Черчилль - Франсуа Бедарида

Тем более что британские рабочие с большим сочувствием отнеслись к революции в России, в Англии даже был создан комитет «Hands off Russia»[135]. Заря, занимавшаяся на Востоке, заворожила левые силы Соединенного Королевства. Ведь там утопия становилась явью. События в России побудили Герберта Уэллса написать в 1923 году сатиру «Люди как боги». Лейбористская пресса во главе с «Дейли Геральд» усердно клеймила Черчилля, выставляя его агентом и, более того, образцовым воплощением капитализма, милитаризма и империализма. В конечном счете, воинственная позиция Уинстона вкупе с его отчаянным неприятием коммунизма, коренившимся в социальных конфликтах 1910—1911 годов и в ожидании всеобщей забастовки в 1926 году, крепко поссорили его с лейбористами и тред-юнионами. За ним на долгие годы закрепился образ врага рабочего класса.

Как бы то ни было, в середине 1920 года стало ясно, что Гражданская война в России близится к концу. Красная армия победила. Тогда донкихотствующий потомок Мальборо, возмущенный предательством своих соотечественников по отношению к союзнической белой армии, посвятил последней пятый том «Мирового кризиса»: «Нашим верным союзникам и товарищам, воинам Российской императорской армии».

Черчилль был заклятым врагом большевизма. За два с небольшим года он исчерпал все запасы красноречия, пытаясь открыть окружающим глаза на опасность, которую нес в себе большевизм. Черчилль старался донести до современников мысль о том, что зло, надвигавшееся с Востока, непременно приведет к гуманитарной катастрофе. Он никогда еще не говорил так страстно, не сдабривал свою речь такими страшными метафорами. Чтобы внушить соотечественникам ужас и отвращение к режиму Советов, Черчилль не скупился на грозные и пугающие эпитеты. «Действительность такова, — возмущался он, — что в железной деснице горстки врагов рода человеческого, избравших путем своего правления массовые убийства, Россия вот-вот превратится в варварскую страну со скотоподобным населением. На огромной территории исчезает цивилизация, и на развалинах городов, посреди гор трупов большевики скачут и беснуются, подобно отвратительным бабуинам»[136]. Ленина же Уинстон называл «чудовищем, карабкающимся по пирамиде, сложенной из черепов». «В конечном счете, — грозил Черчилль, — коммунистический нигилизм ведет к тому, что большевики разрушают все, что попадается на их пути (...), как вампиры, высасывающие кровь из своих жертв»[137].

По словам Черчилля, беда России, стонавшей от горя и нищеты по вине своих новых хозяев, «сумасшедших извращенцев», была в том, что надеяться ей было не на что, пока эта «гнусная шайка фанатиков-космополитов» продолжала «держать за волосы и тиранить русский народ». Одним словом, безапелляционный вердикт Уинстона был таков: «Большевистская тирания — самая страшная в истории человечества, самая разрушительная и постыдная»[138].

Теперь постараемся понять, в чем же была причина такого упорства, переходящего порой в одержимость. Объяснение такому поведению главы военного ведомства, данное в свое время Ллойдом Джорджем, представляется нам малоубедительным. Премьер-министр постоянно спорил с Черчиллем о том, какую позицию следовало занять Англии по отношению к России. Он утверждал, что потомок герцогов Мальборо был слишком напуган убийством великих русских князей и его отвращение к большевизму лишь отражало его классовый инстинкт самосохранения. Может статься, дело обстояло именно так, впрочем, чем хуже версия о том, что причиной всему была романтическая привязанность Уинстона к «святой Руси»? Глубинные мотивы ярости Черчилля следует искать не здесь. Сам он всегда возмущался, когда его называли реакционером в этой связи.

На наш взгляд, поиск разгадки нужно вести совсем в другом направлении. Причина упрямства Уинстона — прежде всего идеологическая. У Черчилля был собственный, быть может и односторонний взгляд на природу коммунизма, на его политическую философию и универсальный характер, «экспортируемый», так сказать, во все страны земного шара. Черчилль считал, что на кон поставлены свобода, демократия, правовое государство, Британская империя — словом, все те ценности, в которые он верил и которые были частью его сознания. Он понимал, что повсеместное распространение коммунизма уничтожило бы столь дорогие его сердцу завоевания человечества. Речь шла о борьбе не на жизнь, а на смерть между двумя цивилизациями, между двумя концепциями человека. Вот почему глава военного ведомства употребил всю свою энергию на этот крестовый поход против большевизма. Он поставил перед собой цель раздавить красную гидру, в то время как его коллегам достаточно было лишь помешать коммунизму укорениться в Великобритании, чтобы спать спокойно.

Впрочем, Черчилль прямо указывал на идеологические причины своей борьбы с большевиками. «Они ведут бесконечную войну против цивилизации, — писал он. — Их цель — уничтожить все институты власти, все правительства, все государства, существующие в мире. Они стремятся создать международный союз нищих, преступников, бездарностей, бунтовщиков, больных, дебилов и дураков, который охватит весь мир[139]. В этой войне, как Ленин справедливо заметил, не может быть ни перемирий, ни компромиссов»[140]. В самом деле, речь шла — и здесь Черчилль продемонстрировал замечательную интуицию в постижении закономерностей XX века — не больше не меньше как о будущем европейского общества. Оттого-то предупреждения Черчилля звучали как пророчества: «Теории Ленина и Троцкого (...) положили конец человеческим отношениям, разрушили связи, объединявшие рабочих и крестьян, город и деревню. (...) Они стравили классы, народы в братоубийственной войне. (...) Они отбросили человека, этот венец цивилизации XX столетия, в каменный век, сделали его варваром. (...) Вот он прогресс! Вот она свобода! Вот она утопия! Как ужасающе нелепо извратили они теории коммунизма...»[141]

Нетрудно догадаться, что в период с 1941 по 1945 год гитлеровская пропаганда активно использовала это собрание замечательных цитат, поначалу стыдливо смягченных лондонскими джентльменами, чтобы вдохновлять войска Третьего рейха на борьбу с большевиками. Однако сейчас, оглядываясь назад, нельзя не отдать должное определенной последовательности Черчилля. Он был ярым антикоммунистом и пытался предупредить своих недальновидных современников о грозившей им опасности, хотя время для этого выбрал неподходящее. Впрочем, поразительная логика его мысли и выбранной им политической линии становится очевидной, когда мы понимаем, что сразу же после окончания Второй мировой войны старый лев взял на себя роль глашатая «свободного мира» в тогда еще едва обозначившейся холодной войне. В 1949 году он заявил: «Если бы мы задушили большевизм при его рождении, человечество было бы бесконечно счастливо»[142]. Вот почему не стоит доискиваться до первоисточников на первый взгляд странного, но последовательного поведения Черчилля. Дело в том, что, за исключением кратковременного сближения и союзнических отношений с Советским Союзом перед фашистской угрозой в период с 1938 по 1945 год, Черчилль неуклонно проводил свою политическую линию и не изменял своим этическим и идеологическим принципам.