Герой иного времени - Анатолий Брусникин

И вообще, люди у нас ныне в стране хорошие, понятливые, удобные для совместного проживания. Не то что в прежние времена. Лет двадцать назад по-другому было, даже не сравнивай. Ни тебе Третьего отделения, ни Жандармского корпуса, вспоминать страшно. Во времена прежнего лихого царствования попробуй-ка кого-нибудь из благородных пугнуть или, скажем, к полезному сотрудничеству побудить. По мордасам бы отхлестали государственного человека, и не заступился б никто.

То ль дело теперь. Увидит, бывало, майор какого-нибудь храбреца вот с этакими усищами, грудь в крестах, да посмотрит на него внимательно, особенным взглядом — и сник гордый сокол, сразу стал и ростом пониже, и в плечах поуже. А потому что авторитетная должность. Да, изменилась Россия при Николае Павловиче, дай ему Боже многая лета. Получшела, матушка, распрямилась на страх сопредельным державам.

Но зато уж если выплывет из прошлого сумрака несуразная особа вроде бывшего дворянина Никитина — беда. Такого особенным взглядом не осадишь.

Во испытание был послан Ивану Ивановичу чертов каторзник. Видно, в наказание за грехи. «Больно жестоко караешь, Господи, на столько-то я не нагрешил», — часто повторял Честноков в последние недели.

Прямо наваждением для него стал Никитин, даже по ночам рожа его мерзкая снилась.

Нет, ну в самом деле!

На май месяц наметили с лапушкой Капитолиной Семеновной и Эмарханом важную коммерческую трансакцию: князек проведет от Каспия через немирны́е горы караван с запрещенным индийским муслином — лапушка товар примет и по лавкам распишет. Вдруг — извольте радоваться — срочное донесенье из форта Заноза: Шамиль в гости жалует. Караван-то уже в пути и близко, а тут всем кордонам велено принять боевую готовность. И что же? Взяли на перевале весь муслин, осьмнадцать вьючных ишаков! Сам же майор, сердце кровью умывая, рапорт писал о пресечении дерзкого контрабандного ухищрения. У трех компаньонов чистого убытка до двадцати пяти тысяч. Мало того — еще и на служебную репутацию пятно: как это важная военная весть пришла не через честноковских агентов, а от какого-то разжалованного Никитина?

Кое-как Иван Иванович тогда вывернулся — ужом скользким. Будто бы не самочинные лазутчики, а он по собственной цепочке всё проверил и установил. Да только себе хуже сделал! Когда экспедиция в Семиаулье вместо триумфа окончилась пшиком, командующий на своего помощника окрысился: хорошо же ты всё проверил, недреманное око! Отношения с начальником стали у Честнокова кислые. А кто виноват? Никитин!

Но и тут майор духом не упал. Возник чудесный случай, который человеку дюжинному или робкому не принес бы особой пользы. А Иван Иванович враз понял все перспективы и не сдрейфил, осмелился.

Агент (прозвище «Нулик») по стечению обстоятельств узнал о сумасбродном намерении генеральской дочки тайно навестить своего любовника, сосланного в дальний гарнизон. Будь Честноков без полета, просто доложил бы начальнику и получил от него малую благодарность, какой цена грош. А у майора возник орлиный план, со многими выгодами.

Девицу похитить, а после вернуть обратно, взяв на себя всю заслугу. В прибытке — вечная благодарность командующего и кругленькая сумма золотой монетой. Потому что абрекам, которых наймет Эмархан, знать, кого они украли, незачем, а цену выкупа безутешному родителю Иван Иванович сам определит, какую захочет. С князьком уговорились так: деньги пополам при условии, что Эмархан берет на себя организацию, беготню-суетню и все накладные расходы. Он же отвечает за то, чтобы разбойники вернули барышню в целости и сохранности.

Ловкий азият всё отлично исполнил, ибо знает нужных людишек и распорядителен.

Отцовское горе, как и ожидалось, было беспредельно. Мысленно Иван Иванович уже прикинул, что в обмен на условие о срытии крепостей и возвращении аманатов можно будет сумму выкупа тыщ до шестидесяти-семидесяти взогнать. У Фигнера хороший особняк в Петербурге, несколько поместий, да и капитал от покойницы-жены остался. Это получается, если напополам, тыщ тридцать-тридцать пять, так? А кроме того, коли министр утвердит генерала главнокомандующим, благодарный отец, конечно же, потянет за собою на повышение и спасителя дочери. Тогда под майором Честноковым окажется весь Кавказ. То есть, уже не майором — поднимай выше.

