Принцессы немецкие – судьбы русские - Инна Соболева

Где убежище в этой жизни? Когда вы думаете, что все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожиданное испытание, которое отнимает у вас возможность насладиться тем лучшим, что окружает нас. Это не ропот — Бог читает в моем сердце, – это лишь наблюдение, до меня тысячу раз сделанное и теперь в тысячный раз подтверждаемое событиями моей жизни.

Как истолковать эти горькие слова? Просто сетовала на болезнь, которая так некстати нарушила идиллию? Но в тот день, 11 ноября, болезнь казалась легким, временным недомоганием. В этом единодушны все, кто в разное время писал воспоминания о таганрогских событиях. Пли именно в этом разговоре он поделился с ней желанием уйти из привычного мира, попросил у нее помощи? Достоверно известно лишь то, что именно в этот день она прекращает делать записи в дневнике, в котором раньше детально описывала все подробности его болезни.

По воспоминаниям свидетелей, она была рядом с ним в последние минуты его жизни. Держала его руку. Когда все было кончено, закрыла ему глаза, опустилась на колени и долго молилась… В этом показания свидетелей не расходятся. Зато во всем остальном (от описания хода болезни, ее симптомов до результатов вскрытия) расхождений, противоречий, недомолвок столько, что они дают основания для споров – то затихающих, то снова возникающих. Действительно ли Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге? Его ли забальзамированное тело везли через всю Россию и 13 марта 1826 года похоронили в Петропавловском соборе в Петербурге? Или похоронили вместо него кого-то другого, а он вовсе не умер, но, тяготясь державой, ушел с посохом в неведомую даль, чтобы спустя много лет появиться в Сибири под именем старца Федора Кузьмича?

Серьезные историки, сторонники обеих версий, написали немало статей и книг (Н. К. Шильдер, В. В. Барятинский, Н. М. Романов), привели в подтверждение своего мнения огромное количество доводов, в большинстве весьма убедительных. Но к общему решению так и не пришли. Не раз уже в конце XIX и в XX веке говорили о том, что точку в споре может поставить изучение останков, лежащих в гробнице в Петропавловском соборе. Но решение об эксгумации так и не было принято. Зато появился слух, что могилу якобы вскрывали, гроб открывали – он оказался пустым. Очередной слух, ни одним очевидцем не подтвержденный. Более того, возник еще один слух: будто Елизавета Алексеевна тоже не умерла, вместо нее тоже похоронили другую, а она ушла в Сырков монастырь Новгородской губернии, где провела затворницей в молчании 20 лет под именем Веры Молчальницы. Хотя свидетелей ее смерти более чем достаточно, и вряд ли возможно было их всех уговорить скрыть ее уход, подмену тела… Да и зачем? Кто помешал бы безутешной вдове императора, не таясь, уйти в монастырь?

К слову, личность Веры Молчальницы была установлена: звали ее Верой Александровной Буткевич. Аристократка, оставшаяся без средств к существованию и без всякой надежды на поддержку, ушла в монастырь примерно в то время, когда скончалась Елизавета Алексеевна. Но если бы даже не стало известно, кто скрывается под именем Веры Молчальницы, тайный уход Елизаветы в монастырь представляется абсолютно невозможным.

Александр – другое дело. В России прецедента отречения не было, да он был и не нужен. Более того, для династии он был опасен. Александру просто не позволили бы публично отречься и уйти в частную жизнь. А он о такой жизни мечтал. И в юности, и в последние годы. Его злополучная последняя поездка из Таганрога в Крым как раз и была связана с этой мечтой: он купил у графа Кушелева-Безбородко Ореанду, изумительной красоты место на берегу моря, недалеко от Ялты. Сказал: «Я скоро переселюсь в Крым. Буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку». Возможно, он решился.

Но мне все же кажется, что эта покупка – еще одно свидетельство, что Александр действительно скончался в Таганроге. Слишком расходится его «превращение» в Федора Кузьмича с тем, о чем он мечтал, к чему определенно готовился. Разумеется, он мог передумать, мог решить воспользоваться болезнью. Но без помощников в таком случае не обойтись. Кто-то ведь должен был найти труп, который можно было выдать за тело Александра, да и близкие должны были вести себя так, чтобы у окружающих не возникло сомнения в его смерти. Такие люди рядом были. Это ближайший друг императора генерал-адъютант Петр Михайлович Волконский, лейб-медик баронет Виллие и доктор Тарасов. Но что они могли без Елизаветы Алексеевны? Кто бы ни лежал в гробу, только ее искренняя скорбь могла убедить: государь умер. Смогла бы она так сыграть? Не сомневаюсь. Ведь она и в самом деле навсегда прощалась со своим любимым. А вот могла ли согласиться участвовать в такой мистической драме? Мне кажется, это противоречило ее характеру – она не любила, да и не умела лгать. Но вместе с тем разве могла она отказать ему в просьбе, в том, что было для него так важно?… Нет ответа.

