Вечный колокол - Ольга Денисова

- А там, часом, не упоминается Михаил-Архангел?

- Только однажды. В откровении некоего Иоанна. Я сначала думал - это предсказание, но потом понял: никакого предсказания в этом нет, сказки на ночь. Как христианский бог окончательно разозлится и всех уничтожит. Потравит всех, зальет кровью и пожжет серой. Они сумасшедшие, эти христиане: кто ж ему позволит такое сделать?

- Серой, говоришь? - Млад почесал в затылке.

- Ага, - кивнул Ширяй.

- А нету у тебя этой книжки?

- Нет, я в библиотеке ее брал, давно, и уже вернул.

Тоска не проходила, мысли в голове путались, и Млад решил пойти к Дане - поговорить, привести в порядок мысли, и… Он чувствовал себя разбитым и одиноким.

Ветер стих еще утром, и теперь из низких туч, обложивших небо, бесшумно падал густой снег: крупными влажными хлопьями. Дорожки подзамело, мороза почти не было, и ватная, неестественная тишина окружила университет: сквозь пелену снегопада не пробивался даже лай собак из Сычёвки. Млад шел и не слышал своих шагов, как по ковру. От этого ощущение одиночества стало только сильней и мучительней, словно он на самом деле остался совсем один в этом оглохшем мире. Окна в профессорской слободе давно погасли, никто не встретился ему по дороге, - тишина, темнота и снег…

Но, подходя к дому Даны, он увидел, что она еще не спит: ее окно светилось ярко и тепло. Млад прибавил шагу, светящееся окно показалось ему избавлением от тоски и одиночества, сердце забилось сладко и радостно: как хорошо, что у него есть Дана! А потом дверь в ее дом приоткрылась - свет упал на крыльцо.

Он хотел ее окликнуть, он был шагах в десяти от ее дома, но вдруг увидел, что она не одна: на крыльце рядом с ней стоял Родомил. Млад не собирался слушать, о чем они говорят, но в тишине их голоса прозвучали громко и отчетливо. И, услышав их, он непроизвольно остановился: они не видели его и не слышали его шагов.

- Нет, Родомил, и не уговаривай, - насмешливо сказала Дана. - Я вообще не собираюсь замуж, мне это совершенно ни к чему.

Родомил взял ее за локоть, словно хотел обнять.

- Послушай, я понимаю… Но ты все же подумай. Я сделаю для тебя все. Хочешь, поставлю тебе терем, не хуже княжьего? Хочешь, одену в соболя? Я все могу, я всю жизнь свою к твоим ногам положу. Каменной стеной для тебя буду.

- Что-то мне совсем не хочется за каменную стену, - улыбнулась она. - Я, конечно, подумаю, раз ты так просишь, но надеяться тебе не на что.

- Я никогда никого не любил, жил бирюком, а теперь у меня свет в окне появился. Я никогда не знал такой, как ты… Я не верил, что такие, как ты, бывают на свете.

- Родомил, мне холодно здесь стоять. Иди, мне завтра на занятия.

- Да. Я сейчас уйду. Прости меня, - Родомил взял ее за плечи и притянул к своей груди, - прости. Я не могу без тебя.

Дана не отстранялась, но и не отвечала на его объятья. Млад стоял, как столб, не мог ни шевельнуться, ни сказать, что он все слышит, ни уйти прочь.

- Иди, Родомил, - сказала Дана. - Я же сказала, что подумаю.

Тот резко и решительно отодвинулся от нее, застонал, глухо и горько, а потом не оглядываясь сбежал с крыльца, повернул к дому и тут же лицом к лицу столкнулся с Младом.

Млад не стал ничего говорить, развернулся и пошел назад, медленно и растерянно: он еще не понял, как к этому относиться. Только к одиночеству добавилась боль - острая, почти нестерпимая, от которой хотелось взвыть и завязаться в узел.

Родомил постучал в дверь через четверть часа - Млад сидел за столом с единственной свечой, шаманята улеглись, самовар остыл, в доме было тихо и неуютно. Он сидел и смотрел на огонек свечи и ни о чем не хотел думать.

- Я пришел поговорить, - Родомил нерешительно остановился на пороге.

- Заходи, - Млад пожал плечами. Ему казалось, что говорить им не о чем. Разве что о Градяте и отце Константине.

Родомил снял шапку и шагнул к столу, не раздеваясь.

- У нас тепло, - сказал Млад, поднимая голову.

Родомил ничего не ответил и сел на лавку напротив Млада.

- Я должен объясниться, - начал он, - я сразу должен был объясниться.

- Зачем? Я все понимаю.

- Так получилось, будто я сделал что-то за твоей спиной. Мне это неприятно. Но ведь ты ей не муж? Почему я должен был отчитываться перед тобой?

- Ты и сейчас не должен передо мной отчитываться, - вздохнул Млад.

- Нет. Теперь я скажу. Я ее люблю и женюсь на ней. Я от нее не отступлюсь. Поэтому говорю: отступись ты.

Млад вскинул глаза - что-то показалось ему неправильным в словах Родомила.

- Мне кажется, Дана решит это без нас, разве нет? Совершенно не важно, отступишься ли ты, отступлюсь ли я, - это не нам решать.

