Русская история. Часть I - М. Воробьев

Я думаю, вы читали неоконченную поэму А. С. Пушкина «Езерский», где описывается, как один из предков героя без конца бил челом царю и великому князю, «но снова шел под страшный гнев и умер, Сицких пересев». Понятие местничества раскрывается следующим образом. Представьте себе палату, где заседает боярская дума. Стоят лавки у стен в богатом убранстве, стоит трон, на котором сидит государь. Бояре сидят по лавкам. Кто сидит ближе к царю или великому князю, тот и старше, важнее, тот занимает первое место в неписаной иерархии. Тот, кто сидит дальше, соответственно, уступает ему по значению. Но тут проблема не в том, кто и где в данный момент сидит, а в том, когда и где сидели твои предки — отцы и деды.

И вот, представьте себе, начинают вестись специальные книги с учетом того, кто где и когда сидел, в соответствии с какими заслугами. Если боярин считает себя ущемленным, то он дает понять своему соседу, что его дядя сидел ниже отца этого боярина. И в определенных случаях челобитная подается самому государю. Этот местнический счет, конечно, не является забавой. Это своеобразная система, благодаря которой распределяются должности, обязанности, соответствующие награды и привилегии. Уничтожено местничество было только Петром I, который издал очень краткий указ с замечательной формулировкой: «Отныне знатность по годности считать». После этого на первых же двух боярах, которые решили действовать по старому образцу, он приказал выправить штраф в свою пользу, чтобы больше этим не занимались и не тратили его царское время на всякие пустяки.

Но это будет при Петре, а в начале XVI в. местничество только еще складывалось. Оно представляло собой чрезвычайно важное явление, но при этом происходила ломка традиций. На протяжении всей предшествующей московской истории московские бояре были достаточно немногочисленны и являлись ближайшим окружением, советниками и помощниками московского великого князя. На протяжении всего XIV века взаимоотношения князя и боярства ничем не нарушаются. Более того, когда князь не отличается большими способностями, московские бояре стеной встают на защиту интересов князя, Москвы, государства, и мы видим теснейший союз боярства и княжеской власти. Мы видели, как в XV веке московские бояре вытаскивали Василия Темного из всех передряг и неурядиц. Что бы ни случалось с московским князем, московское боярство шло за ним и его выручало. При Иване III начинает меняться придворный этикет в связи с его второй женитьбой, именно при нем происходит резкое возвышение великокняжеской власти, но при нем все равно остается какая-то традиция взаимоотношений великого князя и бояр, и бояре осмеливались на заседаниях думы противоречить великому князю, отстаивая свое {стр. 72} мнение, хотя и не часто. Во всяком случае Иван их выслушивал и опалы за это не накладывал. Поэтому говорить о самодержавии при Иване III формально мы еще не можем.

А вот при Василии III ситуация меняется. Мы видим, что боярство из его окружения — это уже не советники, не помощники, а холопы, имеющие колоссальные привилегии. Чехарда опал и милостей, приближения и отдаления не прекращается при Василии III. Бояре в это время делятся на фаворитов, любимцев, и на тех, кого не желают замечать, любой боярин может быть как приближен, так и отдален от особы великого князя. В это время формируется уже не боярская дума в том виде, как она была раньше, а скорее двор великого князя, хотя формально боярские собрания еще существуют.

Василий III по характеру своему был человеком очень не простым, вероятно, достаточно неприятным, не терпевшим никаких возражений. Именно к этому времени относится поговорка: про то знает только Бог да великий государь. Бояре в это время могут за что-то отвечать только в том случае, если они получили непосредственное приказание от князя. «Инициатива наказуема», — такое современное выражение вполне можно отнести к той замечательной эпохе.

И вот эта трансформация боярства из достаточно убежденных сторонников объединения государства, преобладания власти московских князей, в людей, которые просто должны угождать великому князю, очень знаменательна. Потому что теперь наступает череда обид, ссор, интриг, эпоха фаворитизма, которая, естественно, будет не укреплять власть князя, а ослаблять ее, так как все эти очень не простые отношения бояр друг с другом будут дискредитировать центральную власть. Это по существу самодержавие в том варианте, когда князь может не советоваться ни с кем и принимать любые решения. Все это способствует расколу общества, хотя раскол этот становится заметен не сразу.

Казалось бы, Россия набирает силу, расширяет границы, ведет активную внешнюю политику. Но внутри зреет совершенно иное явление —в жизни общества, в его организме, намечается трещина, которая, если она расширится, может привести к развалу. События, которые следуют за этим, показывают, что так оно, вероятно, и было.

