Маленький Бобеш - Йозеф Плева

— Мама, — спросил Бобеш, — это наша машинка?

— Да, Бобеш, здесь теперь все: и наша изба и наша корова. Все, что у нас осталось от продажи, — вздохнула мать.

— Я тебя не понимаю, мама.

— Ну, я хочу сказать, что за машинку мы отдали последние деньги, которые у нас еще оставались от продажи нашего дома и коровы. Теперь у нас, кроме швейной машинки, ничего больше нет. И надеяться мы можем только на заработок, на свои руки. Я буду шить, Бобеш.

— А ты умеешь?

— Умею.

— А когда ты начнешь шить? Мне хочется поглядеть.

— Скоро. Только ты смотри, Бобеш, не подходи к машинке. Как бы палец тебе не прищемило…

— Но ведь смотреть-то можно?

— Смотреть, конечно, можно, только руками не трогай.

— И немножко нельзя потрогать?

— Нет, Бобеш. И оставь меня в покое, мне некогда. Не серди маму.

Когда мать отошла, Бобеш подошел к машинке и стал ее молча, внимательно разглядывать. Посмотрел на блестящее колесико наверху, потом на колесо внизу. Особенно его поразили позолоченные железные буквы. По складам он прочел: «ЗИНГЕР». Он так обрадовался, прочтя надпись, что побежал в кухню и закричал:

— Мама, мама!

Но мать строго на него посмотрела, приложила палец к губам, а дедушка даже молча пригрозил. Мать укачивала Франтишека. Бобеш притих, на цыпочках подошел к матери и шепотом спросил:

— Мама, а ты знаешь, что на этой машинке написано «Зингер»?

— Знаю, Бобеш. Я только прошу тебя, не подходи к ней, побудь здесь.

Бобеш послушался, остался и все посматривал на братишку.

— Мама, — зашептал он через минутку снова, — посмотри-ка, у Франтишека двигается на головке кожа, вот здесь, видишь? — И пальцем он коснулся темечка на голове у Франтишека.

— Отойди, Бобеш, а то он проснется.

— Нет, ты посмотри, мама, ведь на этом месте у него совсем мягкая головка. А у меня твердая. Ну-ка, мама, я пощупаю: у тебя тоже мягкая?

— Ты глупый, — засмеялась мать. — Это бывает только у маленьких детей.

— У меня тоже была мягкая?

— Тоже.

— А у дедушки с бабушкой тоже?

— Ну конечно, тоже.

— А почему так бывает, мама?

— Бобеш, перестань болтать! Видишь, Франтишек снова проснулся.

Бобеш еще долго ощупывал свою голову, чтобы убедиться, нет ли там где-нибудь мягкого местечка. Но, сколько он ни щупал, голова везде была одинаково твердой.

«Вот удивительное дело!» — думал Бобеш.

— Мама, а когда головка у Франтика затвердеет?

— Когда ему сравняется годик, когда начнет в ум входить.

— Как это — входить в ум? Наверное, наоборот, ум будет входить туда, в головку?

— Ты глупый, Бобеш.

— Вот ты говоришь мне — «глупый», а учитель в школе, наоборот, сказал, что я умный мальчик. Ты сама мне рассказывала.

— Наверное, учитель ошибся, — засмеялась мать.

— Нет, не ошибся. Учитель не ошибается, он все знает. Вы, наверное, вместе с отцом того не знаете, что учитель. Даже вместе с дедушкой и бабушкой. Ну, бабушка — та вообще ничего не знает. Однажды учитель рассказывал нам о майском жуке… Нет, дело было не так. Пепик Гаек принес в класс такого толстого-претолстого червя и такого вот длинного, — показывал Бобеш. — Ну, и держал он его в спичечной коробке. Когда пришел учитель, Пепик показал червя ему. Учитель сказал, что это личинка майского жука. А потом рассказывал нам о жуке. О том, как он сначала кладет яйца в землю, как из яиц получается личинка, знаешь? А потом из-личинки через много-много времени получается майский жук. Этот жук снова кладет яйца, из яиц снова получается личинка, а из личинки — снова майский жук. И так все время. И вот, когда учитель нам обо всем этом, мама, говорил, я вспомнил о тебе: как ты мне однажды рассказывала, что дети, когда вырастают, рожают снова детей, а те дети — снова детей. Так вот дедушка — это отец отца, а его отец был дедушкой отца понимаешь, мама?

— Да, ты хорошо все понял.

— И я когда вырасту, у меня будет сын. Я буду его отцом, а у того сына тоже будет сын, и я буду его дедушкой. Правильно, мама?

— Совершенно верно.

— И так будет всегда, а?

— Конечно, всегда.

— Вот я тогда так и сказал учителю: «По-моему, у майских жуков все как у людей. Мы умрем, останутся наши дети. У наших детей тоже будут дети. Они умрут, и эти их дети снова родят детей. И потом тоже умрут, и так будет всегда-всегда». А учитель засмеялся и сказал, что я умный мальчик.

