Цена ошибки - Ирина Лобановская

— Кого ее? — удивился Лазарев.

— Да ладно, не прикидывайся идиотом! Ее — это ее! И этим все сказано! У нее еще был такой несуразно огромный лоб… Но впечатлял. Она с тобой работала. Что, скажешь, неправда?

Сын захохотал и отсоединился.

Игорь сидел неподвижно, сжимая мобильник в руке. Промысел Божий… Почему Лазарев так редко вспоминал о нем?…

Его жизнью, его святыней, его отдыхом и наслаждением — смешно звучит! — стала навсегда операционная. С ее специфическими запахами и звуками, с ее настороженностью и постоянным холодком. Она своим простором и чистотой сдавливала нервы до предела, чтобы дать им возможность показать все, на что они способны. И люди подчинялись ее прохладности и надменности, которая здесь даже не пряталась, а властвовала, подталкивая врачей, каждый день бросающих вызов самой смерти, к настоящей дерзости.

Боялись ли они? Еще как! Иногда до паники. Обыкновенные люди… Но глаза боятся, а руки делают.

Хирурги на редкость суеверны — а потому никогда не оперировали по пятницам и по тринадцатым числам. Только если что-то срочное, не требующее отлагательства… Но по «скорой» в клинику привозили редко — чай, не Склиф! — а значит, все шло в обычном режиме, по привычному хирургическому графику.

Долинский всегда принимался нудно ворчать, когда вдруг приходилось становиться к операционному столу тринадцатого или в конце недели.

— Подождать до завтра не могли! — заунывно бубнил он в подобных случаях. — Прямо неймется им! Режь — да и только! А резать надо с умом. Подготовившись и настроившись. В соответствующем настроении. Иначе что получится? Да ничего хорошего не выйдет! Васильич, голубчик, давай к столу, помолясь! Ты моложе и этой мистике не подвержен. Не веришь ни в чох, ни в сон. Вроде твоего идеала Ясенецкого. Кроме того, с твоим комплексом переполноценности как раз животы и потрошить. А я на этом съел не то что одну собаку, а всех животных.

— И не жалко?… — хмыкнул однажды Игорь.

Он отлично помнил, как великий хирург Ясенецкий, святитель Лука, всегда сначала крестил больного, перед операцией обязательно рисовал на нем йодом крест и лишь потом брался за скальпель.

Когда Лазарев впервые попробовал сделать то же самое, вся операционная насторожилась, замерла, потрясенная и ничего не понимающая. А Долинский буркнул сквозь зубы:

— Ты у нас, Васильич, без новшеств никуда! Пооригинальничать захотелось? Дело твое, молодое! Только бы оно шло.

А дело у Игоря шло. В клинике быстро заговорили о его талантливых руках, интуиции и о чем-то там еще, таком же необыкновенном и выдающемся. И тогда началась зависть. Та самая, которая неизменно рождает беспощадных и бесчисленных врагов. Заслуженный успех всегда ненавистен. Точно так же, как незаслуженный. Но в первом случае, по крайней мере, все относительно справедливо.

Первым о врагах поведал наивному Лазареву его лучший друг-приятель.

В тот день слегка похмельный после воскресенья, чуточку психоделичный Сазонов сидел в пустой ординаторской и упивался крепким чаем. Выхлестал почти целый чайник. Игорь вошел и огляделся.

— Привет, Борисыч! Ты что, совсем один? Гошка скривился:

— «Я один. И разбитое зеркало…» Лазарев усмехнулся:

— О-ля-ля… С русской поэтической классикой ты знаком. А чего в грустях? Новая жена бросила?

— Да я от нее сбежал бы куда угодно… Не женщина, а система Долби. Даже всерьез стал узнавать, не нужны ли врачи в Чечне. Но меня туда не возьмут по статье — язва. Там иногда приходится сидеть в окопах сутки-двое без еды. Скончаешься от прободения, никак нельзя.

— А кто сказал, что у тебя язва? — хладнокровно спросил Игорь.

— Вся беда в том, что я все время женюсь на худых, я таких люблю, а они быстро толстеют. Что делать? — продолжал жаловаться и стенать лучший друг-приятель, не слушая Лазарева.

