеловала еще раз, перекрестила трижды.

— С Богом, сынок. Я стану молиться за тебя.

— Спасибо, мама.

А когда сын ушел, она наконец дала волю слезам. Видно, все матери одинаково болеют за детей, что княгиня, что мизинная баба, всякой свой дорог.

В одном отличие — княгине слез своих на людях показывать нельзя, положение не позволяет, мизинная может на весь свет реветь.

Тарантул

К стойбищу печенежскому они приехали втроем, не считая гридней. Борис, Анастас и Георгий, который был почти ровесник своему господину.

На Русь вместе с своим братом Моисеем Георгий попал с полоном еще будучи ребенком. Оказавшись в чужой стране, среди чужих людей, братья, взявшись за руки, не выпускали друг друга, боясь потеряться. Даже во сне не расцепляли рук.

И уже в Киеве, на Почайне, куда пригнали пленных, чтобы грузить на лодии и везти на продажу «в греки», великий князь заметил детей, крепко вцепившихся друг в друга.

— Эти не доедут, особенно младший. Анастас, забери его для Бориса, будет ему с кем бавиться.

— Но он же по-русски ни бум-бум. Венгр.

— Из угров, значит. Ничего, научится, время есть.

Однако когда Анастас взял ребенка за свободную руку, чтобы увести, тот закричал, заплакал и клещом вцепился в старшего брата. Не оторвать. Старший тоже начал что-то кричать и даже пытался укусить Анастаса. И укусил-таки.

— Ты глянь, волчата, как есть волчата, — сказал Анастас.

Владимир Святославич хмыкнул удивленно:

— Так бы мои сынки друг за дружку цеплялись. Делать нечего, Анастас, забирай обоих, а то обгрызут они тебе длани-то. Старшего в училище, младшего к Борису.

Так попал раб Георгий Угрин к княжичу заместо живой игрушки.

Пред тем их с братом помыли в бане, переодели в новые порты и сорочки. И именно в бане разлучили, объяснив глупеньким, куда их велено определить ради их же великой пользы. И хоть Георгий ревел в три ручья, брата от него увели, а самого, отерев сопли, представили княжичу Борису: «Вот тебе раб, бавься».

Но дети есть дети, они еще не разбираются, кто есть кто. Играют, скачут, кричат, спорят, а то и барахтаются, кто кого подомнет, случается и княжичу «под низом» побывать. И ничего. Поскольку живая игрушка не понимала по-русски, княжич с увлечением взялся учить его языку, заодно узнавая слова венгерские.

В первый же день, когда княжича позвали в трапезную обедать, он потащил туда и игрушку свою и велел есть то же, что и сам ел.

Маленький венгр пришелся столь по душе княжичу, что он вечером повел его в свою опочивальню и даже пытался уложить на свое ложе. С большим трудом Творимир доказал Борису, где место его раба, его Георгия: на полу, у ложа господина.

Что уж говорить о самом маленьком пленнике, вдосталь намучившемся в длинных утомительных переходах, ночевках на голой земле, голоде, холоде и жаре, подчас без воды и пищи.

После всего пережитого ребенку это показалось раем. И немудрено, потеряв брата из виду, Георгий крепко привязался к княжичу Борису, полюбив его всей душой, часто говоря себе: «За Бориса жизни не пожалею».

И ныне, когда было решено отправить Бориса заложником к поганым, даже вопроса не возникало отпустить или не отпустить с ним Георгия. А когда кто-то из дворни заикнулся: «А тебе-то что там делать у поганых?» — Георгий отвечал гордо: «Я с княжичем и в могилу вместе лягу», совсем не подозревая, что предсказывает свою судьбу, горькую и страшную.

Ох, нельзя себе предсказывать худа даже шутейно. Нельзя.

Печенежский князь Илдей встретил прибывших с большой радостью:

— Я давно ждал вас, уж начал думать, что князь Владимир не согласился сына в залог отдать.

— Как не согласиться, — отвечал Анастас. — Ему мир с соседями, чай, тоже нужен.

По более нарядному платью Илдей сразу определил, кто из двух отроков — княжич. Взял Бориса за плечи, потрепал ласково, заглянул в глаза дружелюбно:

— Хорош, очень хорош сын у Владимира. Настоящий орел. Как зовут тебя?

— Борис, — отвечал мальчик.

— Бо-ри-с, — повторил врастяжку Илдей. — Хорошее имя. Небось не хотел ехать к нам? А?

Княжич лишь пожал плечами, что можно было толковать по-всякому: хотел — не хотел. Но Илдей оказался настырным, ждал ответа:

— Ну же? Не хотел?

— Конечно, не очень хотелось, — молвил наконец Борис.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся печенег. — Молодец, не лукавишь. А почему не хотел-то? А? Признайся.

— Скучно у вас тут будет.

