Унесенные войной - Кристиан Синьол

Удаляясь, Матье долго-долго смотрел на тающий в синем небе белый город, на зелень Бузаэра, кубы Касбаха, какими они предстали перед ним однажды утром, почти пятьдесят лет назад. Пятьдесят лет, в течение которых он всем сердцем любил эту страну, много работал, сражался, чтобы уберечь ее, но от которой отдалялся сейчас, и в его душе появлялась рана, углубляющаяся тем сильнее, чем ближе было открытое море, и из-за которой, как Матье уже точно знал, он долго не протянет.

В Париже уже палящее весеннее солнце напоминало Люси о солнце плоскогорья, когда снег наконец сходил и все деревья в лесу облачались в нежно-зеленую листву, темнеющую день ото дня, придающую холмам необычный вид, а их жителям — ощущение рождения нового мира. Ее удивляло, что с той жизнью, которая была у нее сейчас, она еще не забыла Прадель, Пюльубьер, это необычное существование, которое было привычно ей до того, как обнаружилась ее дочь Элиза. Люси с трепетом следила за событиями в Алжире и радовалась, зная, что сегодня Матье и его семья уже в безопасности — они осели в департаменте Лот, возле Кахорса, где им удалось приобрести небольшое имение. К тому же женщина все время собиралась наведаться к ним, как только представится возможность, и удивлялась, что у нее все еще есть брат, с которым они вместе жили в Праделе, казалось, вечность назад. Она была только на год младше Матье. Он всегда был ей ближе, чем Франсуа, их старший брат, поскольку Франсуа часто жил не дома, а затем ушел в армию.

Да, она обязательно навестит Матье и его семью при первой же возможности, летом — непременно, потому что в свои семнадцать Паула стала уже юной девушкой, оставившей школу, чтобы учиться профессии подле своей матери, и большую часть времени проводила в Нью-Йорке, готовясь принять управление делами в Париже. Поэтому Люси вновь стала чувствовать себя одинокой и много думала о Гансе, о Берлине, откуда не приходило никаких известий. Она спрашивала себя, пришла весна к ее сыну там, так же как к ней здесь, или больше запоздала, или явилась раньше, и думал ли он о ней хоть когда-нибудь, и вернется ли к ней однажды, забудет ли об этих идеях, увлекших его в тот мир, в жизнь, заключившую его отныне в непроходимые стены.

К счастью, коммерция в Париже процветала, и ее увлечение мебелью и ценностями было все так же актуально. Оно помогало Люси дожидаться возвращения Паулы и Элизы, забыть обо всем, что причиняло страдания, и ей было хорошо в ее магазинчике на улице Дофин, где женщина проводила весь день, приходя туда поутру из своей квартиры на авеню Суффрен, которую не захотела менять, — так много воспоминаний связывали ее с тем местом.

С самого начала весны Люси завела привычку каждое утро прогуливаться по полчаса от станции метро Сен-Жермен-де-Пре по узким улочкам квартала, который полюбился ей со временем, до набережной Сены, где женщина поворачивала направо, выходя на улицу Дофин. В это утро погода стояла такая прекрасная, что Люси намеренно замедляла шаг, неторопливо рассматривала картинные галереи, старые книжные магазины, магазины антикваров-конкурентов. Она также решила сходить на улицу Мазарин, на свой склад за гостиницей «Де ля Моне».

Выйдя оттуда с мадам Лессейн, ответственной за это место, после проверки доставленной вечером предыдущего дня венецианской консоли, Люси натолкнулась на мужчину, который задержал ее за руку и извинился голосом с необычным акцентом.

— Не вы ли мадам Хесслер? — От взгляда его серых глаз Люси охватил ужас.

— Да, — ответила она, понимая, что уже очень давно никто не называл ее так.

Она также поняла, что эта встреча не была случайной, что этот мужчина не случайно оказался на ее пути.

— Я хотел бы сообщить вам новости о вашем сыне, — сказал он.

Люси почувствовала, как ноги ее слабеют, и спросила:

— С ним что-то произошло?

— Я не могу вам ответить здесь, — сказал незнакомец.

— Пройдемте в мой магазин, это в двух шагах.

— Нет, улица Шарлемань, дом 18, это четвертый квартал. Там есть внутренний дворик. Я буду ждать вас там до полуночи, не дольше, дверь напротив лестницы, на втором этаже.

