Город лестниц - Роберт Беннетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И после этого он как-то отстранился, словно бы учуял, что она – существо с совершенно другими ценностями. И что цели у нее и мировоззрение другие. Что им не по пути, и они не сойдутся во взглядах рано или поздно. И Шара хотела сказать: «Пожалуйста, нет, нет, не отвергайте меня – я такой же историк, как и вы. Я тоже взыскую истины».
Но она не могла это сказать, ибо в сердце своем знала, что это ложь.
Я знавала много людей, обладавших некоторыми привилегиями. И все они, все до единого, старались выжать из них максимум. То же самое можно сказать о воззрениях, политических партиях, финансовой системе, власти – все они основаны на беззастенчивом использовании привилегий.
Государства, на мой взгляд, устроены не для того, чтобы поддерживать привилегии граждан. Наоборот, они суть механизм, их ограничивающий: другими словами – государство решает, кого не стоит приглашать к столу.
К сожалению, люди часто позволяют предрассудкам, обидам и суевериям влиять на решения по ограничению привилегий, в то время как наиболее эффективным было бы принимать их вполне хладнокровно.
Министр иностранных дел Винья Комайд.
Из письма премьер-министру. 1688 г.
Еще одно зимнее утро. Шара открывает дверь и выходит во двор. Охранник, по самые глаза укутанный в меха, оборачивается к ней и докладывает:
– Он у главных ворот, мы не пустили его внутрь, потому что…
– Все в порядке, – говорит Шара.
И идет через двор. Ветви деревьев склоняются под тяжестью наледи, похожей на черное стекло, трещины стен искрятся жемчужно-белым – видно, ночью ударил морозец, иней совсем свежий. Шара держит в руке кружку с кофе, та оставляет в воздухе реку пара, похожую на пенный след корабля. Интересно, что днем все воспринимается совершенно иначе – все такое чистое, холодное и блестящее. Совсем не похоже на вчерашнюю ночь, когда Уиклов гавкал на нее через решетку, подобно сторожевому псу…
Ворота со скрежетом раздвигаются. На подъездной дорожке стоит мальчишка, в высоко поднятой руке его – серебряный поднос. На парнишке ливрея, но, похоже, ему пришлось прогуляться – под носом замерзли сопли. Еще его трясет от холода, поэтому непонятно, улыбается он или просто лицо от озноба перекосило.
– П-посол Тивани?
– Кто вы?
– У м-меня д-для вас… з-записка.
И он протягивает ей серебряный поднос. В центре лежит белая карточка.
Шара подцепляет ее непослушными от мороза пальцами и, щурясь, читает:
ЕГО ЭМИНЕНЦИЯ ВОХАННЕС ВОТРОВ
ОТЕЦ ГОРОДА В СОВЕТЕ 14, 15, 16 СОЗЫВА
ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА ЧУДЕСНУЮ ВЕЧЕРИНКУ
СЕГОДНЯ
В КЛУБЕ ГОШТО К-СОЛДА В 7.30
БУДЕТ ВЕСЕЛО ПРИХОДИТЕ
Шара сминает карточку.
– Спасибо, – говорит она и отбрасывает комок бумаги.
Надо же, как не везет-то… Ведь она обещала Винье не заглядывать туда. Что же делать…
– Из-звините, госпожа… – мямлит мальчишка. – Извините, что отвлекаю, но м-могу я идти?
Шара окидывает посланца суровым взглядом, затем пихает ему в руку кружку с кофе:
– Держи. Это тебе пригодится больше, чем мне.
Мальчишка плетется прочь. Шара разворачивается и быстро идет к дверям посольства.
На соседней улице заходится в плаче ребенок: дети играли в снежки, и снаряды последнего залпа содержали в себе больше льда, чем снега. Тротуары ощетиниваются негодующе поднятыми пальчиками, звенят сердитые крики: «Это нечестно! Нечестно!»
* * *Дверь клуба «Гошток-Солда» открывается, и Шара наталкивается на непроницаемую стену дыма. Причем лакеи совершенно ее не замечают и жестами приглашают внутрь, словно бы густая завеса тумана – это именно то, что должен видеть гость. С улицы задувает ветер, раздирает дым на полосы, тот расползается нитями, и Шара наконец может разглядеть подрагивающие огоньки свечей, отблески света на покрытых жиром вилках, хохочущие лица мужчин.
Потом в нос ей бьет застарелая табачная вонь, и она чуть не вылетает обратно на улицу.
Потом глаза привыкают: дым не такой густой, как вначале показалось, но потолка все равно не видно, люстры и лампы, казалось, свисают прямо с небесного свода. Метрдотель сердито, не скрывая удивления, смотрит на нее и просит назвать имя пригласившего лица – действительно, что еще взять с сайпурки, не удостоверение же члена клуба ей предъявлять…
– Вотров, – говорит Шара.
