Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

Я пожал плечами. Откуда же мне знать? Единственное, что я знал о его прошлой жизни, — это то, что Павел Семенович успел повоевать, да не как-нибудь, есть даже медали. А то, как он женился, этого я не знал. И что тут может быть за секрет? Вот я и пожал плечами.

— В сорок шестом году я демобилизовался, сюда приехал, на родину. В Вырасарах устроился на работу в райсоюз. Машина досталась разбитая, да у меня в этих делах опыт есть, через месяц она забегала у меня как часики, — ну, меня и начали каждый божий день в Чебоксары гонйть. А дорожки наши были тогда не такие, как теперь: два часа по ровному асфальту, и готово. Осенью, бывало, выезжаешь с утра пораньше, а доберешься ли к вечеру — не знаешь. А ездили всегда через Калинино. И вот как-то однажды, в воскресенье тоже — это я хорошо помню! — завгар и говорит: «Поезжай с ночевой, там товары важные прибыли, а во вторник районное совещание доярок, для них надо торговлю организовать хорошую. А попутно, говорит, подкинешь в Калинино моей матери дровишек». Завгар есть завгар, спорить не будешь. Привез я дрова, свалил, кузов веничком почистил и поехал дальше в Чебоксары. А тот калининский поворот известный — всегда люди ждут попутную машину. И раньше так было, и сейчас. Пока я людей в кузове рассаживал по скамейкам, ко мне в кабинку забрался этакий раздобревший дядечка в парусиновой высокой кепке, портфель на коленках устроил и поджидает. Мне-то все равно, кто сидит, да только этот с такой ехидной улыбочкой и говорит: «Значит, калымим?» Я тут не стерпел: «А ты, говорю, кто такой? Чего сюда залез?» Он мне тоже: «А ну-ка дайте путевой лист!» Вот так слово за слово, я его и высадил из кабины. Пока мы тут возились, бежит к машине девушка: «Дядечка, подвезите, на занятия опаздываю!» А место в кабинке как раз свободно.

Ну вот, едем помаленьку, потом и разговорились. Оказалось, зовут ее Руфа, учится в педагогическом институте, а выросла в калининском детдоме. Тогда ведь мнбго было таких сирот, особенно из тех, которых привезли к нам из Ленинграда. Вот и у Руфы такая же история: отец пропал без вести на фронте, мать скоро померла. И так мне жалко ее стало почему-то!..

Подвез я ее к общежитию, — помолчав, продолжал Павел Семенович, — знаете, может, по Ленинградской улице было двухэтажное деревянное здание? Ну вот туда, и без всякой задней мысли говорю ей, что в субботу опять могу отвезти ее в Калинино, если она поедет в детдом к своим подругам. Она обрадовалась и обещала ждать меня в субботу. Вот так у нас и началась дружба. В субботу я отвожу ее до Калинина, а в воскресенье либо рано утром в понедельник попутным рейсом везу в Чебоксары. И заметил я, что всякий раз Руфа едет из своего детдома с небольшой поклажей: в сумке то картошка, то кочан капусты, то банка с грибами… Что говорить, не богато жил тогда народ, а уж эти сироты — про них и говорить нечего. И вот я, бывало, захвачу с собой провизии да в городе прикуплю колбасы и сыру и — в общежитие: «Девки, говорю, от голода помираю, давайте чай пить!» И вот целый вечер у нас шутки да смех!

— А сколько же вам тогда лет-то было? — спросил я.

— Двадцать девять. Долго же я в холостяках ходил! — И Павел Семенович впервые за всю дорогу улыбнулся.

— Ну, двадцать девять — это еще юность…

— По теперешним временам, может, и так, а тогда другое дело было. Я ведь уже к той поре всего повидал, всякого лиха хлебнул, так что на юношу не тянул, нет. Конечно, о женитьбе, о своем доме я подумывал, но эти мысли не связывал с Руфой. В этом направлении у меня другая была симпатия: работала у нас в Вырасарах врачом такая красотка, какой и в Чебоксарах не сыскать! Вот на нее-то у меня и горел зуб. Правда, и кроме меня охотников до нее было много, но она меня не отвергала, так что надежды мои были в какой-то степени оправданны. То на танцы сходим, то в кино, а когда младший брат получил квартиру, я уж и о свадьбе стал подумывать. Может быть, и склеилось бы у нас дело, да тут послали меня в командировку — месяца на два я уехал. Приехал уже с белыми мухами, а моей врачихи нет. Оказалось, приехавший в отпуск геолог увез мою невесту куда-то на Север. Делать нечего… Собравшись снова в Чебоксары, я отчего-то продуктов набрал больше обычного, да еще и винца прихватил. Студентки мои обрадовались, опять у нас целый вечер веселье, а на Руфину смотрю и удивляюсь: так переменилась за два месяца! На щеках даже румянец заиграл, плечи округлились! Откуда что взялось.

