Всё, что помню о Есенине - Матвей Ройзман

Да и зачем в 1922 году Сергею нужно было тешить себя близостью к «мировому имени», поднимать свою славу с помощью чужой? Еще в 1920 году он писал, обращаясь к родителям:

О, если б вы понимали,Что сын ваш в РоссииСамый лучший поэт!

С. Есенин. Исповедь хулигана. — Собр. соч., т. 2, стр. 102.

Да, если беспристрастно к этому подойти, то так и было, так и есть!

Более того, в 1923 году Есенин заявлял:

Не искал я ни славы, ни покоя,Я с тщетой этой славы знаком…

С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 129.

Нет, дружище Толя, приписал ты Сергею не свойственную ему погоню за славой с помощью «мирового имени.

Перед отъездом за границу Есенин дал телеграмму А. Кусикову (Сандро) в Берлин. Об этом мне сказал Мариенгоф.

Зря Сережа связался с Кусиковым! — пробурчал он.

Кусиков писал мне из Парижа, зная, что, как член секретариата ордена, я должен ему ответить. Основная тема всех его писем:

«Все „друзья“ меня любят, все „уважают“ и все „ценят“, а на деле получается наоборот: два года я за границей и два года мои „российские друзья“ применяют все способы к тому, чтобы только как-нибудь затереть меня и заклевать. Четвертый журнал (Имеется в виду № 4 „Гостиницы“) выходит. Казалось бы, как это так — имажинизм без меня? Кто же больше меня во всех отношениях сделал для имажинизма? А в этих журналах только дух мой витает, а меня нет. Стыдно, господа хорошие!»

О Есенине Кусиков пишет (письмо помечено мартом 1924 года, то есть спустя полгода после приезда Сергея из-за границы):

«О Есенине не говорю» только потому, что он слишком много говорит обо мне невероятного, небывалого и до ногтей предательски лживого. Проще говоря, этот озлобленный человек делает специфически-Есенинские штучки. Мне обо многом писали друзья—я же просил всех и прошу опять: ни одному слову этому человеку не верить»… (Всюду орфография Кусикова. — М. Р.)

Что писал из-за границы Сергей?

«О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французскую полицию, чтобы я не попал в Париж)».

Какую же цель преследовал Сандро?

Вот что пишет Есенин:

«Ах, какое поганое время, когда Кусиков и тот стал грозить, что меня не впустят в Россию».[52]

Значит, Кусиков хотел, чтобы Сергей остался в эмиграции!

Весной 1925 года я получил снова письмо от Кусикова. Он писал:

«Если вздумаешь на месяц-другой прикатить в рыжий Париж, и если тебе нужно будет помочь визовыми затруднениями, напиши! (текст Кусикова. — М. Р.). Использую все мои знакомства и сделаю все что смогу!» (Подчеркнуто Кусиковым. — М. Р.).

Ясно, что у Кусикова были такие крупные связи, что он мог содействовать въезду в Париж. Стало быть, мог сделать и так, чтобы человека туда не пустили.

Есенин вернулся в Москву изнуренным, больным. Чем это объяснить?

Во-первых, его замучила тоска по родине. Правильно сказал Жорж Жак Дантон: «Родину нельзя унести с собой на подошве сапог».

Во-вторых, ему не понравилась Западная Европа. Сергей пишет из Остенде:

«…Теперь отсюда я вижу, боже мой! До чего прекрасна и богата Россия… Кажется нет еще такой страны и быть не может!»[53]

Из Парижа:

«…О, нет, вы не знаете Европы!.. Во-первых, боже мой, такая гадость, однообразие, духовная нищета, что блевать хочется»…[54]

Об американцах:

«Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам».[55]

Но сама Америка с ее небоскребами, гигантскими пароходами и т. д. произвела на Сергея совсем неожиданное впечатление: он «стал ругать всех цепляющихся за Русь, как за грязь и вшивость».

«С этого момента, — пишет он, — я разлюбил нищую Россию.

Милостивые государи!

С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство»…[56]

В-третьих, жадные до сенсаций репортеры газет брали интервью у Дункан, которая говорила на иностранных языках, а о Сергее писали, что он — «ее молодой муж Серж Есенин». А ведь он считал себя «первоклассным поэтом»,[57] и это уязвляло его самолюбие. В то время он носил по образцу пушкинских широкодонный цилиндр и черную пелерину на белой подкладке.

В-четвертых, Сергей жалуется:

«Если бы Изадора не была сумасбродной и дала возможность мне где-нибудь присесть, я очень много заработал бы денег»,[58]

т. е. Есенин ездил в разные города на ее гастроли и не мог писать стихи. Если даже один день он не писал, это для него было хуже смерти.

Но Дункан не только заставляла Сергея сопровождать ее во время гастролей, она вообще не отпускала его ни на шаг от себя, в чем безусловно сказывалась ревность стареющей женщины к молодому мужу. Есенин даже пытался удрать от нее, что, между прочим, сделал вместе с Кусиковым, в первые же дни приезда в Берлин. Они скрылись в одном из частных семейных пансионов.[59]

Айседора Дункан четыре дня объезжала все пансионы и поздно ночью ворвалась с хлыстом в руке туда, где был Есенин. Она перебила хлыстом всю посуду в буфете, все сервизы на полочках, все вазочки, все люстры. Она увела Есенина, который едва успел накинуть на свою пижаму пелерину и надеть цилиндр. Кусиков был оставлен хозяевами пансиона «в залог». На следующий день знаменитой танцовщице предъявили «страшный счет».

Естественно, для свободолюбивого Сергея это была нетерпимая жизнь, и, конечно, в те дни он воочию убедился, что его жена в семейной жизни настоящая собственница.

В-пятых, за границей он узнал, что Айседора Дункан — ирландка, родившаяся в Калифорнии, ей сорок четыре года, и о знаменитом сыне не может быть и речи. Однако это не мешало ему любить свою Изадору, о чем он так прекрасно написал в «Черном человеке».

Был он изящен,К тому же поэт,Хоть с небольшой,Но ухватистой силою,И какую-то женщинуСорока с лишним летНазывал скверной девочкойИ своею милой…

С. Есенин. Собр. соч., т. 3, стр. 210.

А в том, что Есенин любил женщину намного старше себя, ничего удивительного нет: мог же знаменитый поэт и прозаик Альфред де Мюссе любить Жорж Санд — Аврору Дюпен, и еще как любить! А она была старше его на двадцать лет.