Мифология «голодомора» - Елена Прудникова

Так что война власти с народом не проходит. Может быть, по ту сторону линии фронта находился столыпинский «достаточный крестьянин»? Ну, а ему чем мешает колхоз? Он — сам по себе, а колхоз — сам по себе. Одного-двух батраков, если понадобится, он всяко сыщет, деревня большая, бедняков в ней достаточно и помимо колхозников.

Так кому с такой непреодолимой силой помешали колхозы?

Для того чтобы это увидеть, надо снова окунуться в мир терминов и разобраться в значении двух вроде бы хорошо известных слов. Мы ведь знаем, кто такие нэпман и кулак? Нэпман — мелкий частный предприниматель, кулак — богатый крестьянин. Ведь знаем, да?

Что такое «кулак как класс»?

Поначалу так же думало и советское правительство. Как в Кремле, так и на местах все время пытались определить: где та имущественная граница, за которой зажиточный крестьянин становится кулаком?

Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области и в Сибири — это совершенно разные участки. Кроме того, 10 десятин на семью из пяти человек и из пятнадцати — это тоже две большие разницы.

Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих. Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк. У какой-нибудь вдовы в хозяйстве две крепких лошади, сын-работник и батрак — ну, и какая она кулачка? А реальный кулак вполне мог обходиться вообще без батраков — если имел пятерых сыновей или если его хозяйство было не земледельческим, а торгово-ростовщическим, например…

Предсовнаркома Рыков тоже пошел по экономическому пути. К кулацким он относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наемный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как-то все расплывчато. Почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, мельницу или маслобойню?

«Внизу», на местах, все было еще проще: там с удовольствием подхватили идущие сверху тезисы и в каждом зажиточном хозяине стали видеть врага. В апреле 1926 года на совещании деревенского актива Ленинградской губернии один из выступающих говорил: «Мы знаем, что богатый крестьянин — это тот, кто живет своим трудом. Это середняк. Но если хозяин побогаче, мы зовем его кулаком».

Звать-то можно как угодно. Однако если собутыльник собутыльнику по пьянке кричит: «Ты козел!» — это не значит, что у его приятеля рога вырастут. И «хозяин побогаче» едва ли приобрел на своем трудовом пути нечто такое, что кардинально отличает его от соседа-середняка. Повторяем: не просто отличает, а кардинально.

Иначе к вопросу подошел «всероссийский староста» Калинин, сам по происхождению крестьянин-середняк, знавший те нюансы деревенской жизни, которые марксистам-интеллигентам были неведомы. На заседании Политбюро, посвященном кооперации, он говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т. е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Неожиданный поворот, не правда ли? Однако Калинин в таком подходе не одинок. Нарком земледелия А. П. Смирнов еще в 1925 году писал в «Правде», которая служила основным практическим, корректирующим руководством для местных деятелей:

«Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйства. Первый тип зажиточного хозяйства чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путем всякого рода кабальных сделок, путем деревенской мелкой торговли и посредничества, всех видов „дружеского“ кредита с „божескими“ процентами. Второй тип зажиточного хозяйства — это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении…»

Вот и сказано «золотое слово» — ростовщичество. Однако сельское ростовщичество — явление совершенно особое, трудно поддающееся учету и даже трудно уловимое. Деньги в рост на селе практически не давали. Там была принята система натурального ростовщичества — богатый крестьянин «по-соседски» давал бедному лошадь, а бедный его «благодарил» или «помогал» — и кто что докажет? Тем более, при российской деревенской нищете все время кто-то что-то у кого-то занимает или арендует. Доказать-то нельзя, это так — но в любой деревне все жители отлично знали, кто просто может дать в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом, на котором богатеет.

