Санки, козел, паровоз - Валерий Генкин

Ну и так далее.

А ты пела смоляниновскую «динь-динь-динь» — нам с Ольгой ужасно нравилось. Тогда вообще славные песни были. Сейчас, надо тебе сказать, такое здесь творится! Поют все меньше, больше показывают ноги, сиськи и — ногти. Вот, скажем, певица с вполне музыкальным погонялом — что-то вроде Модератовой. Много желтых кудряшек. И голос есть какой-никакой. Да только дотерпеть до него надо: сначала долго-долго из-за кулис выползают ногти, а уж потом… М-да, большие перемены. Ногти взамен пения, а вместо рыбьего жира — «Омега 3». То же самое, но — красиво! Старый брюзга, знаю, как же. Вот вижу, как пара разнополых — ну хоть так — подростков в метро самозабвенно высасывают пломбы друг у друга, и кричу им: «Ребята! Попробуйте е…ся наедине. Это здорово, это классно, это — по-вашему говоря — прикольно. Поверьте моему опыту». Куда там — крик беззвучен, робею.

Ох, отвлекся. А еще была баллада про кошку и плов. Ты помнишь? Ну ее-то стоит привести целиком:

На Востоке любят Насреддина.

За веселый нрав и мудрость слов.Вот одна забавная былинаПро жену, про кошку и про плов.Раз мудрец жене пять фунтов рисаИ еще пять фунтов мяса далИ в саду под тенью кипарисаВ ожиданье плова задремал.Но зато хозяйка не дремаласоседа в гости позвала,Жирным пловом вдоволь угощала,А ушел — тарелки убрала.Встал мудрец, жена не растеряласьИ кричит: «Протри глаза, осел!Плов пропал! Пока я убиралась,Кошка весь очистила котел».Но мудрец без шума и без крикаКошку взял за хвост и за усыИ спокойно сонную мурлыкуПоложил, как в лавке, на весы.Подождал немножко —И спросил мудрец без лишних слов:«Если это плов, то где же кошка?Если это кошка, гдеееее же плов?..»

С перерывами этого хватало до Орла. Путь на Чернигов проходил под «Челиту»:

Ну кто в нашем крае Челиту не знает:Она так умна, и прекрасна,И вспыльчива так, и властна,Что ей возражать опасно.И утром и ночью поет и хохочет,Веселье горит в ней, как пламя,И шутит она над нами,И с нею мы шутим сами.Ай-яй-я-яй! Что за девчонка!На все тотчас же сыщет ответ,Всегда смеется звонко.Ай-яй-я-яй! Зря не ищи ты,В деревне нашей, право же, нетДругой такой Челиты.

Ольге особенно нравилось это «Ай-яй-я-яй», поэтому мы повторяли его, понижая голос, пока она не засыпала и мы могли немного отдохнуть. Но вот на заднем сиденье возрождалась жизнь и звучало грозное: «Ну!» И тогда:

Жемчужные горы сулят ей сеньоры,Но денег Челите не надо,Она весела и радаБез денег и без наряда.По нраву Челите лишь солнце в зените,А всех кавалеров шикарнейСчитает простого парня,Что служит у нас в пекарне.Ай-яй-я-яй!..

До Белой Церкви пели про мельника, осла и мальчика:

Дедушка с внуком плетутся пешком,Ослик на дедушке едет верхом.— Тьфу ты! — хохочет народ у ворот. —Старый осел молодого везет!Где это видано, где это слыхано?Старый осел молодого везет.

До Умани мы успевали возненавидеть веселого парня из Карабаха, что поил своих коней прохладной, с гор водопадной, чистой, светлой и еще какой-то водой, снова вспомнить очи, что темней дарьяльской ночи, и бедную саклю Хасбулата. Правда, к Одессе подъезжали с лихой, с детства любимой, Утесовым петой и нынче забытой «Бородой»:

Чуй, чуй, чуй, чуй!На дороге не ночуй!Едут дроги во всю прыть —Могут ноги отдавить!А на дрогах едет дед —Двести восемьдесят лет —И везет на ручикахМаленького внучика.Ну а внучику идетТолько сто девятый годИ у подбородыкаБорода коротыка.В эту бороду егоНе упрячешь ничего,Кроме полки с книжками,Мышеловки с мышками,Столика со стуликамиИ буфета с бубликами!А у деда борода —Аж отсюда до тудаИ оттуда, через сюдаИ обратно вот туда.Если эту бородуРасстелить по городу,То проехала по нейСразу б тысяча коней,Три буденновских полка,Двадцать два броневика,Триста семь автомоторов,Триста семьдесят шоферов,И стрелков четыре роты,И дивизия пехоты,И танкистов целый полк!Вот такой бы вышел толк!Если эту бородуРасстелить по городу —У-у-у-у-у!

Одесса, приехали.

