Игроки Господа - Дамиен Бродерик

Испытав соответствующее потрясение, я пожал плечами:

— Куча ничего.

— Куча всего, мой дорогой мальчик. И если на один дюйм влезает десять цифр, то только число, описывающее протяженность отдаленных вселенных в мультиленной, растянется на двадцать семь миллиардов световых лет! — Тоби с радостной улыбкой широко раскинул руки. — От одного конца локального космоса до другого — цифры, цифры, цифры!

— Да-да, а еще потребуется чертова пропасть чернил и бумаги, точно-точно, — не думаю, что их обмануло мое притворное безразличие. Произнесенные слова полностью переворачивали воображение, с ног на голову. Мои глаза чуть не разъехались в разные стороны, когда я попытался представить описанное. Вселенная вселенных. И это — лишь первый шаг! Вселенная вселенных вселенных. И так далее, почти до бесконечности… Перебор. Ладно, хорошо, я это принимаю. В таком огромном пространстве может существовать сколько угодно подобных Земле миров, и каждый из них будет в чем-то напоминать ее — планету, знакомую Лун, и Тоби, и мне, несмотря на то, что наши миры слегка различались. Я наконец выдохнул, оглянулся на Лун. Она кивнула:

— Знаю. Я тоже испытала сильное потрясение. Отлично, дорогой, — оживленно добавила она, — мы показали тебе призрачнейший намек на первый Т-уровень, где мы обычно живем. А теперь пора перейти на большие масштабы.

— Куда?..

Schwelle распахнулся, повинуясь дейктическому коду Лун. Мы оказались в кошмарно искривленном и перекрученном пространстве.

— Т-первичный пример. Второй уровень Тегмарка, — каким-то образом сообщила мне доктор Сагара, и я чудом ее услышал. Голос гремел, словно ржавая железка по крыше. — Не волнуйся. Наши чувства и мозги для этого не приспособлены. Еще не эволюционировали.

Был ли в моих легких воздух? Я понял, что задыхаюсь. Существовало ли здесь тепло, чтобы растопить лед в желудке? Я обхватил себя руками, потом взглянул на Лун, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она превратилась в ведьму с полотен Эль Греко, растянутую, с капюшонными веками. Нет, ничего подобного, скорее в деформированную фигуру Дали или Пикассо того периода, когда он начал превращать человеческие тела в длинные штуковины с обоими глазами на одной стороне лица. Рядом с Лун торчал мой братец, насекомое с гребнем из ярко-синих волос. Я посмотрел на собственные руки и отпрянул. Ржавая проволока с ошметками кожи.

— Боже! — простонал я. — Эдвард Руки-Ножницы!

— Твоя грамматика старается изо всех сил, — заверил меня Тоби. Его голос ужасно напоминал трубный зов кита. — Здесь, в этом месте, — он сделал стойку, будто учуявшая след гончая, — возможно, существуют два пространственных измерения и, полагаю, два временных направления.

— Два направления во времени? Хочешь сказать, здесь мы можем вернуться в прошлое?

— Да, но только пока мы здесь, — ответила Лун.

Вы когда-нибудь слышали, как поют павлины? Я пришел в ярость от того, что этот злобный мир сотворил с ее мелодичным голосом.

— Здесь, безусловно, очень мило, — проскрежетал я, — однако не думаю, что захотел бы здесь жить.

— Тогда пошли, — отозвался Тоби, и мы шагнули во что-то еще менее симпатичное.

— Ты путаешь палочки, — заявил я, потеряв всякую способность соображать. На самом деле я хотел сказать… Я попытался ухватиться за что-то далекое и знакомое.

— Эти Т-первичные миры воплощают все мыслимые смешения физических измерений и констант, составляющих мультиленную, — пояснила Лун. Я расхохотался, потому что она в точности повторила мои слова.

Мы побывали в мирах, где не было ничего твердого, упорядоченного, устойчивого. На какую-то кошмарную бесконечную секунду оказались в огромной пустоте с невообразимым количеством направлений, но без времени. Запах ладана. Тишина, покой, ловушка. Мои стрижающие имплантаты пылали огнем. Я испытал судороги, спазмы. Затем меня вырвало из этого вечного молчания, и Лун прошептала, словно узнавая:

— Эллиптические частичные дифференциальные уравнения.

Мы шли вперед, все время вперед. В изломанном королевстве эха, где ничто не стояло на месте, где рождались и умирали потоки невероятных сил, Тоби сказал мне:

— Видишь? С одним пространственным, но с более чем четырьмя временными измерениями миры нестабильны.

Мы шагали по планетам, где время вернулось на свое место, но пространство разбегалось в стольких направлениях, что я не мог сосчитать их своим несчастным ограниченным мозгом.

— С одним-двумя измерениями пространства либо времени вселенные слишком просты, чтобы создавать и поддерживать атомы, поэтому нам следует их избегать.

Затерявшись в невообразимом архипелаге, мы беспорядочно, но неумолимо пронзали космос за космосом. Каким-то образом стрижающие имплантаты поддерживали наши тела и мозги, или их форму в неком защищенном вычислительном сейфе, от коллапса и распада. Лун сказала:

— Ультрагиперболические уравнения, здесь нет стабильности.

Мы проходили через это снова, и снова, и снова. Я не буду даже пытаться описать миры с возмущенными пространствами — тщетно, все равно, что вспоминать сон после пробуждения. Мозг не может переварить подобную информацию, отчего пускается в мистицизм о цветах вне видимого спектра, как «ульфировый» и «джейловый» в старом романе Дэвида Линдсея, который обожала моя мать, «Путешествии к Арктуру» — что не имеет к делу никакого отношения. Но я уловил суть, действительно уловил. И открывшаяся истина напугала меня до мозга костей. Там были миры, быть может, бесконечное множество миров, где три привычных параметра, высоту, ширину и длину, а заодно и однонаправленный поток времени беззаботно выбросили на помойку. Измерения и константы смешали и перенумеровали, опрятную домашнюю растительность варварски выдрали с корнем, расшвыряли, подделали. Розы перемешали с клубникой и вонючими сорняками, и, понюхав, вы с отвращением зажимали нос. Вселенское барокко. Кошмар в худшем смысле этого слова. В конце концов мы шагнули на железнодорожную платформу, и я облегченно привалился к стене, вдыхая убийственные пары локомотива (значит, мой нос все-таки остался на своем месте!), слушая резкий перезвон огромных замасленных колес, ощущая запах пота и грязной одежды утренних пассажиров, облаченных в подобие национальных японских костюмов, несущих кейсы и внимающих музыке из наушников, чьи дужки вздымались над высокими налакированными прическами. Стоявшие поблизости мужчины бросили на нас несколько любопытных взглядов, но затем целеустремленно кинулись к открывшимся дверям вагона. Женщины смотрели в землю, степенно, однако весьма быстро шаркая ногами.