Приключения без путешествий - Марк Зосимович Ланской
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Положение становилось критическим, когда родился этот комсомольский полк. Виктор крепко запомнил тот день, когда Владыкин вызвал его, сообщил о решении обкома комсомола и коротко заключил:
— Командовать полком будешь ты. Сам старый комсомолец, тебе это дело с руки.
Полк… Сколько раз закрадывалось сомнение: «Выйдет ли что? Чем смогут помочь эти исхудалые подростки, вчерашние мальчики и девочки?»
Удивительно, как быстро прошел самый трудный, организационный период. Бойцов полка уже узнали, прониклись к ним доверием и уважением тысячи ленинградцев. Действительно — одно из ленинградских чудес!
Зубов шел по пустынной набережной Невы, почти до высоты парапета занесенной снегом. Шел он тем скупым, замедленным шагом, каким научился ходить этой зимой. Прижавшись к гранитным стенкам, стояли военные корабли Балтики. На их заиндевевших бортах просвечивали разводы камуфляжной окраски, такой же, как и на фасадах соседних домов.
Изредка попадались пешеходы, закутанные с головой в платки, шали, одеяла. Около Летнего сада мужчина колол лед, не колол, а рубил топором, чуть приподнимая его ослабевшими руками. Отскакивавшие мелкие осколки он собирал в кастрюлю и снова рубил. Растапливать лед выгоднее, чем снег — дров уйдет столько же, а воды получится больше.
У поворота на Литейный мост какая-то женщина споткнулась и осела, сникла, как подкошенная. Зубов еще не дошел, а две другие женщины уже подняли ее и куда-то повели. И снова Зубов подумал о том, что никакая милиция не спасла бы этот город от паники и хаоса, если бы не мудрая дисциплинированность его людей — самоотверженных, гордых, несгибаемых людей.
К дому, в котором разместился взвод, вела аккуратно расчищенная дорожка. У входа лежал куцый веничек, безмолвно приглашавший смахнуть снег с валенок. Дневальный подал команду: «Смирно!», отрапортовал и «ел» глазами начальство, как бывалый служака.
Сопровождаемый Игоревым, Зубов медленно обходил светлые, теплые, безупречно чистые комнаты общежития и всюду отмечал тот налаженный порядок, который так радует глаз военного человека. С другой стороны коридора доносился шум — плеск воды, громкие голоса.
— Прачечная, — улыбнулся Игорев и открыл дверь.
На большой железной печке в ведре таял снег. В нескольких тазах и детских ванночках девушки стирали белье. Они оглянулись на вошедшее начальство и растерянно опустили руки.
— Здравствуйте, девушки, продолжайте, — сказал Зубов, — хорошим делом заняты.
Он узнал хрупкую сероглазую девушку, о которой ему много рассказывал комиссар. Узнал потому, что именно ее и должны были назвать Светленькой. Прозрачная кожа туго обтянула ее скулы и подбородок. Шея казалась длинной и трогательно беспомощной. Но и сейчас лицо ее светилось избытком душевной теплоты и доверия к людям. Высоко закатанные рукава легкой кофточки оголяли ее плоские руки и у самого локтя Зубов увидел зловещие пятна подступившей цинги.
Оля перехватила его взгляд и, нагнувшись над ванночкой, утопила руки в мыльной пене. Зубов повернулся и вышел.
В «кабинете», устроенном в углу мужского общежития, Зубов долго молчал и слушал Игорева.
— Понимаете, Виктор Павлович, — весело рассказывал Игорев о девушках, — пришли к парням и потребовали в приказном порядке: «Снимайте грязное белье!» И никаких разговоров… Бельевой фонд создали. Золотой народ!
— Так уж все из чистого золота…
— Не все, не говорю, люди разные. Но… как бы вам сказать. Большинство-то сильнее, заставляет равняться, тянуться вверх. У кого и есть на душе зло, — сам от себя прячет, комсомольское звание обязывает.
— Обязывает, — согласился Зубов. — Тут мне в одном месте обещали экстракт шиповника, что ли, или хвои, не знаю, в общем от цинги помогает. Пришли завтра человечка.
— Есть.
— Как в столовой, не воруют?
— Нет, этого не замечал… — Игорев виновато заерзал на табурете и добавил: — А приварок ребята вчера сами раздобыли.
Зубов удивленно поднял брови.
— Здесь у меня два паренька отпросились родных проведать, где-то у переднего края, и нашли в дивизии знакомых разведчиков. Полезли с ними ночью на ничейную полосу и притащили чуть ли не четверть коня. Лошадку еще в первые морозы подстрелили, так она и пролежала под снегом, как в холодильнике. Непорядок, правда, без наряда горторготдела запрещено…
— Наряд нарядом, а как в санитарном смысле? Не отравятся?
— Что вы, Виктор Павлович! Отличная конина! Первый сорт! Вчера ужин сами варили — объедение.
— Пробовал?
— А как же! Кости еще остались, — сегодня девахи студень будут сочинять, приходите отведать.
— Спасибо… Орехов далеко у тебя?
— Дрова заготовляет. Сейчас вызову.
Шурик давно не видал Виктора и, поднимая руку к ушанке, чтобы по форме приветствовать командира полка, не мог сдержать широкой улыбки.
За последнее время Зубов не раз ловил себя на том, что испытывает отцовскую тревогу за жизнь этого паренька, оставшегося круглым сиротой. Всё чаще и чаще беспокоили его мысли: «Выдержит ли неокрепший организм тяжкое испытание голодом? Не сделает ли дистрофия того, что не удалось ни вражеским бомбам, ни вражескому шпиону?»
И ему радостно было видеть живые глаза Шурика, слышать его звонкий голос, когда он с увлечением рассказывал о славных делах своего взвода. В эту минуту не такими страшными казались и его отекшие щеки, и бесцветные губы.
Шурик с гордостью похлопал по ногам, обутым в длинные меховые чулки, сшитые девчатами из старых полушубков, прихваченных Олей в институте.
— Лучше валенок — и тепло, и легко!
Погрустнел он только, когда вспомнил, как ходил к Славику за своим чемоданом.
— Совсем