Павел Семенович помолчал, а когда машина одолела подъем, переключил скорость, накатанная лента дороги опять ровно побежала под колеса, и он заговорил снова:

— Я из своих наблюдений делаю вывод, что душа не любит пустоты. Вот потосковал я по своей врачихе — и к девушкам-студенткам начал уже по-другому приглядываться, к Руфе, конечно, больше. И сам себе внушаю: ничем она не хуже врачихи, а даже и получше: не гордячка, не притворная… Короче говоря, летом, как только она закончила второй курс, мы и поженились. Младший брат начал было упрекать: приданого, мол, у жены твоей меньше, чем у демобилизованного солдата в чемодане, но у меня разговор с ним был короткий. И мама заступилась за Руфу. Вот и стали мы жить. Летом в Вырасарах у матери, а на зиму в Чебоксары перебирались. Гам я и работал, пока Руфа институт не закончила. А жизнь тогда наша была не легкая. Сейчас это все дело прошлое, чего скрывать, и калымил я тогда, и от сверхурочной работы не отказывался. Все у нас стало честь по чести: и оделись как люди, и занимать не бегали. Моя Руфа живо раздобрела. Ну, а раз в месяц у нас собирались все ее подружки.

Павел Семенович замолчал. Я подождал, не скажет ли он чего еще, — почему-то ждал какого-то необыкновенного финала, какой-то драматической развязки, однако по лицу шофера было видно, что ничего подобного не предвидится, так что если рассказ и будет продолжен, то в таком же спокойном, мирном и здоровом духе. Но отчего же тогда такое многозначительное начало: «А как я женился, знаете?» Возможно, подумалось мне, всякому человеку история своей жизни кажется значительной, поучительной и для других интересной. И я невольно вздохнул тяжело, вчерашняя тоска опять вкралась в грудь. Впрочем, мы уже подъезжали к месту, на дороге прибавилось машин, слева показались мощные корпуса строящегося тракторного завода, в дымном морозном небе с величавой неспешностью работали десятки башенных кранов.

— Мне Руфа вчера и говорит: приезжай пораньше, будут гости. Оказывается, старшему сыну исполнилось двадцать лет!.. Вот как время бежит, — Семеныч покосился в мою сторону. — А у вас, молодежь-холостежь, все еще впереди, как вот у этого тракторного завода. — Павел Семенович кивнул в сторону стройки и снял шапку.

2

Дальше до Вырасар мы ехали молча. Не скажу, что рассказ Павла Семеновича оставил сильное впечатление или, как говорится, тронул тайные струны души, вовсе нет. Конечно, одиночество — тяжелая штука, мне иногда в самом деле кажется, что стоит жениться — твое житье-бытье сразу станет одно сплошное удовольствие. Но если бы все было так просто!.. Если рассказ Павла Семеновича принять за пример «положительного» устройства человеческой жизни, то можно привести и массу примеров другого рода, в которых жена будет выступать уже как слепая злая сила. Так что дело не в том, жениться или не жениться, не к этому ведь сводится смысл человеческой жизни. Каким бы ни был счастливым Павел Семенович, но я уверен: сын его не удовлетворится этими идеалами, и вполне может быть, что посчитает такую жизнь ограниченной.

Мы подъехали к Вырасарской гостинице — длинному деревянному двухэтажному зданию с высокими печными трубами, и здесь я вылез из теплой кабинки. Павел Семенович спросил, куда завтра подавать машину, я сказал, что прямо к заводу. И он уехал, ведь у него здесь живет мать, ей лет семьдесят, но она еще довольно проворная старушка. Сейчас поставит самовар, и будут они с сыном пить чай… Я бы тоже не отказался от чашки крепкого горячего чайку, тем более что в гостинице было холодно, — тетечка, оформлявшая мне комнату, была закутана в платки, и еще ее с двух сторон подогревали электрические рефлекторы.

В двухместном номере, где мне выделили кровать, было на удивление тепло, за морозными стеклами розово посвечивало низкое солнце, и я даже передумал тотчас же идти в гости к Славке Пирогову, — так уютно показалось мне здесь. Я стоял около печки, смотрел на розовые морозные узоры на окне и вспоминал, как мы тут когда-то жили. Старший брат работал секретарем райкома. Чтобы я быстрее выучился русскому языку, он забрал меня в город; сейчас можно твердо сказать, что знания, полученные в городской школе, мне потом очень пригодились. Неподалеку от здания райкома мы и жили в новом рубленом пятистенке. Тогда мне дом этот казался громадным, а окна такими, что хоть на лошади въезжай. Но вот где-то в прошлом или позапрошлом году летом мне довелось быть здесь, в Вырасарах; я увидел этот дом и удивился: таким он оказался серым, обычным, один угол совсем завалился… Только ворота на дубовых столбах стояли ровно и были высоки необыкновенно, почти вровень с крышей. А вот бани во дворе уже не было, но я хорошо ее помню, потому что с тех пор у меня осталось к деревенским баням какое-то благоговение.