И потекла-покатилась жизнь студенческая. Она — как эвакуация — осталась скорее набором кадров, чем связным сюжетом со своим течением: завязкой, кульминацией, развязкой… Этими — лирическими отступлениями. Отступления в основном и сохранились. Вот, скажем, скетч на институтской сцене. Действуют декан Иван Кощеев и студент по фамилии Цым. Называется «Иван-декан убивает своего Цыма». Виталик-декан, сидючи в кресле с картонным посохом в руке, зверски выкатывает глаза и хрипит о «хвостах» по курсу кабельных линий связи, а студент Цым в исполнении студента Цыма блеет что-то в ответ. Неудовлетворенный декан колотит Цыма по голове посохом, после чего они оба принимают позу репинских персонажей. Особой находкой была измазанная с наружной стороны красными чернилами рука Ивана на лбу Цыма…

Приобретенную еще в школе привычку как бы невзначай блеснуть даром, которого не было в помине, Виталик не оставил. Продолжал избывать комплексы. Мог часами вымучивать с французского подстрочника перевод полускабрезного стишка, чтобы небрежно предъявить его для институтской газеты как тут же состряпанное собственное сочинение:

Всем известно, что мужчиныЛюбят дам не без причины:Панталоны в кружевахВзоры их пленяют — ах!

Сладки шелковые складки —Как на них мужчины падки,Шорох милых панталонИсторгает страсти стон.

Все мужчины-шалуныВ панталоны влюблены,И в нежнейшей пене разомСвой они теряют разум.

В этот печатный орган — «За кадры связи» — алкающий славы Виталик частенько таскал свои стихи, и на кое-какие его рифмованные тексты свой же факультетский композитор Игорек с музыкальной фамилией Пищик творил жестокие романсы. Весна опять пришла в наш город, ей каждый рад, и снова зелен стал и молод наш старый сад. Или вот это: никогда я не забуду аромата орхидей, ты шептала: нет, не буду, ах не буду я твоей. Или, наевшись Анненским:

То, что обычно кажется мне сном,Порой хочу представить я яснее —Не для того, чтоб вспомнить о былом,А чтобы было, что забыть позднее.

Былого не было. О чем же вспоминать?Я имя повторяю машинально.Не для того, чтобы еще страдать,А чтобы было, что назвать страданьем.

Ну и так далее. Одногруппницы таяли. Но как-то раз случился великий конфуз. Среди листочков, им аккуратно исписанных, затесался с незапамятных времен ходивший по Москве, сочиненный, как много позже выяснилось, неким Николаем Агнивцевым, веселый стишок о распутном паже:

У короля был паж Леам —Повеса хоть куда.Сто сорок шесть прекрасных дамЕму сказали «да».Не мог ни спать, но пить, ни естьОн в силу тех причин,Что было дам сто сорок шесть,А он-то был один.Так от зари и до зариСвершал он свой вояж.Недаром он, черт побери,Средневековый паж.Но как-то раз в ночную тьму,Темнее всех ночей,Явились экстренно к немуСто сорок шесть мужей.И, распахнув плащи, все вразСказали: «Вот тебе!О паж Леам, прими от насСто сорок шесть бебе».«Позвольте, — молвил бедный пажИ отступил назад, —Я очень тронут, но куда жМне этот детский сад?Вот грудь моя, рубите в фарш!..»Но, шаркнув у дверей,Ушли, насвистывая марш,Сто сорок шесть мужей.

И эта славная история блудливого пажа появилась в «ЗКС» за подписью «Виталий Затуловский». Разоблачение не заставило… Он долго отмывался. Не хотел, мол. Случайно, то-се. А может, не случайно — может, думал, проскочит? Другие-то стишата были куда слабее. Их он и сам скоро забыл, а Леама помнит по сю пору.

Вот высунулся еще эпизод, не заталкивать же его обратно.

Голова в самодельной повязке, на лбу кровавая корка (надо же, как близко к сценке с Иваном-деканом) — акварель, специально купленная для этого случая с целью… Целей несколько, и все поражаются одним выстрелом. Вернее — ударом по голове. Во-первых — сессия в разгаре, а какой экзаменатор поставит меньше «хора» бледному юноше со взором, горящим любовью к предмету если у него сквозь несвежую марлю проступает кровь? Что там был за экзамен? Телефония? Теория связи? Теория же, но поля? Разве вспомнишь. Во-вторых, обе Наташи, занимавшие в тот год его воображение, конечно же заинтересуются (Грушницкий, шинель, костыль), начнут задавать вопросы. Объяснение должно быть убедительным. Скажем, драка. Превосходящие силы противника. Пара алкашей остановила его, и в неравной борьбе… Звонит Арнольд — что случилось, куда пропал? Голова? Сильно? Сейчас приеду. Хорошо, что предупредил. Зеркало — тут поправить, там освежить, последний удар кисти. Тягостное ожидание. Звонок — наконец-то. Арнольд не один, с ним дежурная девица. Дыша духами, ощупывает затвердевшую корку краски. Давай перебинтую. Ни в коем случае! Пьем чай. На ходу излагается плохо продуманная версия, пожалуй, переборщил с героизмом. Да уж теперь поздно.