Мия - Тамара Витальевна Михеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Катрина неловко набила трубку табаком, просыпав на землю больше, чем попало внутрь. Запахло вишневыми косточками, костром, дорожной пылью, мужчинами… Катрина подожгла табак в трубке, сказала хитро:
– Что скажет твоя тетушка, а, Элоис?
– Пусть нянчится со своим бородачом! – фыркнула я.
Катрина с шумом втянула в себя дым. Будто всю жизнь курила!
– Кха-кха! На! – Она сунула мне в руку трубку и отвернулась.
Я осторожно потянула. Горький дым заполнил рот, гортань, сдавил горло, мешая дышать.
– Что, не идет? – насмешливо сказала Катрина.
Я сглотнула дым, сдерживая кашель. Затянулась еще раз. Пусть Катрина не задается! Она думает, что, раз у нее есть отец и два старших брата, она все знает про такие штуки? Я все-таки закашлялась, сплюнула в траву. Катрина выдернула у меня трубку, затянулась, сделала вид, что ей нравится. Ну да, а то я не вижу, что ее вот-вот вывернет наизнанку!
– Вообще-то это гадость. И руки теперь воняют, – сказала я.
– Ну да, – выдавила Катрина, поспешно гася и вытряхивая трубку. – Мы же больше не будем, да? Просто попробовали.
Я кивнула. Катрина сунула мне в руки трубку:
– Держи на память. А то у меня все равно братья отнимут.
Я покачала в ладони теплую еще трубку, она красивая была, старинная, и спрятала в карман. Хотя если тетя ее увидит, она меня убьет.
Дома я вымыла руки с мылом, сменила одежду и даже волосы сбрызнула розовой водой. Но тетя все равно унюхала.
– Элоис? – сказала она таким голосом, когда я села за стол обедать, будто вот-вот упадет в обморок.
– Что?
Бородач тоже смотрел на меня. Сурово. Олиена ведь сказала, что он будет у нас только завтракать и ужинать! А сейчас – обед. Почему это он сидит тут, как хозяин?
– Я очень чувствительна к запаху табака, Элоис, ты это прекрасно знаешь.
Да, знаю. Первый вопрос, который она задает тем, кто хочет у нас поселиться: «Вы курите?» И никогда не берет курящих. Но я – круглая дура! – как-то забыла об этом.
– Это совершенно немыслимо, Элоис! Это невозможно! Это…
Я вскочила.
– Я ничего такого не сделала! – закричала я. И тете, и бородачу. – Я не курила! Это… это Катрина, а я просто стояла рядом!
– Сколько раз я тебе говорила: лучше бы тебе не…
– Катрина хорошая! Она моя подруга!
Я бросилась наверх. Какой смысл устраивать перед ними истерику? Они ничего не понимают! За курение тетя никогда меня не простит! Еще из дома выгонит. У нее принципы. Ей что постоялец, что родная племянница. Племянница не дочь, пусть идет на все четыре…
– Я напишу твоей матери! – устало и беспомощно крикнула мне вслед тетя.
– Пиши!
Я закрылась в комнате. Дважды повернула ключ в замке. Назло. Вообще-то тетя никогда не входила ко мне без стука, она уважала право другого на уединение. Я представила, как они сидят там в столовой вдвоем и обсуждают меня. Как тетя рассказывает ему про маму, про отца, про маминых любовников, про монастырь, про Катрину, а он говорит, что у меня это возрастное и все будет хорошо. Ненавижу их! Ненавижу этого господина Этьена!
– Господин Этьен?!
Господин Этьен постучал мне… в окно. Он спускался по стене дома на веревке. Я так удивилась, что подошла к окну. Он сделал знак, прося открыть его. И я послушалась. Хотя не надо было. Сейчас начнет читать мне нотации, что со старшими так не разговаривают, что я неблагодарная, а курение вредно для здоровья.
– Элоис, у меня к тебе просьба, – сказал господин Этьен, – поднимись, пожалуйста, ко мне, комната открыта…
Я покраснела. Наверное, он слышал, как я поворачивала ключ в замке, когда поднимался.
– …смотай веревку и закрой окно, хорошо? А то мало ли кто еще здесь умеет подниматься по веревкам в окна.
– Вы спускаетесь, а не поднимаетесь, – сказала я.
– Ну да, – улыбнулся он.
Веревка кончилась, господин Этьен оказался на мостовой и оттуда улыбнулся мне. Наверное, он не против, если в доме кто-то чуть-чуть курит.
Я поднялась в мансарду. Она стала совсем другой! Будто сменили обои и поставили другую мебель! Раньше тут было пустынно, пыльно, уютно, тут был мой уголок, где можно помечтать о чем-нибудь особенно важном… Теперь комната принадлежала господину Этьену. Узкая кровать была застелена походным одеялом, я видела такие на рынке, их продавали солдаты Пятилетней войны, калеки в основном. Стол завален всякой ерундой. Я подошла поближе. Листы чистой бумаги разных сортов и размеров лежали аккуратными стопками. Я погладила верхний лист одной из стопок. Его хотелось погладить. Чуть коричневатый, шершавый, будто не бумага, а ткань. На секунду мне показалось, что сейчас под моей рукой проявится какой-нибудь необыкновенный рисунок… Кисточки в стакане, тоже разные. Тонкие, большие, круглые, плоские, на длинных ручках и на коротких, светлые, жесткие и темные, мягкие. Я перебирала их, как струны на гитаре. Карандаши, целая куча, стояли в отдельном стакане, они были самых невероятных цветов. Я никогда не пробовала рисовать. В школе нас не учили изящным искусствам, это не для простых людей. Тетя считала, что мне хватает уроков фортепиано для того, чтобы приобщиться к прекрасному.
Но мне всегда нравилось смотреть на всякие штуки для рисования, мы с Катриной постоянно забегали в художественную лавку. Там стоял особенный запах – растворителей, красок, дерева. Туда заходили особенные люди, и мне так нравилось разглядывать их. Они говорили особенные слова:
– Мне, пожалуйста, краплак, умбру жженую и кобальт. И еще сепию, пожалуйста.
«Умбра жженая»… Интересно, а какая еще бывает умбра? Вареная? Сырая? Тушенная с черносливом?
Но продавец всегда их понимала. Продавцом в лавке работала Ола. Она была очень хорошая. Не гоняла нас с Катриной, как хозяева других лавок, оттого, что мы заходим, а ничего не покупаем. Она улыбалась нам приветливо и разрешала рассматривать картины, выставленные на продажу. Еще мне нравилось, что у нее длинный передник с большими карманами, набитыми всякой всячиной, иногда она эту «умбру жженую» в тюбике или ультрамарин доставала покупателям прямо из кармана. А еще Ола носила штаны, как мужчина. Наверное, этого никто не замечал, кроме нас с Катриной, фартук скрывал их, а то бы ей здорово влетело от родителей. У Олы черные пышные волосы, коротко подстриженные, и со спины она была похожа на мальчишку. Наверное, она тоже художник. Наверное, все художники особенные.
Неужели и господин Этьен художник? С виду очень похож. На стенах не было картин, только маска какого-то идола и лук с