— Скажите мне хотя бы…

Но незнакомец уже удалялся, и она осталась одна на тротуаре, пытаясь понять, пробираемая дрожью, теряющая рассудок, но также охваченная странной надеждой: Ганс наконец-то передавал новости о себе. Люси медленно направилась к магазину, где, как и каждое утро, она не устояла перед соблазном провести рукой по великолепнейшему комоду из Неаполя, обработанному орнаментом розового дерева, затем присела и попыталась подчинить себе эмоции. Кем был этот мужчина? Она вспоминала тяжелую и грозную атмосферу, царившую в Берлине, страх, охвативший ее там, вспоминала о сыне, которого едва узнала тогда, и не могла отделаться от страха, гнетущего ее фактически с самого пробуждения сегодня утром, в новом свете весны.

Она работала до десяти, звонила насчет доставок, принимала клиента, затем еще одного, дожидаясь, пока мадам Лессейн не придет за распоряжениями на завтрашний день. Люси попросила ее присмотреть за магазином и, вызвав такси, отправилась на улицу Шарлемань, находившуюся в старом квартале Святого Павла, в котором ей приходилось бывать несколько раз, и этот район был ей очень симпатичен из-за старинных особняков, зданий с башенками, тайных внутренних двориков. Люси полагала, что здесь скрывался мир исчезнувших из замков дворян, и каждый раз она вспоминала о Норбере Буассьере.

Она без труда нашла упомянутый сероглазым незнакомцем адрес, толкнула тяжелую дверь с железным замком, оказавшуюся незапертой, торопливо пересекла дворик, поднялась по лестнице на второй этаж и уперлась в дверь, которая тут же отворилась.

— У меня очень мало времени, — сказал мужчина, указывая рукой на кресло с бледно-синей спинкой, будто выжженной солнцем.

Незнакомец снял свой плащ и был сейчас одет в зеленый костюм, белую рубашку и галстук цвета его глаз. Он не садился и все оставался стоять напротив нее, посреди этой грязной комнаты, отвратительной, так не похожей на него.

— Я работаю с вашим сыном, — резко начал он. — Я уехал с миссией во Францию и не вернулся в Германию. С тех пор я прячусь, потому что у них везде шпионы. Я перебежал на западную сторону, как вы здесь это называете.

Он немного помешкал, Люси же, не отрываясь, следила за движением его губ:

— Ваш сын уже шесть месяцев под арестом.

— Господи, но почему? — воскликнула Люси и вскочила.

— Неправильная идеология, мадам. Его обвинили в шпионаже в пользу иностранных властей.

Мужчина вздохнул и добавил:

— Из-за писем.

— Нет! — закричала Люси. — Это невозможно.

— Там все возможно, мадам. К тому же им нужно немного, чтобы достичь своей цели.

— Какой цели?

— Доказать его связь с вражеской нацией. Они умеют взяться за дело, если захотят, знаете ли.

— Где он сейчас? — простонала Люси.

— В психиатрической лечебнице.

— В психиатрической лечебнице? — недоверчиво переспросила она шепотом.

— Да, там такое правило.

— И сколько ему там быть?

— Неизвестно.

Видя горе на лице столь достойной женщины, он добавил:

— Неизвестно, мадам, удастся ли ему оттуда выйти и в каком состоянии.

Мужчина умолк, тут же пожалев о своих словах, добавил быстро:

— Простите меня, но такова правда.

Вздохнув, он еще добавил:

— Ганс попросил найти вас и поговорить, если мне удастся выехать.

Люси стало нехорошо. Ее преследовала навязчивая мысль: Ганса обвинили в том же, в чем когда-то и Яна по ее вине: в шпионаже в пользу зарубежных властей. Яна обвинили нацисты, Ганса — коммунисты, те, кто отчаянно сражался с фашистами. Она не понимала. Она уже не могла понимать, что происходит вокруг, что ей говорят.

— Вы сумасшедший! — выпалила Люси.

И тут же пожалела о своих словах. Незнакомец с серыми глазами опешил.

— Нет, мадам, Ганс сам попросил рассказать вам о том, что с ним произошло, если однажды мне удастся бежать. Вопреки вашим предположениям, он думал о вас, но там, знаете ли, совсем не приветствуются контакты с западным миром.

Затем, поняв, что объяснения ничего не дадут, он, казалось, поспешил закончить этот разговор.

— Я не могу здесь больше оставаться, — произнес мужчина. — Надейтесь. Возможно, однажды его выпустят.

— Выпустят? — пробормотала Люси.

— Да, все может быть.

Она не знала, произнес ли он эти слова из сострадания к ней или вправду верил в то, что говорил. Во всяком случае, он дал ей небольшую надежду.

— Я должен уезжать, мадам, — повторил он, заметив, что Люси не двигается с места.

— Да, да. — Она словно проснулась от кошмара. — Но, может быть, нам удастся увидеться вновь.

— Нет, мадам, никогда.

И он вновь добавил, как бы оправдываясь: