Жениться и обезвредить - Андрей Белянин

– И то верно, бабуленька, – значимо прогудел Митя, сдвигая брови и отыскивая взглядом икону потяжелее. – Тока явите милость христианскую, дайте мне первым ему засветить!

– А ты что скажешь, милая? – Я обнял Олёну за плечи.

– А куда иголка, туда и нитка, – храбро ответила она. – Я за мужем любимым хоть в огонь, хоть в воду!

Мы так и вышли из храма, вчетвером, дружным боевым отрядом, героической опергруппой Лукошкина, едва протиснувшись в неширокие двери. И не было на тот момент силы, которая могла бы нас остановить! То есть если без патетики, то сила эта была, конечно, но мы её увидели позднее… А пока нам предстало абсолютно ужасающее зрелище!

Докуда хватало взгляда, везде вповалку лежали побитые русские люди. По всему периметру храмовой ограды стонали, почёсывались, ругались и пытались встать на ноги кожевенники, кузнецы, ткачи, конюхи, плотники, торговцы, купцы, стрельцы, нищие, а кое-где даже бояре! Драка действительно имела общегородской резонанс! Пониманием и самоотверженностью наших людей можно было только гордиться… Создавалось впечатление, что ради моего счастья тут полег весь народ.

Если бы я был только милиционером, то имел обалденный шанс посадить ВСЕХ на пятнадцать суток или оштрафовать каждого на серебряный рубль. Как раз хватило бы на двухмесячное свадебное путешествие по цивилизованной Европе! Признаюсь, такая грешная мысль у меня мелькнула. Но я давно не был просто ментом – это мой город, мои люди, моя земля, и здесь главнее не то, что в кармане, а то, что в сердце… Как говорится, честь мундира!

– Митя, поищи наших. Если кому нужна срочная помощь – пусть окажут, если… Мить, ау! Олёна? Бабуль? Меня вообще слушает хоть кто-нибудь?!

Похоже, что нет… Мои друзья замерли в какой-то странной гипнотической неподвижности, а прямо передо мною из ничего материализовался очень тощий высокий старик. Причём даже не целиком, просто худое лицо с длинной бородой, крылатый шлем на голове, каменные черты лица и один пылающий глаз. Второй был скрыт чёрной повязкой, что придавало ему черты классического героя пиратских романов. Но я-то сразу понял, кто передо мною…

– Очень сожалею, гражданин Один, но вы опоздали, – как можно твёрже попытался произнести я. – Олёна – моя супруга, мы венчаны перед алтарем, и вам её не отнять. Я настоятельно рекомендую написать явку с повинной, исправить весь вред, причиненный вами жителям города, и тогда, возможно, суд учтёт ваше чистосердечное…

Видимо, последнее слово было лишним. Глаз Одина вспыхнул со страшной силой, и я почувствовал, как чужая холодная рука жёстко и уверенно сжимает моё сердце. Рухнув на колени, я понял, что такой боли не испытывал никогда. Взгляд древнего бога наполнился торжеством! Каким бы слабым он ни был сейчас, его сил вполне хватало, чтоб остановить сердце одного живого человека. Моё сердце…

– Предупреждаю, что… нападение на сотрудника милиции, – не слыша самого себя, прошептал я. – Карается лишением свободы на… срок… до…

Боль была такая, что я взвыл бы, если б смог! Один молчал, его единственный глаз явно из последних сил, но наливался нестерпимо ярким светом.

Последним, тупым, неосознанным и замедленным движением я сунул руку в карман. Нащупал тёплое зеркальце и, не имея больше ничего, попытался запустить им во врага. Попасть ему прямо в этот страшный глаз! Увы, от боли я рухнул навзничь…

Лихо Одноглазое торжествующе поднялось надо мной, я всей кожей ощущал его беззвучный смех и злорадство победы. Его глаз сжимал моё сердце, и оно вот-вот должно было разорваться под напором этой неземной силы. Последним судорожным движением я вскинул руку вверх, заслоняясь от…

– Не-э-э-эт!!! – громовым голосом раздалось в черном небе. Маленькое зеркальце в моей руке разлетелось на тысячу осколков, боль полоснула ладонь, и… сердце отпустило. То есть абсолютно, оно по-прежнему билось, ровно и легко. Я поднял голову…

Ко мне бросилась Олёна, пытаясь поднять меня с земли. Митька грозил кому-то кулаком, а потом подхватил меня на руки, как ребёнка. Баба-яга, по-девчоночьи прыгая туда-сюда, хлопала ладонями, словно ловя комарика. А я вдруг почувствовал, что всё кончилось. Не знаю почему, не знаю как, но мы победили его. Мы! Ни я, ни Яга, ни Митя – мы! Весь город. Мы его одолели. И никакое Лихо Одноглазое теперь к нам не сунется…

– Опусти меня, всё нормально…

– Никак нет, отец родной, вы ж себя со стороны не видите…

– Митя, отпусти.

– Да ни в жизнь! У вас ножки не хожалые, ручки не держалые… Не пущу!

