Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Посещение двух музеев, единственных в городе, прошло легко, потому что мне не надо было ничего делать – только привести ребят к музею, а там с ними уже занимались профессиональные гиды. С политзанятиями было сложнее.

В то время, в 1955 году, наблюдалась настоящая вакханалия между СССР и Индией. Свой час теоретической беседы я посвятила этой теме. Известно, что СССР долгие годы был в изоляции на мировой арене и всегда страдал паранойей по отношению к внешнему миру, видел во всех странах врагов, готовых на него напасть. И вдруг – дружба с другим государством, да еще таким большим, как Индия! Я старалась представить ребятам класса эту дружбу как большое достижение советской внешней политики.

После моей беседы настало время для вопросов и ответов. Я опасалась, что вопросов не будет: ученики казались равнодушными, едва ли они разделяли мой энтузиазм. Это было бы провалом занятия. Но, вопреки моим опасениям, вопросы были.

Один не по возрасту смышленый мальчик спросил:

– Что выигрывает Советский Союз от дружбы с Индией? В чем, собственно, состоит значение этой дружбы?

– Как это «что выигрывает»? – сказала я с деланым недоумением. – Выигрывает друга в мире!

– Ну ладно, есть друг, – сказал мальчик, явно не удовлетворенный моим ответом. – И что дальше? Что делать с этой дружбой?

– Главное значение этой дружбы, – ответила я, – заключается в том, что мы можем быть уверены: Индия никогда не нападет на нас!

Это уже было что-то конкретное. Это все поняли. Одним врагом меньше в большом враждебном мире.

Мы еще немного поговорили о взаимной торговле и поездках артистов – наших в Индию и индийских к нам. В целом можно было сказать, что политзанятия прошли неплохо.

Уходя домой, я думала: дети умнее, чем я думала. Видимо, многие из них чувствуют фальшь всей этой шумихи вокруг Индии, с ее песнями, танцами и взаимными визитами лидеров. Они, несомненно, понимают, что и без этого колокольного звона Индия никогда не напала бы на Советский Союз. Но об этом мы не говорили. Это политика правительства, ее не критикуют. Правила игры понятны всем.

Как и все, я получила зачет за педпрактику. И все же во мне осталось щемящее чувство неудовлетворенности. Себе я не могла лгать: по сути дела, я уклонилась от настоящей работы с детьми. Утешала мысль, что с уроками, где надо будет объяснять материал по математике и физике, я справлюсь лучше.

Одно мне было ясно: работа учителя – не мечта моей жизни. Эту профессию, как и мужа, я выбрала за неимением другого выхода. Яша был единственным мужчиной в Парабели, за которого я могла выйти замуж; учительский институт в Колпашево был единственным местом, где я могла учиться. Два выбора – и оба плохие. Результаты этих двух решений мне придется преодолевать всю жизнь.

Глава 27. Идеологическое землетрясение

В феврале должен был собраться 20-й съезд КПСС, первый после смерти Сталина. Москва была охвачена тревожным ожиданием, которое дошло и до нашей глуши. Никита Хрущев, всесильный генсек партии, уже зарекомендовал себя как непредсказуемый человек. По слухам, он намеревается изменить облик страны.

Съезд прошел, но, в отличие от предыдущих съездов, доклад генсека не был опубликован. Сообщения в печати о съезде были краткими. Иностранные корреспонденты, даже из дружественных стран, не были допущены в зал во время доклада Хрущева. Все это лишь усиливало любопытство и брожение в обществе.

В кратких сообщениях в печати появилось новое словосочетание: «культ личности». Не было нужды в объяснениях, о какой личности идет речь. Было сказано только, что генеральный секретарь Хрущев в своем докладе призвал положить конец этому явлению.

Прошло около месяца. Не знаю, так ли было в Москве, но у нас в провинции уже начали успокаиваться и забывать об этом событии – до тех пор, пока дирекция института не объявила о созыве общего собрания всех преподавателей и студентов. Большой актовый зал был наполнен до отказа. Общих собраний преподавателей и студентов до того никогда не созывали.

И вот началось невероятное: парторг института начал читать секретный доклад Хрущева на 20-м съезде. Слово за словом, без сокращений.