— Если бы я была на месте учителя, я сказала бы, что, ты егоза.

— Нет, я не егоза.

— Ну, тогда стрекоза.

— Вот смотри, мама. Когда я тебя о чем-нибудь спрашиваю, ты всегда мне говоришь, что расскажешь потом, завтра или даже когда я вырасту побольше. А когда я спрашиваю о чем-нибудь учителя, тот мне сразу всегда отвечает. Я вот однажды спросил его, почему идет дождь, и он нам все рассказал. Например, как вода превращается в пар. Вот ты варишь картошку. Пар тогда идет, да? И этот пар поднимается высоко-высоко, к самому потолку. А если мы откроем окно, он выйдет через него и будет подниматься все выше и выше. Так и из рек и из пруда он поднимается. Высоко, как только можно. А там собираются капельки… Вот смотри, когда нам холодно, мы ведь жмемся друг к другу, надеваем пальто или собираемся в кучки. Руки прячем в карманы. Учитель и говорит: «Мы вот как эти маленькие капельки пара, когда бывает холодно. Они тоже прижимаются друг к другу — и из них получается большая капля. А та уж потом не может наверху удержаться — и падает вниз». И учитель подошел к окну, подышал на стекло, и на стекле показался пар. Потом образовались капельки, они слились в капельки побольше, а эти большие уже не смогли удержаться на стекле и потекли вниз. Ну, а когда собираются капли в тучи, тогда и идет дождь. Ты ведь так не смогла бы объяснить, как учитель, правда?

— Ну конечно. Ты сам скоро будешь умнее меня.

— Я учителя все-таки спрошу, почему у маленьких детей на голове мягкое местечко.

— Спроси, спроси, пусть он тебе расскажет.

— А потом я тебе расскажу. И ты тоже будешь знать, ладно?

— Хорошо. А теперь Франтишек уснул, и я пойду шить. А ты мне не мешай, побудь лучше здесь.

— Нет, я лучше буду смотреть.

— Только мне не мешай.

— Хорошо. Не буду.

Бобеш стал смотреть, как мать вдела нитку в иголку, как стала крутить рукой верхнее колесико машинки и как сразу вдруг задвигалось большое колесо внизу. Она быстро-быстро вертела ногами решетчатую железную доску, и машинка стучала все быстрее и быстрее. А иголка бегала вверх и вниз с такой скоростью, что Бобеш не мог за ней даже уследить. Он видел только, что иголка прокалывает материю, которая медленно убегает назад. Бобеш решил тоже как-нибудь попробовать повертеть ногами эту решетку. Конечно, когда матери не будет. А сейчас он молча смотрел на мать, на машинку и, когда вдосталь нагляделся, сказал:

— А ты знаешь, что я хочу есть?

— Это хороший признак, — сказала мать. — Раз ты сам попросил есть, значит, ты уже здоров.

Мать поднялась от машинки и поспешила на кухню. Бобеш — за ней. Она открыла шкаф и спросила бабушку: — Что, разве хлеб мы уже доели?

— Утром Йозеф взял последний кусок, когда пошел на фабрику.

— Ну вот… А мне теперь нечего дать парню.

— Ты сходи к Шимкам, в булочную, — сказала бабушка.

— Нет, я туда больше не пойду. Когда я была там в последний раз, он мне напомнил о долге. Может быть, он видел, как нам привезли машинку, и, наверное, думает, что у нас есть деньги.

— Ну, тогда попробуй сходи к Покорным, — посоветовал дедушка. (Пан Покорный был владельцем магазина, где мать всегда покупала продукты.)

— Я и у него два месяца уже беру в долг. На днях он заставил меня простоять полчаса у прилавка: все отпускал другим. Только потом наконец поинтересовался, что мне нужно. И все бурчал. Надо было бы к первому числу принести ему хоть какие-нибудь деньги…

Дедушка подморгнул матери и вышел в сени. Мать через минутку взяла ведро, будто собралась за водой, и вышла вслед за дедушкой. В сенях дедушка вынул из засаленного бумажника пять крейцаров и сказал матери:

— На, только не говори старой (так он называл бабушку). Я оставил их себе на табак. Но ты купи лучше хлеба. Теперь парню нужно как следует есть, чтоб окрепнуть.

Мать поблагодарила, сказала дедушке, что она надеется теперь заработать на машинке и обязательно постарается поскорее вернуть ему долг.

— Ничего, не беспокойся, — ответил ей дедушка. — Я должен поправить Прхалам пекарню и переложить у Рачеков печь. Как-нибудь я уж себе табак обеспечу.

Бабушка что-то почувствовала, открыла дверь и спросила:

— Что вы здесь шушукаетесь?

— Я говорю, — сказал дедушка, — что Йозеф сегодня ночью сильно кашлял. Наверное, ему надо все-таки пойти к доктору. При Бобеше я не хотел об этом говорить.

— Да, я тоже слышала, как ночью он кашлял, — сказала бабушка с сочувствием.