– Мить, уволю.

Он с сожалением позволил мне стать на ноги. Я обнял Олёну, улыбнулся Яге и тихо приказал:

– Все в отделение. Кроме Еремеева!

Сотник открыл глаза, поправил повязку на лбу и, не шатаясь, встал, готовый к службе. Ох я с ним поговорю отдельно, потом… по-мужски! А сейчас…

– Фома, там у ворот немцы без дела томятся. Передай Кнуту Гамсуновичу мой приказ – немедленно атаковать шамаханов!

– Дак ить… – начал было он, но я перебил, я догадался, зачем Яга отправляла немцев к воротам:

– Знаю, что ночь. Тем лучше, враги их не ждут. И знаю, что без указа государева нельзя. Всё под мою ответственность. Поверь, царю до утра найдётся чем заняться, а если немцы вышибут шамаханов, это будет очень правильный политический ход в деле укрепления международных отношений. Тем более что наши сейчас не в лучшей форме…

Оглянувшись на стонущие ряды «павших бойцов», Еремеев только тяжело вздохнул, осенил себя крестным знамением и бросился выполнять.

…Мы сидели в отделении далеко за полночь. Усталые, вымотанные, но спать не хотел никто. Час назад заявился Фома, доложив, что немцы без единой потери рассеяли оружейным огнём войска противника, торжественно вернув в родной город отбитого дьяка Филимона Груздева. Тот божился, что весь плен ругательски ругал всю шамаханскую орду и к нему даже применяли пытки. Врал, разумеется… Наверняка выжил лишь благодаря колдовству нашей бессменной эксперт-криминалистки, услаждая слух агрессоров комплиментами и самыми ласковыми словами. Но кто докажет? Никто! Народ предпочтёт поверить, так что дьяк теперь будет у нас национальным героем. Временно…

Гороху никто ничего не докладывал, решили, что завтра. Но вместе с немцами на вылазку пошёл старый боярин Кашкин. Думаю, он с утра пораньше и распишет батюшке государю, почему шамаханского войска у ворот больше не существует. Царь наверняка разорётся, затопает ногами, расшумится, почему его не разбудили, с перины не подняли, саблю не вручили, на коня не посадили, впереди всех на врага не бросили… Он такой у нас – с причудами, но справедливый. Поэтому как накричится, то первым делом наградит всех отличившихся. Особенно если ночью нашёл-таки гармонию с любимой женой…

А мы всё никак не могли поверить, что одолели Лихо! Что оно вот так, день за днём пило нам кровь, а мы его перехитрили. Что древний бог оказался слаб перед силой дружбы и любви. Банально? Да, ещё бы, банально до жути…

Все большие, настоящие человеческие чувства банальны при их обозначении словами. Вот я люблю Олёну, и это здорово. А когда говорю о том, что люблю её, Митьке, вроде уже и неискренне как-то. Или тот же Митька, он мой самый верный друг, если вдуматься. А если сказать об этом кому-то? Не поверят, посмеются… Что делать, если так мир устроен. Не нами. Мы в нём всего лишь живём. А Лихо…

– Так ему и надо, понеже – сволочь он, – согласно кивал наш младший сотрудник, незаметно наполняя свою чашку вишнёвой настойкой вместо чая. – Жаль вот тока свадьбу вашу мы покуда не отпраздновали. Надо ить всё по-людски! Чтоб царь с царицей за столом сидели, и поезд свадебный, и лошади в розочках, и девичник, и мальчишник, и дружки с гостями, и подарки всякие нужные, и…

– Митя, фу! – Я было стукнул кулаком по столу, но Олёна удержала меня. – Свадьба была что надо! Устраивать из своей личной жизни общестоличное шоу на три дня глобальной пьянки с традиционным застольем и недельным опохмелом я не намерен. То есть мы не намерены, так, милая?

– Как скажешь, родной…

Я нежно поцеловал жену. Митька фыркнул и отвернулся, тихо обозвав нас единоличниками.

– Никитушка, а вот объясни мне, старой, как ты зеркальце из дому прихватить удумал? Мне ить такая мысль и в голову не стукнулась…

– Это не я. Это мне ваш Назим дал. Я, только когда оно разбилось, понял зачем. Лихо было последним, кто посмотрелся в разбитое зеркало! Значит, теперь ему семь лет ни в чём удачи не будет. И главное, он сам в это верит!

– Не повезло-о… – улыбнулись все.

– Бабуль, а вы уверены, что он из ореха не вырвется?

– Из какого ореха, Никитушка? – сделала удивлённое лицо наша домохозяйка, но, не сдержавшись, тихо хихикнула. – Не в скорлупку я его запихнула, а в табакерку заветную. Кощеюшка, говорят, к зелью заграничному табачному пристрастился, любит трубку грызть да дым из ноздрей пускать. Вот пущай и от нас подарочек малый примет. Безвредный… до семи лет, а там уж Лихо своё по-любому возьмёт! Отольются кошке мышкины слёзки цианидом в ложке…