Божество реки - Уилбур Смит

— Я, разумеется, имею в виду Тана, вельможу Харраба, который исполнял роль великого бога Гора в мистерии Осириса. Тан был заключен под стражу по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Мнения моих советников по поводу его вины разделились. Есть среди них люди, которые хотят, чтобы он понес высшую меру наказания… — Я увидел, как вельможа Интеф, стоявший рядом с троном, на какое-то мгновение отвел глаза. Я укрепился в мысли, что он возглавлял тех, кто хотел казнить Тана. — Но есть среди них и те, кто считает, что речь на празднике была вдохновлена божественными силами, и говорил не Тан, вельможа Харраб, а истинный голос великого бога Гора, который решил указать нам на эти недостатки. Если это действительно так, то смертный, чьим голосом бог решил говорить, не может нести ответственности за свои поступки.

Доводы его были справедливы. Однако фараон, достойный двойной короны Египта, не должен объяснять свои действия толпе простых воинов, моряков, крестьян, торговцев и рабов, большинство которых еще не оправилось от чересчур обильных возлияний и ночного веселья. Пока я размышлял над этим, царь дал приказ начальнику личной стражи, стоявшему под троном. Я узнал в нем Нетера, человека, которого посылали за Таном. Нетер красивым шагом отошел от трона и через мгновение вернулся с Таном из святилища в задней части зала.

Сердце мое забилось при виде друга, а затем радость и надежда проснулись в моей душе, когда я заметил, что он не связан, а на ногах нет цепей. У Тана не было оружия и знаков отличия, а одет он был в белую полотняную одежду. Он шел обычной упругой походкой, легко и грациозно, и если не считать заживающей раны на лбу, оставленной мечом Расфера, на нем не было никаких отметин. Его не били и не пытали. С ним не обращались, как с осужденным.

Но скоро мои надежды разлетелись на мелкие кусочки. Тан простерся ниц перед троном, а когда поднялся, фараон строго взглянул на него и заговорил безжалостным голосом:

— Тан, вельможа Харраб, тебя обвиняют в измене и подстрекательстве к мятежу. Я нахожу, что ты виновен в обоих преступлениях, и приговариваю тебя к смерти через удушение — обычному наказанию изменника.

Когда Нетер набросил на шею Тана пеньковую веревку, чтобы пометить его как осужденного на смерть, люди, увидевшие это, застонали, какая-то женщина зарыдала, и очень скоро храм наполнился воплями и плачем. Никогда еще объявление смертного приговора не сопровождалось такими горестными криками. Ничто не могло более ясно показать ту любовь, которую люди испытывали к Тану. Я рыдал вместе с ними, слезы лились из моих глаз и водопадом струились на грудь.

Телохранители царя набросились на толпу, избивая людей древками длинных копий, пытаясь заставить плачущих замолчать. Но все было тщетно. Я заорал через головы людей:

— Смилуйся, великодушный фараон! Смилуйся над благородным Таном!

Какой-то стражник ударил меня копьем по голове, и я, полуоглушенный, упал на землю, но крик мой подхватили.

— Смилуйся, умоляем тебя, о божественный фараон! — Страже пришлось приложить немало усилий, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Многие женщины по-прежнему всхлипывали.

Только когда фараон заговорил снова, все замолчали, и каждый четко расслышал его слова:

— Осужденный на смерть жаловался на беззакония в моем царстве. Он призывал трон искоренить шайки разбойников, разоряющих нашу страну. Осужденного называли героем, многие считают его могучим воином. Если это правда, он, как никто другой, подходит для выполнения задачи, о которой говорил сам.

Народ в смущении замолчал, а я быстро смахнул слезы с лица и стал внимательно вслушиваться в каждое слово фараона.

— Смертный приговор откладывается на два года. Если осужденный действительно был вдохновлен Гором, когда говорил свою подстрекательскую речь, бог поможет ему справиться с задачей, которую я поручаю ему.

Воцарилась гробовая тишина. Никто из нас, казалось, не был в состоянии понять, что сказал фараон, надежда и отчаяние в равной мере наполняли мою душу.

По знаку царя один из его министров выступил вперед и подал ему на подносе маленькую голубую статуэтку. Фараон поднял ее и объявил:

— Я вручаю вельможе Харрабу ястребиную печать фараона. Власть этой печати разрешает ему вербовать любого человека и брать любой военный материал, который сочтет нужным. Он может использовать все, что захочет, и никто не вправе мешать. На два года он становится человеком царя и будет отвечать только перед царем. В конце этого периода, в последний день праздника Осириса, снова предстанет перед троном с петлей смертника на шее. Если не сможет выполнить мое поручение, петля эта затянется и он будет удушен на том самом месте, где сейчас стоит. Если справится с ним, я, фараон Мамос, собственной рукой сниму петлю с его шеи и заменю ее золотой цепью.

По-прежнему никто из присутствующих не осмелился ни шевельнуться, ни произнести слово. Все смотрели на фараона, который сделал традиционное движение плетью и посохом.

— Тан, вельможа Харраб, я поручаю тебе стереть с лица земли шайки разбойников и грабителей, которые наводят ужас на все Верхнее царство Египта. За два года ты должен восстановить мир и порядок в моем царстве. Не оправдаешь доверия — пеняй на себя.

Все собравшиеся взревели, и звук этот был похож на удары волн о скалистый берег моря. Пока толпа бездумно ликовала, я оплакивал свою судьбу. Подвиг, которого требовал фараон от Тана, был слишком велик для смертного. Никто не выполнил бы его. Тень смерти по-прежнему висела над Таном; я понял, что через два года в этот день он умрет там, где стоит сейчас, молодой, сильный и гордый.

КАК ПОТЕРЯВШИЙСЯ ребенок, стояла она посреди огромной толпы. Позади нее была река, ее божество и покровитель, а впереди — море человеческих лиц.

Длинные полотняные одеяния, ниспадавшие до лодыжек, были окрашены в цвет лучшего вина краской, полученной из моллюсков, и цвет этот обозначал ее девственность. Распущенные волосы опускались на плечи мягкой темной волной, словно сиявшей собственным светом в лучах солнца. Поверх светящихся локонов она надела свадебный венок из белых речных лилий с лепестками неземного голубоватого цвета и золотой сердцевиной.

Лицо было бледным, как свежесмолотая пшеничная мука. Когда я увидел огромные темные глаза, мое сердце чуть не разорвалось от боли: я вспомнил ту самую маленькую девочку, которая много лет назад просыпалась в моих объятиях, дрожа от страха после приснившегося кошмара;

мне приходилось зажигать лампу и сидеть рядом на кровати, пока она не засыпала снова. Однако сейчас я не мог помочь ей, так как этот кошмар происходил на самом деле.