— Как скучно, как скучно? — нарочито обиделся Илдей. — У меня сын есть такой же, как ты, с ним будете дружить. Артаком звать. — И приказал: — Эй, позовите Артака.

— Артак, Артак! — вскричало несколько голосов, и трое или четверо слуг кинулись искать сынишку князя.

Илдей приказал варить для гостей побольше мяса с пшеном, а когда явился его сынишка, сказал ему:

— Вот, Артак, тебе друг Борис, сын великого князя киевского, сделай так, чтоб он не скучал у нас. И не обижай, смотри. Он гость наш дорогой, очень дорогой.

— Хорошо, отец, — молвил мальчик и, взглянув на Бориса, кивнул ему: — Идем.

Они шли меж кибиток целого города, встречные приветствовали Илдеева сынишку, спрашивали: кто это с ним? Он отвечал коротко и односложно:

— Сын великого князя киевского, мой друг.

А когда вышли из стойбища в степь, пояснил Борису:

— Тебя видели со мной, теперь никто не посмеет обидеть.

— А куда мы идем?

— Я нашел нору тарантула. Выманим его. Подразним. А этот чего за нами идет? — кивнул Артак на Георгия, шедшего следом.

— Это мой слуга, он везде за мной следует.

— Пусть следует, — разрешил Артак, и Борис, невольно усмехнувшись, подумал: «Стал бы я спрашивать тебя, следовать за мной Георгию или не следовать».

Норка тарантула была прикрыта лепешкой кизяка. Артак отбросил ее и взял сухую соломинку, видимо заранее приготовленную, встал на колени:

— Сейчас будем выманивать.

Борис и Георгий тоже присели возле норки на корточки.

— А вылезет? — спросил Борис.

— Вылезет, куда он денется.

Артак сунул соломинку в норку, уходившую прямо вниз, стал крутить ее, приговаривая:

— Выходи, выходи, черный хозяин, выноси, выноси брюхо мохнатое. Ни твоих лап, ни твоих жал мы не боимся.

Или от соломинки, которой Артак тыкал в норку, или от приговорок его, но тарантул и впрямь выскочил наружу. Выскочил черный, мохнатый, злой, готовый кинуться на обидчика.

— Ага-а, — торжествующе закричал Артак и, отбросив соломинку, щелчком откинул паука от норки. — Не давай ему убегать, не давай убегать, — закричал Борису, к ноге которого отлетел тарантул.

Борис тоже приготовился щелчком ударить паука, но, видимо, промедлил, и тот цапнул его за палец.

— Ах, гад, — сморщился Борис и затряс рукой.

— Что? Укусил? Да? — встревожился Артак. — Дай яд отсосу.

И, схватив Борисову руку, начал сосать укушенное место, сплевывая и упрекая:

— Как же ты? Раз нацелился, сразу бить надо. Эх! Больно?

— Горит.

— Бежим, — вскочил Артак.

— Куда?

— Хоть куда. Надо бегать. Слышь? Надо бегать. Шибко бегать.

Артак тянул Бориса, тот все еще не понимал, медлил.

— Ну же! Ну! А ты чего стоишь? — рассердился Артак на Георгия. — Господина твоего тарантул укусил, а ты стоишь.

— А зачем ты на него тарантула кинул?

— Все, все, все, все. Хватит говорить. Бежим.

И побежали все втроем в степь, где паслась отара. Навстречу им со стороны атары ехал пастух. Он узнал Артака, крикнул:

— Куда бежите?

— Княжича тарантул укусил.

— А-а, — понимающе кивнул пастух. — Тогда быстрей, быстрей надо. Чтоб до трех потов. — И даже щелкнул кнутом, словно подгоняя отроков.

Борис, привыкший более скакать на коне, быстро запыхался.

— У меня уже в боку колоть начало.

— Ничего, ничего, — успокоил Артак, — пройдет. Жить хочешь — беги, умереть желаешь — стой. Вспотеть надо, сильно вспотеть.

Они бежали, все дальше и дальше отдаляясь от стойбища. Их напугала дрофа, вдруг выпрыгнувшая у них почти из-под ног и побежавшая впереди.

— Догоним? — крикнул Артак, смеясь.

— Догоним, — отвечал Георгий и, наддав ходу, обогнал обоих княжичей.

Но дрофа вскоре свернула в сторону и исчезла в высокой траве.

А между тем кибитки остались уже далеко позади и на окоеме угадывались россыпью кочек.

— Ну как? Вспотел? — спросил Артак.

— Кажется, уже, — отвечал Борис.

— Тогда поворачиваем назад.

Вспотевшие, запыхавшиеся, они появились в стойбище.

— Пить охота, — сказал Борис.

— Нельзя сразу, — отвечал Артак. — Обсохнем, попьем. Как? Болит?

— Больно маленько. — Борис рассматривал припухший палец.