«О ликвидации культа личности Сталина и его последствий» – одно заглавие уже вызвало дрожь у присутствующих. С каждой строчкой, с каждым прочитанным абзацем усиливалось ощущение землетрясения. Все мы помнили нескончаемый поток портретов, плакатов и кинокадров, восхваляющих Сталина, стихи и песни, написанные о нем, в то время как в зале звучали слова о чудовищных преступлениях, совершенных этим человеком. В докладе он изображался как инициатор террора против верных коммунистов, его недавних соратников. Речь шла о показательных процессах против знаменитых лидеров, обвиненных в фантастических преступлениях наподобие «измены родине», шпионажа в пользу вражеских государств…

Оказалось, что все было сфабриковано по указанию Сталина, а «признания» были выбиты из подсудимых с помощью жесточайших пыток, которые человек не способен выдержать.

По словам докладчика, Сталин ежедневно подписывал составленные его помощниками списки партийных работников второго и третьего ранга, подлежащих казни без суда или, в лучшем случае, заточению в лагеря, где их использовали как бесплатную рабочую силу в урановых шахтах, на рытье каналов и на работах по осуществлению других грандиозных проектов «пятилеток индустриализации». Чаще всего и это кончалось смертью от непосильного труда и истощения.

Зачитывание списков уничтоженных, даже малой их части, вызывало содрогание. Мы сидели, как загипнотизированные, время от времени бросали взгляды на других, не веря, что это происходит в действительности, что это не приснившийся нам кошмар.

Мысленным взором я видела свои учебники для 3-го класса, с вымаранными фотографиями и кусками текста. Теперь я знала: не слова и не фотографии – целые жизни были стерты. Не жизни врагов народа, как нам объясняли, а жизни жертв террора, который вел Сталин против собственного народа.

Хрущев постарался усилить эмоциональное воздействие доклада цитатами из писем арестованных коммунистов Сталину: они были уверены, что их арестовали по ошибке; клялись в верности партии, в преданности ее вождю; описывали тяжелые пытки, которым их подвергают. Они наивно верили, что «отец народов» не знает об этих ужасах – ведь невероятно, что он позволяет им свершаться! Эти потрясающие письма не изменили судьбу их авторов. Едва ли они вообще дошли до адресата.

Очень многое было сказано в этом докладе – но еще больше было невысказанного. Ведь ясно, что Сталин не действовал в пустом пространстве, что у него было много помощников, которых он время от времени превращал в жертвы и заменял новыми. Одним из таких помощников был сам Хрущев. Но выше персональных аспектов стоял кардинальный вопрос: как могло случиться, что в стране, в которой власть принадлежит компартии, свирепствовал террор против коммунистов? В стране, претендовавшей на роль путеводного маяка для трудящихся всего мира?

Хрущев старался объяснить, что Сталин был параноиком, что он подозревал каждого в измене и не хотел допускать появления лидеров, более популярных, чем он сам. Это объяснение не убеждало, поскольку речь шла об уничтожении миллионов, в том числе мелких партработников из провинции, ничем не угрожавших безраздельной власти Сталина.

После чтения доклада не было прений. Все мы, включая преподавателей, были слишком потрясены, чтобы сразу усвоить ужасные факты, не говоря уже о том, чтобы анализировать их. Нужно было время для осмысления огромного количества информации, свалившегося на наши головы.

Между прочим, печатный текст доклада никому не выдавали в руки. Зачитанный перед миллионами людей, он по-прежнему считался «секретным».

Накануне собрания мы полагали, что понятие «ликвидации культа личности» будет ограничиваться культурными аспектами наподобие прекращения преклонения перед вождем, превращения его в сверхчеловека. Вместо этого перед нами приоткрыли окошечко в ад и дали заглянуть в него. Произошло то, чего Хрущев хотел избежать: люди начали понимать, что речь идет не только о Сталине, а обо всей стране, об ее государственном строе, об идеологии, дозволяющей такие страшные преступления.

Для нас, жителей сибирской глубинки, потрясение было особенно сильно. Мы не видели признаков террора, хорошо знакомых жителям больших городов. По улицам сибирских сел не курсировали «вороны» – черные машины, служившие для перевозки арестованных. Нам не было знакомо явление внезапного исчезновения соседей, коллег по работе, родственников. Мы не знали, что грандиозные проекты, такие, как Беломорско-Балтийский канал, гидроэлектростанции на больших реках – все эти «великие достижения, доказывающие преимущество социалистического строя», были осуществлены руками зэков, не получавших никакой оплаты и даже нормального питания, массами умиравших от недоедания, плохих условий жилья и отсутствия медицинской помощи. На их костях были построены достижения великой державы, восхищавшие коммунистов всего мира.