А вот и иллюстрация подоспела: яркая картина такого промысла нарисована в письме в журнал «Красная деревня» некоего крестьянина Филиппа Овсеенко:

«Я имею исправное хозяйство: 3 лошади, 6 коров, 2 нетели, 3 свиньи, живу в доме, работника держу. И везде, в глаза и за глаза я прослыл кулаком и это очень обидно. Хочу я все-таки опровергнуть, потому что все это от зависти. Про кулака кричат, что он такой-сякой, но только как ни вертись, а кулак всегда оказывается и запасливым, и старательным, и налоги больше других платит. Кричат, что, мол, крестьяне не должны пользоваться чужим трудом, нанимать работника. Но на это я должен возразить, что это совсем неправильно. Ведь для того, чтобы сельское хозяйство нашему государству поднять, умножить крестьянское добро, надо засевы увеличить. А это могут сделать только хозяева зажиточные, которые сумеют и лишнего принять, и пустырек разобрать, и если работник работает по хозяйству; так он такой же как и я, нет между нами в работе никакой разницы (а в оплате? — Авт.). Вместе чуть свет на пашню выезжаем. И что у крестьянина есть работник, из этого только государству польза и потому оно таких зажиточных должно в первую голову поддержать, потому они — опора государства. Да и работника тоже жалко, ведь если ему работу не дать, ее не найти, а и так много безработных. А при хозяйстве ему хорошо. Кто даст в деревне работу безработному; либо весной кто прокормит соседа с семьей».

Душевно, аж слезу вышибает. Прямо-таки крыловский муравей в царстве стрекоз. Но это, впрочем, только присказка, а вот и сказка началась — о том, как именно добрый человек соседа с семьей кормит…

«Есть много и других горе-горьких крестьян: либо лошади нет, либо засеять нечем. И их мы тоже выручаем, ведь сказано, что люби ближних своих, как братьев. Одному лошадку на день дашь, либо пахать, либо в лес съездить, другому семена отсыпешь. Да ведь даром-то нельзя давать, ведь нам с неба не валится добро. Нажито оно своим трудом. Другой раз и рад бы не дать, да придет, прям причитает: выручи, мол, на тебя надежда. Ну, дашь семена, а потом снимаешь исполу половинку — это за свои-то семена (исполу — это за половину урожая. При урожайности в 50 пудов с десятины получается, что «благодетель» дает ближнему своему семена взаймы из расчета 100 % за три месяца, в 35 пудов — 50 %. Бальзаковский Гобсек от зависти тут же бы на месте и помер. — Авт.). Да еще на сходе кулаком назовут, либо эксплуататором (вот тоже словечко). Это за то, что доброе христианское дело сделаешь. (Он, кстати, еще не упомянул, какую отработку требует за лошадь. Неделю за день? — Авт.) Выходит иначе: другой бьется, бьется и бросит землю, либо в аренду сдаст. Каждый год ему не обработать. То семена съест, то плуга нет, то еще что-нибудь. Придет и просит хлеба. Землю, конечно, возьмешь под себя, ее тебе за долги обработают соседи и урожай с нее снимешь. А хозяину старому что ж? Что посеял, то и пожнешь. Кто не трудится — тот не ест. Ипритом сам добровольно землю отдал в аренду в трезвом виде. Ведь опять не возьми ее в аренду, она бы не разработана была, государству прямой убыток. А так я опять выручил — посеял ее, значит мне за это должны быть благодарны (так ведь вроде бы соседи за долги посеяли? При чем же здесь трудолюбие автора письма? — Авт.). Да только где там! Ведь я же сказал, что у нас законы без всякого понятия. За такие труды меня еще и шельмуют… Пусть все знают, что кулак своим трудом живет, свое хозяйство ведет, соседей выручает и на нем, можно сказать, государство держится. Пусть не будет в деревне названия „кулак“, потому что кулак — это самый трудолюбивый крестьянин (пока пахать не бросил, а при таких источниках дохода — долго ли ждать? — Авт.), от которого нет вреда, кроме пользы, и эту пользу получают и окружные крестьяне и само государство»[130].

Из этого душещипательного письма ясно, почему крестьяне зовут кулака мироедом. В нем, как в учебнике, расписана почти вся схема внутридеревенской эксплуатации. Весной, когда в бедных хозяйствах не остается хлеба, наступает время ростовщика. За мешок зерна на пропитание голодающего семейства бедняк в августе отдаст два мешка. За семенной хлеб — половину урожая. Лошадь на день — несколько дней (до недели) отработки. Весной за долги или за пару мешков зерна кулак берет у безлошадного соседа его надел, другие соседи за долги это поле обрабатывают, а урожай целиком отходит «доброму хозяину». За экономической властью над соседями следует и «политическая» власть: на сельском сходе кулак автоматически может рассчитывать на поддержку всех своих должников, проходит в сельский совет сам или проводит туда своих людей и так делается подлинным хозяином села, на которого теперь уже никакой управы нет.