Северная корона. По звездам - Анна Джейн

– Правда? – взглянув на нее исподлобья, спросила Крестова, потирая жесткие ладони с тонкими длинными пальцами. Марта почувствовала, как сестра злится, да ей и самой было не по себе. Ее распирало от возмущения и смущения.

– Э-э-э, конечно! – рыженькая мило улыбнулась.

– Что-то я сомневаюсь, девочки. – Сказано это было Юлей негромко, но жестко, и многие стоящие на крыльце студенты удивленно взглянули в их сторону. – Вы думайте, что говорите и про кого.

– А что нам, разговаривать нельзя уже? – вдруг рассердилась черноволосая, глядя на Юлию. – Что хотим, то и говорим. Тебе-то что?

Вместо Крестовой ответила ее сестра, которая хоть и была обычно милой и спокойной, но при малейшем проявлении несправедливости или глупости загоралась, как тонкая церковная восковая свеча. И горела хоть и не ярко, но долго и искренне.

– На твоем месте я была бы осторожнее в выражениях, – произнесла Марта чуть дрожащим голосом.

Ее тут же смерили презрительным взглядом.

– А на твоем я бы встречалась с парнями, – парировала «глянцованная» брюнетка.

Рыженькая попыталась одернуть подругу, но та сердито взглянула на нее и дернула плечом.

– Я буду говорить то, что хочу.

– Да? Правда, девочка? – поинтересовалась Юля, слегка повернув голову набок и насмешливо разглядывая воинственную брюнетку.

– И не надо называть меня девочкой! – вскинулась та. – Девочками своих подружек называй. Или что, думаешь, никто не знает, какая ты? Или ты, – тут брюнетка кинула презрительный взгляд на нервно сглатывавшую Марту, которая сто раз обругала себя за то, что остановилась для разговора с Юлей. Вечно от нее одни неприятности! Но эти девки… зачем они такое говорят? Они так уверены в своей правоте? Или в своем праве говорить гадости и за спиной, и в глаза?

Марта хотела сказать об этом наглой брюнетке, даже рот уже открыла, но Юля опередила ее. Она, медленно поднявшись на пару ступенек вверх и оказавшись на одном уровне с черноволосой, положила ей руку на плечо, крепко, до боли, сжав его.

– Отпусти, дура! – прошипела брюнетка. Теперь уже все находившиеся поблизости студенты смотрели в их сторону, почуяв разборку. Марте и рыженькой сплетнице даже показалось, что Крестова может девушку и ударить – сил у нее явно хватит. – Отпусти меня! Не хочу, чтобы такие, как ты, ко мне прикасались! Или, может быть, я тебе нравлюсь?

– Ты следи за язычком, – сказала Юля тихо, но очень зло. – Иначе все узнают, что в консерваторию ты попала только потому, что твой отец дал кое-кому нехилую взятку. Видишь ли, девочка, в этом месте не любят бездарностей, поэтому не заставляй меня сообщать об этом прискорбном факте всем и каждому.

Темные глаза брюнетки вспыхнули – видимо, слова Крестовой задели ее.

– И, пожалуйста, отучись от привычки судить людей, – сказала ей Крестова почти ласково. – Помогает жить как-то проще. Проверено на себе.

Черноволосая фыркнула и все-таки вырвалась, но говорить ничего не стала, только лишь с яростью смотрела на обидчицу, которая оказалась в курсе тайны ее поступления.

– Слушай, Юль, давай не будем ссориться. Извини, если обидели. Кать, прекрати и тоже извинись, – заворковала в это время рыжеволосая, поняв, что дело пахнет жареным, и испугавшись последствий от ссоры с таким человеком, как Крестова. Она ведь, и правда, – всеобщая любимица преподавателей и их надежда. И хорошие связи в мире музыки у нее имеются. Захочет еще им отомстить…

Черноволосая, которую звали Катей, отвернулась, не собираясь просить прощения, но Юля все равно победно усмехнулась. Рыженькая схватила подругу за локоть и, еще раз улыбнувшись, сказала:

– Давайте забудем об этом недоразумении. Хорошо? Ну, пока. Нам пора бежать.

И девушки скрылись в дверях консерватории. Марта поднялась к Юле и, глядя им вслед, буркнула сердито:

– Дуры.

– Дуры. А ты что, сама никого никогда не обсуждала? – спросила Юля, но без укора, а с каким-то любопытством. Она стала понемногу отходить, а вот ее сестра все еще находилась в бледно-голубом пламени злости.

– К чему спрашиваешь?

– Просто интересно. Все люди постоянно кого-то обсуждают. Всех можно называть дураками и дурами. А, да. Не боишься, что тебя будут считать такой же, какой и меня? – спросила Юля вдруг. – Может быть, не стоило скрывать, что мы вообще-то сестры?

– Пусть уж лучше меня такой считают, чем знают о нашем родстве, – прошептала Марта чисто из вредности. – Хватит меня донимать своими глупостями!