- Ты держишь ее, она привыкла к тебе, она не может так поступить с тобой, понимаешь? Отпусти ее! - воскликнул Родомил чересчур громко.

- Вот как? - Млад опустил голову.

- Да, именно так! И если ты спросишь ее об этом, как ты думаешь, что она скажет? Она пожалеет тебя!

- Я все же спрошу у нее, - пробормотал Млад.

- Спроси, - проворчал Родомил и отвернулся. Но, подумав, заговорил снова: - Я не хочу с тобой ссориться, я не хочу с тобой соперничать. Ты хороший мужик, ты нужен мне, ты играешь слишком важную роль во всей этой истории с войной… Давай по-честному разделим наши отношения и не будем путать дела с любовью. Я клянусь, я не причиню тебе вреда, я буду стоять на твоей стороне, потому что мы с тобой сейчас в одной лодке, мы воюем против общего врага. Но Дана - она будет моей, хочешь ты этого или нет. Я все сказал.

Млад равнодушно кивнул:

- Я тебя понял. Спасибо, что был честным.

Родомил шумно вздохнул и поднялся:

- Тогда до встречи в суде послезавтра.

- До встречи, - ответил Млад.

Глава 4. Псков

Этот человек, Млад Ветров, волхв и шаман, которого Вернигора прочил в преемники Белояра, был не то чтобы странным, не то чтобы несуразным или смешным… Волот смотрел на него и недоумевал, что в нем так притягивает к себе. Ведь когда Вернигора говорил о нем, князь сразу подумал: это же несерьезно! И за те полтора часа, пока продолжался суд над Совой Осмоловым, он уверился в этом, но вместе с тем подумал, что человек этот внушает ему доверие. Волоту почему-то представилось, как здорово было бы идти с ним вдвоем по какой-нибудь лесной дороге, держась за руки. И не думать ни о чем: ни о Руси, ни о предательствах, ни об обмане… Это просто добрый и хороший человек, нисколько не похожий ни на Вернигору, ни на доктора Велезара. Ни на Белояра… Разве что на дядьку, который уж точно не имеет камня за пазухой, тайных надежд на обогащение, собственных интересов и притязаний на место в этом мире.

Волхв не заботился о том, как выглядит, в нем, казалось, нет ни капли того, что принято называть гордостью: важности, надменности, высокомерия. Его чувство собственного достоинства не выпячивало себя, покоилось глубоко внутри, ничем непоколебимое, уверенное и ровное.

Волот вспомнил, какой небывалый подъем охватил его тогда, на вече, стоило волхву заговорить. Белояр говорил мудро, говорил честно, но, слушая его, радости Волот не испытывал. А тогда, на вече, ему не пришло в голову усомниться хоть в одном слове волхва: этот человек мог говорить только Правду. Словно боги вложили слова в его уста. А может, так оно и было?

Он мог бы вести за собой войско…

Сова Осмолов хорошо подготовился к суду, разбивая обвинения Вернигоры одно за другим. Волхв молчал и, казалось, скучал. Свидетель Осмолова - толстый татарин - продолжал кивать в ответ на все вопросы, и Волот усомнился на минуту, а понимает ли тот по-русски. По всему было видно: Осмолов хочет свести дело к поединку между волхвом и татарином, и исход этого поединка предрешен - татарин сильнее.

А в судебной палате собралось много людей: ректор университета, друзья волхва, женщина, по-видимому его жена, товарищи Осмолова из его ближайшего окружения и просто любопытствующие новгородцы. В первых рядах, у стены справа стояла Марибора-посадница, внимательно глядя на происходящее, и иногда кивала Смеяну Тушичу.

Поединок не входил в планы Вернигоры. Он блестяще доказал, что на пергаменте, скрепленном печатью Амин-Магомеда, раньше значился совсем другой текст, который соскоблили и заменили новым, но Сова Беляевич возразил: соскоблить текст с пергамента мог кто угодно, сам хан, например. Вернигоре пришлось согласиться: грамота снимает обвинения с волхва, но не доказывает его оговора со злым умыслом.

Оставался татарин. По-русски он все же понимал - главный дознаватель выяснил это несколькими вопросами. И продолжал кивать, когда его спрашивали о деньгах и грамоте, переданных волхву незадолго до гадания. Осмолов довольно улыбался, глядя, как Смеян Тушич и Вернигора по очереди пытаются выудить из татарина хоть одно слово: тот лопотал по-своему, и пришлось позвать толмача из дружинников - Осмолова это не напугало. И по-татарски свидетель боярина повторил то же самое: его послали из Казани в Новгород передать волхву деньги и эту грамоту. Он не знал, что в ней написано, читать не умел и всего лишь исполнил поручение. Вернигора подбирался к нему со всех сторон: расспрашивал, где он встретился с волхвом, во что тот был одет, какая погода стояла в тот день, кто посылал его из Казани и когда, сколько денег ему заплатили за выполнение поручения, как его нашел Осмолов. Татарин был туп, как пень, не с первого раза понимал вопрос, но в итоге ни разу ошибся в расплывчатых, многословных ответах.