Подкидыш - Андрей Величко

Надо сказать, что лгать без пользы Анастасия Ивановна не любила и сейчас говорила чистую правду. Так, как с купцом, то есть за столом, да чтобы на нем еще и чай был, она сидела с царем всего два раза.

— И, значит, ежели про тебя кто близкий царю вовремя доложит, то обязательно его величество тебя пригласит, дабы сказать спасибо. А уж коли ты в таком разе не сообразишь, что царю подарить да о чем с ним поговорить после этого, то зачем тебе тогда деньги, этакому дурню?

— Ты, что ли, про меня царю слово скажешь? — не поверил купец.

— Нет, я-то не настолько к нему вхожа, но в сродственниках у меня знаешь кто? Сам Афанасий Ершов! Большой человек, он теперь не просто главный камердинер при царской особе, а целый мажордом. Уж он-то сообразит, что и когда шепнуть.

Иконников задумался. Про бабку говорили многое, но то, что слово она держит всегда, сомнению вроде не подвергалось.

— Так, значит, за сто пятьдесят рублей ты…

— Сто восемьдесят, милостивец. Да и то сейчас ты дашь мне всего двадцать пять — не для наживы, а порядка ради. Остальное — сразу после того, как с его императорским величеством побеседуешь.

Вечером следующего дня Анастасия Ивановна посетила Лефортовский дворец — посмотреть, как там Ершов устроил ее подопечного. И поинтересоваться, придумал ли тот уже новую тайнопись с доской или пока нет. Кроме того, следовало поговорить с мажордомом по поводу того, что скоро наступит третье июля, когда постоялец поведет себя несколько необычно.

Мятного устроили хорошо, в двух комнатах с мебелью на первом этаже, рядом со столярной мастерской, оборудованной по приказу императора. Чуть дальше была слесарная, но туда вообще никого, кроме Нартова, не пускали.

— Это кем же я в этакой роскоши буду? — вопросил Александр Тихонович, когда в его комнаты вошла посетительница.

— Главным императорским математиком, — последовал ответ, — если, конечно, дурью маяться не станешь. Но это вряд ли, ты муж с понятием, так что скажи мне лучше — как там твоя тайная доска?

— Заходи, покажу, — распахнул Мятный дверь, ведущую во вторую комнату. — Вот она.

Анастасия Ивановна увидела деревянный квадрат примерно десять на десять дюймов. На нем, прижатый двумя рейками, лежал разграфленный лист бумаги. В самом низу его слева направо шли цифры от одного до тридцати, а слева сверху вниз шли буквы, причем уже без тех, что вычеркнул из алфавита царь. Там же располагалась круглая деревяшка, по которой могла ходить вверх-вниз тонкая горизонтальная планка. Точно такая же была под квадратом, ее планка торчала вверх. Все остальные клетки бумажного квадрата были заполнены человечками.

— Напиши мое имя, — попросила бабка.

— С превеликим удовольствием. Значит, первая буква в нем "аз". Ставим вот эту планку на цифру один, а вот эту — на букву. Нужный нам человечек находится на их пересечении. Вторая буква — "наш", ставим эту досочку на два, ту — на "наш", и смотрим фигурку. Потом идет снова "аз", но это уже третья буква, переводим на цифру три — видишь, буковка-то та же, а человечек другой!

— А читать как?

Вместо ответа Мятный показал еще один лист бумаги. Он был похож на тот, что лежал, закрепленный в квадрате, только вместо букв там были человечки, а вместо человечков — буквы.

— Это набор нумер один, для первого листа, — пояснил Александр Тихонович. — Вот второй нумер. Ежели в письме будет второй лист, то пользовать надо уже его. Вот третий. Больше не успел, я ведь обещал на пять листов, но к завтрашнему полудню точно сделаю.

— Ох, будь я раза в три помоложе, так и расцеловала бы, — восхищенно сказала бабка, уяснив, как обращаться с тайнописной доской. — Но раз уж годы мои не те, то прими, будь добр, пятьдесят рублей. Да сделай еще одну такую доску с наборами — не самой же себе мне письма писать.

Утром третьего июля Мятный проснулся рано. Так как место было новое, то он не знал, где тут раздобыть водки, однако был полон решимости немедленно выяснить это. Но никуда идти не пришлось. На столе стояла большая зеленая бутыль из мутного стекла, рядом — серебряная стопка, а все оставшееся место было уставлено закусками.

Да, потрясенно подумал Александр, это вам не купеческий дом, а императорский дворец.

И слегка дрожащими руками налил первую порцию.

Войдя в кондицию, Мятный, как и положено, возжаждал слушателей, для чего покинул комнату и двинулся по коридору, имея в виду выйти на улицу. Однако путь его проходил через большую залу, где он с изумлением узрел множество людей во главе с самим мажордомом. Что-то тут не так, шевельнулась мысль, но устоявшийся инстинкт взял вверх, и Мятный грозно рявкнул:

— Вы хоть знаете, кто я такой есть?!