И девушка тоже поспешила убежать в здание их общего учебного заведения. Юля рассерженно изогнула брови, подумала немного и решила идти не на занятия, а в парк. Она, воткнув в уши наушники, быстрым шагом спустилась вниз. Марта смотрела, как сестра идет прочь от консерватории, и почувствовала укол жалости и вины. А потом вспомнила слова Юли о том, что следует опасаться Сашу, и опять нахохлилась.

Саша, Саша, Александр…

С тех пор Марта больше не встречалась с ним, почти перестав думать о нем, и вспоминала только тогда, когда о Дионове в редкие моменты начинала рассказывать Ника. Отношения их понемногу налаживались, и хотя голубые глаза Ники не сияли тем особым волшебным северным сиянием, которое может появиться только у того, кто сильно и, что немаловажно, взаимно влюблен, но они были довольными. Общение с Александром явно приносило девушке удовольствие, и Марта была искренне рада за кузину.

Сама она перестала думать о Саше лишь с помощью самоконтроля, хотя и производила впечатление человека мягкого, смешливого и не слишком дружащего с волей.

Только вот пока что Марта не догадывалась, что любовь и воля, кажется, ненавидят друг друга, и ей было уготовлено еще только познать эти душевные тонкости.

Неожиданное знакомство с Александром все-таки уронило в ее душу, куда-то в район солнечного сплетения, прозрачные семена чувств. Пока они не прорезались, только еще набирались сил для этого, а потому Марта могла успешно контролировать их – например, не думать о Саше с помощью волевых усилий. К тому же она не подпитывала их рост встречами с ним или хоть каким-то общением, всю свою жизненную энергию направив в другое русло – в музыкальное творчество. Возможно, семена чувств погибли бы, но однажды Марта все-таки случайно подкормила их волшебными минералами, стимулирующими рост, после чего в ее солнечном сплетении постепенно начал распускаться бело-персиковый лотос, цветок, который есть и был символом непорочности.

Это началось в декабре, когда наконец ударили первые морозы, и поздняя осень, все еще пытавшаяся удерживать власть над природой, капитулировала под напором холода, снега и инея вместе со всем своим поистрепавшимся огненно-золотистым убранством, пообещав однажды все-таки вернуться. Зима, услышав это, в ответ лишь расхохоталась хрустом только что выпавшего снега под ногами. Она слепила приличный снежок и с задорным видом бросила его в спину гордо уходящей осени, а после, то и дело поправляя меховую шапку и проводя белыми ладонями по мягкому воротнику шубки, пошла наводить свой, зимний, порядок там, где еще не успела побывать. Она без устали, но со вкусом одевала деревья в снеговые наряды, рисовала на окнах узоры, морозила щеки и руки и следила за тем, чтобы температура не повышалась.

Марте все эти игры зимы были по вкусу – декабрь она очень любила. К тому же девушка давно заметила, что именно в этом месяце у нее словно вырастают крылья за спиной и открывается второе творческое дыхание: ноты она запоминает влет, играть получается складно и эмоционально, на самом пределе, а сил для репетиций не убавляется, а становится все больше и больше. Марта все свое свободное время почти не расставалась со скрипкой, играя и дома, и в стенах консерватории. Много сил и времени у юной скрипачки уходило на студенческий оркестр, который чуть ближе к середине декабря должен был выступать на очень важном концерте. Честно сказать, концерта больше боялись не сами студенты, а дирижер, которому очень не хотелось предстать перед глазами коллег в неприглядном виде, поэтому он мучил своих музыкантов репетициями до посинения, и зачастую Марта возвращалась домой поздно, вымотавшаяся, уставшая, но довольная тем, что ее жизненное время не растрачивается попусту. Играла она на новой скрипке, почти забросив мисс Бетти, и делала это так усердно и самозабвенно, что даже удостаивалась время от времени скупой похвалы Ивана Савельича, человека нервного и иногда критичного до абсурда, но все-таки не дающего своему холерическому темпераменту взять верх над профессионализмом.

Дирижер не зря присматривался к талантливой и старательной младшекурснице-скрипачке, и когда во время октябрьских репетиций концертмейстер – весьма одаренная девочка с потока Карловой серьезно заболела, то вместо нее концертмейстером Иван Савельич сделал именно Марту. Это, без сомнения, почетное звание налагало на девушку огромную ответственность за весь студенческий оркестр, а поэтому ей пришлось еще больше трудиться. Бывали даже такие сложные дни, когда после поздних репетиций длинноволосая девушка приходила домой и сразу же засыпала, порой не только забыв поужинать, но и элементарно раздеться. Каким бы подростком с долей инфантилизма в голове Марта ни казалась иногда окружающим (например, той же Нике, привыкшей несколько покровительственно относиться к младшей сестренке), но когда дело доходило до студенческого оркестра, Марта силой воли заставляла себя преображаться, потому что она полностью осознавала, каким должен быть хороший концертмейстер, являющийся, по сути дела, помощником дирижера. И она хотела сделать все, что было в ее силах, чтобы не подвести ни его, ни оркестр.