И вдруг — на тебе! Никитин со своими погаными дружками привозит сумасбродку в Серноводск! Бесплатно, за здорово живешь! Все грандиозные планы — псу под хвост. Эмархан, попусту лишившийся пяти тысяч, на Ивана Ивановича надулся, хотя уговор есть уговор: накладные расходы — не честноковская печаль. Да и кто, спрашивается, рекомендовал никчемного Рауф-бека, у которого запросто пленниц крадут?

Черт с ним, с Эмарханом, сочтемся. Но его превосходительство после этого конфуза к майору вовсе охладел. С учетом грядущего фигнеровского возвышения это было худо.

Но Иван Иванович опять не опустил рук, не расклеился. Из обломков кораблекрушения он немедленно выстроил новый корабль, прекрасней прежнего.

Разлюбил нас генерал-лейтенант Фигнер? Не оценил по достоинствам? Что ж, возьмем прицел повыше, найдем покровителя помогущественней.

Приближалось событие если не исторического, то государственного масштаба — посещение мятежного Кавказа военным министром. Это ого-го какой человек. Титан! Их на всю империю трое всего и есть, первых подручников его величества: граф Александр Христофорович Бенкендорф, ведающий спокойствием державы; управитель всей хозяйственно-экономической части граф Петр Андреевич Клейнмихель; и самый важнейший из триумвиров — князь Александр Иванович Чернышев. Даже не триумвиры они — три кита, на чьих спинах трон стоит.

Его сиятельство князь Александр Иванович крепок, облечен царской доверенностью, и полет его еще не достиг своего зенита. В столице взгляд сего олимпийца на какого-то майора, мелкую букашку, и не обратился бы. Не то — Серноводск. Глуп был бы Честноков, если б не использовал такой редкостной возможности.

Соединилось всё вместе: жестокие удары судьбы, дерзновенные помыслы, изобретательный ум — и из воспламенительной этой смеси воссияла ИДЕЯ. Именно такая, какие больше всего любил Иван Иванович, то есть соединившая в себе государственную пользу, личный интерес, да еще душевную приятность.

Последняя касалась непосредственно гнусного каторзника. Приятно будет сознавать, что он исполнит роль лестничной перекладины для легкой стопы карабкающегося вверх смельчака. Помимо накопившегося к Никитину приватного счетца Честноков еще и в принципе не выносил эту человеческую породу. Вывести бы ее окончательно, с корнем, и тогда Россия для таких, как Иван Иванович, будет навек, до донца, своя.

Но лирическими мыслями вроде вышеприведенной майор сегодня тешиться не мог. Слишком многое предстояло сделать.

Министра ожидали к вечеру. Ежечасно по ставропольской дороге прибывали нарочные, докладывали о неспешном продвижении его сиятельства. По рыхлости конституции Александр Иванович быстрой езды не признавал.

Самое нервное — когда всё уже сделал, распоряжения отдал, и томишься в ожидании, ждешь весточки. До самого полудня майор места себе не находил. Ну, как сорвется? Или, того ужасней, всё раскроется? От волнения не обошлось без медвежьей болезни — до шести раз отлучался Иван Иванович в нужное место. Лишь во втором часу на взмыленном жеребце примчался Свинорыл, доставил отрадное известие. Кишечник у Честнокова сразу укрепился.

— Что ж он так расписал-то всё, дурья башка? — с видом неудовольствия, но внутренне ликуя, сказал Иван Иванович толстяку. — А если б письмо попало в чужие руки?

Агент Свинорыл (он, конечно, не знал, под каким прозвищем проходит в реляциях) мотнул брылями, оскалился:

— Нэ попало бы. Я бы глотал.

По привычке Иван Иванович прикинул, не сохранить ли изобличительный документец на случай надобности. Перечитал — нет, нельзя. Только самого себя изобличишь. Надо поскорей сжечь. Но вдруг пришла в голову забавная мыслишка. Улыбнулся сам себе, спрятал интересную бумагу в карман.

Теперь, как говорится в любимой его величеством комедии, «подать сюда Ляпкина-Тяпкина».

За оным майор послал обычного гостиничного рассыльного — чтоб предмет не переполошился.

Главное было сделано. Оставался пустяк, даже и небесприятный.

Эмархан

Перед большим делом он всегда спал крепко и сладко. Сны видел сочные, хорошие. В этот раз приснилась Война.

Была она, оказывается, румяной бабой с толстыми грудями, наполненными сладким молоком. Сам Эмархан, малое дитя, требовательно тянул губами сосок. Пил, давился от жадности и удовольствия.

Проснувшись затемно, он тихонько засмеялся — так развеселил его сон.

А ведь верно. Война ему если не родная мать, то щедрая кормилица. Дай Аллах, чтоб никогда не заканчивалась. Что мужчины Кавказа без войны? Все равно как сокол в краю, где перевелась добыча. Или с голоду подыхать, или садиться к ловчему на цепку — клевать мясо с чужой руки.