— А как же, батюшка, — поклонился мажордом, — ты есть величайший в мире математик, это всем известно.

Хотя реакция публики в корне отличалась от той, к коей привык Александр Тихонович, он по инерции продолжил:

— А вы — ик! — скоты тупые и безмозглые, ничего ни в чем не понимающие!

Тут заголосили уже со всех сторон.

— Ой, сударь, правду глаголешь! — Как есть все без мозгов! — А меня так мамка в детстве головой об пол уронила, да четыре раза подряд! — Сами на себя смотреть без стыда не можем! — И как нас таких земля-матушка носит, вообще непонятно.

Мятный замер в недоумении. Представление явно срывалось, но никакой досады он почему-то не чувствовал. Еще раз икнув, но уже не агрессивно, а скорее удовлетворенно, математик повернулся и чуть заплетающейся походкой отправился в свои комнаты — спать.

Получив посылку от Анастасии Ивановны, император быстро разобрался, как работает тайнописная доска, после чего задумался. Вот кто он такой — дурак, потому как то и дело порывается хоть где-нибудь, но напортачить, или, наоборот, очень умный, почти гениальный, ведь смог подобрать таких людей, которые даже его ошибки ухитряются обратить к пользе?

И в результате размышлений пришел к выводу, что истина, как ей и положено, лежит посередине. Он не дурак и не гений. Он просто умный, вот и все.

Глава 28

Вместе с посылкой и письмом от бабки, где она рассказывала про найденного ей математика, пришло и послание от Нартова. Андрей Константинович сообщал, что отливка цилиндра прошла успешно, ни трещин, ни дефектов не наблюдается. Водяное колесо находится в стадии устранения мелких неполадок, и скоро можно будет приступать к шлифовке канала. Медную проволоку в Туле делают даже быстрее, чем обещали, первая партия только что пришла в Москву. А вот с железными пластинами возникла какая-то неувязка, так что он собирается туда съездить, дабы разобраться на месте, а грубую шлифовку цилиндра могут начать и без него. Завершалось письмо стандартно — деньги опять кончаются. Нет, хватать-то их пока хватает, но в самый притык, из-за чего работы идут медленнее, чем могли бы.

Естественно, что никакой новостью это для Сергея не являлось, и в числе прочих шагов он поручил Ягужинскому составить полный перечень императорского имущества, находящегося в Петербурге. А три флотских писаря во главе с мичманом, выделенные адмиралом Гордоном, разбирались в этих длиннющих списках согласно указаниям императора, через день делая ему доклад — что из того имущества до сих пор не своровано и в каком оно находится состоянии. Так как им было приказано обращать особое внимание на интересные образцы огнестрельного оружия, то вместе с очередным отчетом императору было принесено шведское ружье, подаренное Петру Первому Апраксиным после какой-то победы.

Разумеется, это была не солдатская фузея. Во-первых, оно оказалось несколько меньше — калибром миллиметров пятнадцать при длине ствола примерно восемьсот. А во-вторых и в главных, качество его изготовления просто поражало. И не гравировкой, хотя она явно представляла немалую художественную ценность.

Сергей уже насмотрелся на изделия оружейников восемнадцатого века, так что он буквально с первого взгляда оценил представленный ему образец. Такое впечатление, что ружье делалось не вручную, а на отличных станках. Полировка канала ствола не вызывала нареканий. И, хотя в ствол, естественно, можно было посмотреть только со стороны дульного отверстия, Сергей при помощи зеркальца с дырочкой все-таки ухитрился заглянуть туда. Судя по кольцам, допуск по диаметру измерялся сотыми долями миллиметра. Потом император царапнул ствол твердосплавным зубом пилки из своего мультитула и убедился, что твердость металла никак не менее пятидесяти единиц. Из булата его, что ли, делали? Преподаватель стрелковой подготовки в Центре говорил, что такое иногда практиковалось, но редко. Ибо стоимость получалась запредельной.

В общем, очередной отчет император утвердил не читая, после чего побежал в Летний сад — опробовать свое приобретение. Надо сказать, что стреляло оно не хуже, чем выглядело, но все-таки Новицкий сразу после стрельб отправился в мастерские Академии наук с целью небольшой модернизации оружия. Потому как прицельные приспособления у него, считай, отсутствовали. Правда, мушка имелась, но какая-то малозаметная, но ни планки, ни даже целика не было вовсе. Кроме того, императору хотелось дополнить ружье капсюльным воспламенением. Именно дополнить, потому как просто переделать замок под капсюль он мог бы и сам, но это не годилось. Ибо капсюлей у Новицкого было хоть и довольно много, но все же далеко не бесконечное количество, и их следовало экономить. То есть требовалось сделать универсальный механизм, способный с минимальными переделками воспламенять заряд и от кремня, и от капсюля.