Наследие войны - Уилбур Смит

- Это было бы очень приятно. Сегодня вечером я свободен, если вам это удобно.

- Это было бы прекрасно. Мой муж пришлет за вами водителя. Скажем, в семь вечера?

- Непременно.

В семь Шафран снова позвонила в комнату Джошуа. Она не назвала своего имени телефонистке.

- Выйдите из отеля, поверните направо, пройдите метров двести, - сказала она. - Вы увидите кафе под названием "Дворец Максима". Я жду снаружи. Белый салон "Остин".

Джошуа убедился, что за ним не следят. Он заметил машину и сразу сел в нее. Шафран уехала, на ходу поглядывая в зеркало. Джошуа выглянул в заднее окно.

- ‘За нами не следят, - сказал он.

- ‘Я знаю. По дороге сюда за мной тоже никто не следил. Но никогда нельзя быть слишком осторожным.

Если этого замечания было недостаточно, чтобы сказать Джошуа Соломонсу, что он имеет дело с профессионалом, вождение Шафран подтвердило это. Она мчалась по людным улицам с точностью, ловкостью и знанием дела. В том, как она срезала узкие боковые улочки, некоторые из которых были едва ли больше переулков, была уверенность, точно зная, куда они ее приведут.

- Так быстрее, - сказала она, когда они нырнули в еще один тесный, заваленный грязью проход, вдоль которого выстроились пустые тележки уличных торговцев.

- "И ни за кем не угнаться", - подумал Джошуа.

К его удивлению, следующий поворот вывел их из мрачного переулка на широкую улицу, ведущую в Город-сад. Не прошло и двух минут, как они въехали в ворота, сопровождаемые слугой, который отдал честь, когда они проходили мимо, и по хрустящей гравийной дорожке к дому бабушки.

Джошуа тихонько присвистнул, выходя из машины. Город – сад был удачно назван, потому что шум и резкие запахи, создаваемые автомобилями, людьми и животными – лошадьми, ослами и верблюдами, - которые заполняли остальную часть Каира, и обжигающая жара, пойманная в ловушку тесно расположенными зданиями и асфальтированными дорогами, теперь были забыты, как будто их никогда и не было. Здесь были пышные лужайки; клумбы, заполненные любовно ухоженными цветами и кустарниками, подобранными с оглядкой художника на цвет и форму; пальмы, листья которых шелестели на легком ветру; и все это было устроено так, чтобы привести взгляд в конец сада, где медленные коричневые воды Нила величественно пробирались к морю.

- Ай-яй-яй, - вздохнул Джошуа. - Папа говорил, что вы, Кортни, богаты, но это ...

Шафран рассмеялась. - Поверьте мне, мы бедные родственники семьи! Тебе стоит познакомиться с моими южноафриканскими кузенами. А теперь давайте войдем. Герхард с нетерпением ждет встречи с вами снова. Я подумал, что мы могли бы поговорить за ужином.

Это был случай, который требовал уединения, а не роскоши. В гостиной стоял небольшой круглый обеденный стол. Бабушкины повара приготовили шведский стол, чтобы посетители могли выбирать еду и напитки без необходимости в прислуге.

Пока Герхард и Джошуа вспоминали старые времена – до прихода нацистов к власти, когда Исидор Соломонс и его семья были процветающими, уважаемыми членами мюнхенского общества, – Шафран оценивала человека, на которого они с Герхардом рассчитывали, чтобы помочь выследить Конрада. Джошуа, прикинула она, должно быть, от двадцати до тридцати. Достаточно взрослый, чтобы иметь юношеский идеализм и невинность, закаленные тяжелым опытом, но все еще на пике своих физических сил. Она видела влияние Клаудии в линии рта сына и его ясных голубых глазах. Но его физическое телосложение и острый, судебно-медицинский интеллект, как и его манеры голоса, пришли прямо от его отца Исидора.

Тем не менее, хотя родители Джошуа были истинными европейцами, погруженными в многовековую германскую культуру, он приобрел твердость, которая пришла из жизни в маленькой стране, окруженной гораздо более крупными врагами. Шафран знала, что может доверять ему. Она также была уверена, что его меньше будут беспокоить интеллектуальные тонкости и утонченные угрызения совести, чем его старших. Другие женщины, возможно, были бы обеспокоены этим. Шафран-нет.

Джошуа-израильтянин, как и я - африканка. Мы прекрасно поймем друг друга.

Она снова включилась в разговор. Первые несколько лет своей жизни Джошуа провел в прекрасном доме Соломонсов на Кенигин-штрассе, напротив Английского сада. Затем нацисты начали наступление на права немецких евреев. К тому времени, когда Герхарду удалось найти деньги, чтобы помочь Соломонсам бежать из страны, они жили в крошечной квартирке в одном из самых труднодоступных районов города, недалеко от железнодорожных сортировочных станций.

- ‘Моя семья сделала это с тобой, - сказал Герхард. - Это было непростительно.

‘Тебе не нужно извиняться, - заверил его Джошуа. - Для меня большая честь познакомиться с тобой. И по сей день мой отец всегда молится за тебя на Пасху.

- Неужели?

- Совершенно верно. На Пасху мы, евреи, празднуем освобождение нашего народа из рабства при фараоне. В нашей семье мы также празднуем наш побег от нацистов и благодарим человека, который сделал это возможным".

- Спасибо, но я не заслуживаю твоих молитв. Я видел ужасные вещи и ничего не сделал, чтобы остановить их. В России я присутствовал, когда эсэсовцы использовали газовый фургон. Это была демонстрация для высокопоставленных лиц ... Мужчин, женщин, стариков и детей, все больше и больше людей запихивали в заднюю часть фургона, похожего на те, которыми пользуются курьеры, пока тела не были упакованы так плотно, что они не могли двигаться. Эсэсовцы установили трубу от выхлопной трубы в заднюю часть фургона. Затем они включили двигатель, чтобы выхлопные газы попали в грузовик. Они продолжали двигаться, пока пары – точнее, угарный газ в парах – не убили всех людей внутри.

- Oy vey ist mir, - пробормотал Джошуа, ужаснувшись картине, которую нарисовали слова Герхарда.

- Я стоял и смотрел на это, и поклялся себе, что однажды стану свидетелем. Но я ничего не сделал, чтобы предотвратить это. И правда в том, что я ничего не мог сделать. Эти люди должны были умереть, если не тогда, в тот день, то вскоре после этого, где-нибудь в другом месте. Но дело не в этом, не так ли? Я должен был попытаться.

- Весь мир должен был попытаться, герр Меербах, - сказал Джошуа. - Ты сделал все, что мог. Ты рисковал своей шеей, чтобы спасти мою семью. Ты отправился в концентрационный лагерь, вместо того чтобы присягнуть на верность Гитлеру. Сколько еще