Она оставалась в Таганроге, а в это время в столице происходили события, которые могли изменить будущее России. И ей в этих событиях отводилась не последняя роль. В канун восстания 14 декабря 1825 года группа декабристов снова высказалась за возведение на престол Елизаветы Алексеевны. В их числе был Владимир Иванович Штейнгель, герой Отечественной войны, автор появившихся в печати вскоре после победы «Записок касательно составления и самого похода Санкт-Петербургского ополчения против врагов Отечества в 1812 и 1813 годах с кратким обозрением всех происшествий, во время бедствия и спасения нашего Отечества случившихся». Любопытно, что будущий декабрист представлял царя как главного вдохновителя освободительной войны. Александр поспешил отблагодарить автора – наградил драгоценным перстнем.

Но время шло, а положение народа, который не щадил жизни в боях за свободу Отечества, не менялось. Зато резко изменилось отношение к императору многих офицеров, прошедших войну. Один из них пытался открыть глаза Александру: «Народ, освещенный заревом Москвы, – это уже не тот народ, которого курляндский конюх Бирон таскал за волосы в течение десяти лет». Но император упорно не делал ничего, чтобы облегчить положение крестьян, вчерашних воинов, героев, спасителей Отечества.

Чем восторженнее было отношение к государю сразу после победы, тем острее, болезненнее становилось разочарование. Так случилось и со Штейнгелем. В ночь перед восстанием 14 декабря он даже составил специальный приказ войскам:

Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому неготовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!

В показаниях следственной комиссии Штейнгель объясняет, почему декабристы были готовы возвести на трон Елизавету: «В народе на государыню смотрели как на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особое участие, и потому смело можно сказать, все сердца на ее стороне». Самое поразительное (или закономерное?), что в то самое время, когда Штейнгель писал свой приказ восставшим войскам, на семейном совете кто-то из членов царской фамилии тоже предложил провозгласить Елизавету самодержавной императрицей. О гневе Марии Федоровны потом не один год с ужасом вспоминали те, кто был в тот декабрьский день в Зимнем дворце. Ее-то не предложил никто…

А виновница очередного приступа ярости свекрови ничего об этом не знала. Она оставалась в Таганроге. А чтобы добраться из Петербурга в Таганрог, даже фельдъегерю, которому не приходилось тратить время на ожидание лошадей, нужно было не меньше недели. Но вести из столицы, хоть и с опозданием, все-таки доходили. Елизавета была ошеломлена поведением Николая: он же прекрасно знал об отречении Константина, зачем устроил эту трагикомедию с присягой старшему брату, потом – с переприсягой?! Во всем происходящем она винила себя: не сумела родить наследника и тем самым, пусть и невольно, вызвала кризис власти. Она хорошо знала и свекровь, и ее любимца Николая и понимала: добром интрига вокруг престолонаследия не кончится. И все-таки расстрел восставших ее потряс: «Боже! Что за начало царствования, когда первый шаг – стрелять картечью в подданных!» Но действий декабристов тоже не одобряла, считала их безумцами. Была уверена: будь жив Александр, ничего подобного не случилось бы.

О казни пятерых она узнать не успеет… А вот узнала ли она о более чем странном поведении вдовствующей императрицы у гроба сына, неизвестно. Если узнала, то, наверное, поняла (ведь она умела, как никто, разбираться в тайных мотивах слов и поступков свекрови), в чем смысл неуместно и громко повторяемых Марией Федоровной восклицаний: «Oui, s'est топ с her fils, топ cher Alexandre!» («Да, это мой дорогой сын, мой Александр!»). Эти возгласы слышали многие. Недоумевали: зачем матери при виде тела сына понадобилось повторять такие слова? Может быть, и в самом деле – подмена, может быть, матушка так неуклюже пытается успокоить общественное мнение (мол, кто-кто, а мать не перепутает сына ни с кем другим, так что не следует сомневаться: император Александр мертв)? Во всяком случае, сторонники версии подмены тела толкуют странные слова Марии Федоровны именно так.