Что же произошло дальше? Вы знаете историю второго брака Василия III. Если вы ездили на экскурсию в Суздаль, то там вас обязательно водили в Покровский собор и рассказывали историю Соломонии Сабуровой — инокини Софии, первой жены Василия III. На Соломонии Сабуровой Василий III женился так, как часто женились московские великие князья — из большого числа боярских дочерей была выбрана за красоту именно она, и они прожили вместе довольно долго — около двух десятков лет. Детей у них не было.

И вот, как повествует сказание, однажды великий князь горько жаловался своему окружению, что вот-де он бедный-несчастный, нет у него наследников, некому все оставить, братья его неразумные и своими уделами управлять не могут, как же ему быть? Тогда и сказал ему кто-то, что неплодоносящие ветви надо отрубать. Кому в голову пришла идея предложить князю развестись с женой, сказать теперь трудно. Бояре-фавориты высказали эту идею или сама она созрела в голове у Василия III, который вполне был способен на такое? Короче говоря, идея была быстро реализована.

Правда, митрополит Варлаам ни о чем подобном слышать не хотел, за что и был отставлен с митрополии. Митрополит Даниил из Иосифо-Волоколамского монастыря, ставший главой Русской Церкви по явной инициативе Василия III, представлял собой любопытный тип иосифлянина, по которому любят судить об иосифлянстве. Действительно, иосифляне — стяжатели, накопители. Значит, каков был Даниил, типичный иосифлянин, таково иосифлянство и есть. Но разница вся в том, что защитник монастырских имений Иосиф Волоцкий был святым, а Даниил святым не был. Требуя для Церкви богатства, требуя приумножения этого богатства, Иосиф Волоцкий оставался настоящим монахом. Требуя строго с других, он больше всего требовал с себя самого. Настоящее иосифлянство в том виде, в каком его проповедовал Иосиф Волоцкий, — это богатство не для монахов, не для клириков, а для Церкви. Но в том-то и трагедия иосифлянства, что таких, как Иосиф Волоцкий, в нем было мало, а таких, как Даниил, много. Даниил оставил по себе дурную славу, потому что был не просто человеком лично богатым и приверженным удовольствиям — такие бывали, есть и будут. Чтобы сохранить за собой свое место, он готов был пойти на любое нарушение канонов. Поскольку именно для этой цели он и был избран, он обязан был дать Василию III разрешение на расторжение брака.

Отсутствие детей никогда не являлось причиной для расторжения христианского брака. Детей нет — значит, на то Божия воля, т. е. никаких канонических оснований для развода здесь нет и быть не может. Но Василий III считаться с этим, вполне понятно, не собирался, и Даниил обосновал расторжение брака замечательным тезисом: это-де необходимо для блага государства. Нечто подобное впоследствии формулировал во Франции кардинал Ришелье: «Это сделано по моему приказанию и для блага государства».

Вы, вероятно, знаете, что расторжение брака возможно было в том случае, когда один из супругов уходил добровольно в монахи. Значит, Соломонию надо было постричь в монахини. Но она не считала себя ни в чем виноватой и в монастырь не собиралась. Если она и пыталась при помощи каких-то народных целительниц и знахарок узнать, суждено ли ей быть матерью, то это было вполне в духе времени и причиной какой-то опалы и наказания со стороны Церкви быть не могло. И ее насильно постригли в монахини. Существует рассказ о том, как ее постригали: она сопротивлялась, не давала надеть на себя монашеские одежды и громко заявляла о том, что это делается насильно, против ее желания, и тогда ближний боярин Василия III Шигоня Поджогин хватил ее плетью по лицу (все это происходило в соборе {стр. 73} Рождественского монастыря у нас, в Москве, на Рождественке). Здесь фактически имело место нарушение сразу двух канонов: нельзя разводиться и нельзя насильно постригать в монахини.

Даниил все это разрешил и покрыл, обосновав благом государства. И даже написал два послания, где чрезвычайно энергично, талантливо говорил о невозможности расторжения брака, освященного Церковью. Все это совпало по времени. Даниил вообще был плодовитым писателем по религиозным вопросам (богословом назвать его как-то язык не поворачивается). И это совпадение во времени двух посланий клирикам и пастве и его собственных действий ярче всего остального говорит о том, что это была за личность. Посланий у него было очень много, его труды до революции были изданы солидным томом. Очень интересное чтение — он был на редкость умным человеком.