Метрдотель сухо кивает – мол, так я и знал – и приглашает ее внутрь.
Шару ведут через лабиринт приватных кабинетов, барных стоек и ниш с диванчиками, кругом сидят мужчины в костюмах и мантиях, блестят серые зубы, лысины и черные сапоги. В спертом воздухе плавают, как оранжево-красные бабочки, ошметки сигарного пепла. Здесь все пропитано маслом и дымом, дым завивается у подола ее юбки и простуженно сипит: «Это кто еще такая? Что за странное существо проникло сюда? Кто, кто это?..»
Она проходит мимо столиков, и посетители потрясенно замолкают, из ниш с диванами высовываются лысые головы. Ее настороженно изучают. Естественно. Ее присутствие оскорбительно сразу по двум причинам: она женщина и она сайпурка…
Перед ней отдергивают портьеру красного бархата, и Шара оказывается в просторной задней комнате. Во главе стола размером с баржу восседает, развалившись в кресле, Воханнес. Лицо его скрыто огромной, как палатка, газетой, ноги в светло-коричневых (зато грязных) сапогах он водрузил на стол. За ним в очень удобных креслах расположилась сайпурская охрана. Один из телохранителей поднимает взгляд, видит Шару и приветственно машет рукой. И с извиняющимся видом пожимает плечами: мол, это была не наша идея. Газетная палатка над Воханнесом чуть-чуть проседает, из-за листа выглядывает хитрый ярко-голубой глаз, и палатка мгновенно складывается.
Воханнес вскакивает – так быстро, как позволяет больное бедро, – и отвешивает поклон:
– Госпожа Тивани!
Из него бы хороший распорядитель на танцах получился. Шут гороховый.
– И двух дней не прошло с нашей прошлой встречи, – замечает Шара. – Так что обойдемся без приветственных церемоний.
– О нет! Напротив! Мы никак не можем без них обойтись! Подумать только, ведь я встречаюсь с… как там в пословице? Враг моего врага – мой…
– Во, ты о чем, вообще? Ты принес то, о чем я просила?
– А как же. И я прекрасно провел время, пытаясь заполучить эту штуку. Но сначала…
Воханнес дважды хлопает в ладоши. На его перчатках белого бархата пятна типографской краски.
– Сэр, не будете ли вы так добры принести нам две бутылки белого сливового вина и поднос улиток?
Официант кланяется, как игрушка на пружинке:
– Безусловно.
– Улитки?.. – тихо ужасается Шара.
– А вы, джентльмены, – тут Воханнес оборачивается к сайпурской охране, – не желаете ли отведать прохладительных напитков?
Один из телохранителей открывает рот, чтобы ответить, смотрит на Шару и закрывает рот. И отрицательно мотает головой.
– Как угодно. Прошу.
И Воханнес картинным жестом указывает на кресло рядом с собой:
– Присаживайтесь. Я несказанно рад, что вы откликнулись на мое приглашение. Вы ведь очень занятая женщина.
– Интересное ты выбрал место для встречи. Полагаю, прокаженного здесь бы встретили сердечнее…
– Ах, я подумал, что если могу приехать к вам на работу, то и вы вполне можете наведаться ко мне. И хотя это славное заведение внешне выглядит как развратный притон старых ретроградов, пардон консерваторов, сударыня Тивани, уверяю вас: именно здесь бьется живое сердце мирградской торговли. Если бы вы могли видеть финансовые потоки как золотые реки, текущие над нашими головами – да, прямо тут, среди всего этого дыма и пошлых шуток, над этими лысыми головами и мясной похлебкой, – именно здесь золотая река заворачивается в самый глубокий, тугой и не поддающийся пальцам узел. Я приглашаю вас осмотреть раздолбанную, заляпанную по самые мачты дерьмом посудину, что несет знамя мирградской торговли прямо в море процветания и успеха.
– Возможно, я ошибаюсь, но… – щурится Шара, – …мне кажется, что тебе здесь не очень-то нравится… вершить важные дела, пардон работать.
– У меня нет выбора, – отвечает Воханнес. – Нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Может показаться, что это одно здание, но на самом деле их несколько. Всякий дом в Мирграде есть дом разделенный, а этот дом в особенности, мой боевой топорик, – он просто на ленты порван. Каждый стол с диванчиками помечен особым цветом, и это цвета соперничающих партий. На этих половицах можно было бы мелом расчертить барьеры, разделяющие некоторых членов клуба. Впрочем, половицы слишком рассохлись, ничего не выйдет. А в последнее время этот клуб – так же, как и весь город, – разделился на две главные партии. Мою и… ну…
И он бросает ей на колени газету. На странице обведена крохотная заметка: «Уиклов бросает вызов посольству».
– Ты привлекла внимание щелкоперов, моя дорогая, – замечает Воханнес.