— Женись сразу на толстой. Тем самым убережешься от лишних разочарований, — невозмутимо посоветовал Игорь.

— Дурак ты, Васильич, — пробормотал Сазонов. — Соображай мозгой! Опустись хоть на мгновение из своей выси на нашу грешную землю и кинь хоть один глазок себе под ноги… Это бывает полезно. Сплетни о тебе идут. Прямо-таки бегают, несутся, как спринтеры. Это симптом!

Игорь сел и устало вытянул ноги. Сегодня была тяжелая многочасовая операция… Бесшумно вошла Верочка с подносом — очень хотелось есть.

— А вот и она… — насмешливо заметил Гошка.

— Кто она? — холодно спросил Игорь.

— Она, Васильич, — это она… Предмет сплетен. Учти одну простую истину — друзья познаются вовсе не в беде, это неправда, а в радости. Далеко не все способны пережить твой успех, твою славу, твои удачи… Которые именно тебе вдруг подарили широкую улыбку… Да не одну. А твои горести и поражения любые друзья переварят за милую душу! И еще порадуются в глубинах своих низких душонок, и искренне тебе посочувствуют, и даже помогут… Почему бы не подсобить человеку, если у тебя все хорошо, а у него — дела неважнецкие?… Простая психология… Зато пережить твой успех не в силах никто…

— Опля… Даже ты? — в лоб спросил Лазарев. — Вообще каждому человеку нужен один-единственный друг. Настоящий, на которого всегда можно положиться. Тот, который неизменно готов прийти тебе на помощь. Остальные — от лукавого. Так что пусть себе сплетничают на здоровье, сколько хватит душевных сил и размаха. Лишь бы им на пользу пошло!

Вера поставила поднос на стол и стала его разгружать. Больничное тощее пюре пахло изумительно…

Сазонов криво ухмыльнулся:

— Признаюсь тебе… Рядом с тобой трудно оставаться лживым… Трудно врать тебе, Васильич… Это симптом! Я поначалу бесился от возмущения — почему это ты такой разгениальный, а я — такое ничтожество?… И никаких мне милостей от природы…

Игорь безмятежно подвинул к себе тарелку. Вера села рядом. Оба дружно взялись за вилки…

— Приятного аппетита! — пожелал Гошка. — А вы неплохо смотритесь рядом… Да, вполне ничего…

Лазарев и Вера молча уплетали обед.

— Так вот… Бесился-бесился, злобствовал-злобствовал… А потом задумался сам над собой. Пустое это мероприятие — ненависть… Ничтожным делом я занимаюсь, пустышку тяну… Что путного выйдет из моей зависти? Ну да, я не Ломоносов. Ничего не создам своего, даже по ошибке. Ну и что? Зато сальеризм во мне разгулялся вовсю и может меня слопать, не поперхнувшись.

Лазарев одобрительно кивнул:

— Молодец ты, Борисыч! Я всегда это знал. Друг-приятель сердито сверкнул глазами:

— Заткнись! Не лезь с комментариями и оценками! Никто в них не нуждается! Я сам попытался разобраться в себе… И понял, что мой путь — нерациональный, тупиковый, нужно как-то иначе… Зато у меня крайне выгодная специальность — все российские импотенты в моих искусных руках. Необходимость — мать изобретательности. А этих несчастных у нас — несчитано! Открой любую рекламную газету и убедишься, что в нашей стране на первом месте упрямо стоят урологические и гинекологические трудности, а также наркомания, алкоголизм и проблемы охраны квартир от воров за железными дверьми. Все остальные вопросы уже давно решены. Остались лишь эти. Но и с ними мы успешно справимся совместными усилиями. Сижу тут на днях с одной очередной профурсеткой в баре. Смотрю счет. Кличу официанта: «Эй, друг, я что-то не понял, какой такой горшок я вам заказывал?! Вот, в счете черным по белому написано — «горшок»! Официант посмотрел и говорит: «А-а! «Гор. шок.» — это значит «горячий шоколад»!» Ни за что бы я сам не догадался… А ты, Васильич? А все-таки у меня язва… Так болит…