Что за девушка - Алисса Шайнмел

растяжки, потом в школу. Это определяло график наших свиданий.

Майк добавляет:

— Надеюсь, демонстрация не слишком задержит завтрашние соревнования.

Демонстрация. Майк собирается завтра на демонстрацию, протестовать против домашнего насилия.

То, что у нас происходит, можно охарактеризовать термином «домашнее насилие»? Мы с Майком — пара подростков. Мы не женаты. Мы не живем вместе. Как сказала мама, не нужно продавать дом, обсуждать опеку над детьми. У нас впереди вся жизнь. В одной из статей, которые я читала на прошлой неделе, говорилось о насилии в отношениях. Может, это оно и есть?

— Люблю тебя, — бросает Майк, прежде чем закрыть за собой дверь и оставить меня одну.

Его запах не уходит, хотя Майка уже тут нет. Мои ноги больше не деревенеют. Теперь они трясутся. Я опускаюсь на кровать Кайла.

Может, Майк не заслуживает исключения, не заслуживает того, чтобы вся его жизнь пошла наперекосяк. Он же сказал, что сейчас страшно перегружен. Так будет не всегда.

Майк никогда мне ничего не ломал, дело никогда не доходило до больницы. Другим женщинам — тем, про которых я читала, которым опасно разрывать отношения, — гораздо хуже, чем мне. Я прокручиваю его браслет на запястье. Серебро холодит мне кожу.

«И все снова станет как раньше».

Майк не считает меня шлюхой.

Майк все еще любит меня.

Если мы снова сойдемся, никто не посмеет называть меня шлюхой.

Он хочет всегда быть вместе.

О таком мечтает каждая девушка.

Так ведь?

ДЖУНИ

Тесс завтра побежит — если забег состоится, — а это значит, что ей нужно уйти пораньше. Я без машины, так что мы садимся к ней. Я опускаю стекло и чувствую, как пот — на шее, под руками, между пальцами — высыхает. Но мне все равно жарко. Это тепло исходит откуда-то изнутри.

Я наклоняюсь к Тесс, прикладываюсь щекой к ее прохладному обнаженному плечу. Носом отодвигаю край ее топика, целую руку, потом шею. Тесс прижимается ко мне в ответ. Когда она сворачивает на мою улицу, я резко подскакиваю и кричу:

— Останови машину!

— Почему? — Тесс припарковывается в нескольких домах от моего.

Я хихикаю:

— Фрида и Аарон не совсем в курсе, что я сегодня не дома.

— Ты сбежала?

— Ну да, я под домашним арестом.

— Правда? За что?

— За то, что откосила вчера от уроков. — Я снова смеюсь. — Почему говорят «откосила»?

— Ты не откосила от уроков, — возражает Тесс. — Ты помогла подруге, которой была нужна!

Я мотаю головой. Не хочу думать о Майе. И все мысли о ней тут же пропадают. Я чуть не начинаю смеяться снова. Неужели можно просто взять и перестать о чем-то думать? Я столько ночей провела, пытаясь отключить свои мысли, пытаясь заснуть, повторяя снова и снова разговоры и реплики прошедшего дня, обещая себе снова и снова в следующий раз промолчать, прикусить язык, чтобы избежать еще одной бессонной ночи.

Никогда не получалось.

Единственное, что помогало, — порезы, но мне больше нельзя.

Поправочка: раньше единственным, что помогало, были порезы. Теперь это красные таблетки Хайрама.

Я расстегиваю ремень. Тесс смотрит на меня, как будто чего-то ждет. Не уверена, кто из нас целует первым, но впервые в жизни мне плевать. Она же тоже целует меня, так? Она запускает пальцы в мои волосы, скользит ими вниз по шее, по рукам. Она хочет меня так же сильно, как и я ее.

Когда мы снова будем вместе, я не стану ждать, пока она возьмет меня за руку, чтобы пройти по коридору. Я не стану ждать, пока она наклонится, чтобы поцеловать ее перед уроком. Я первая скажу: «Я люблю тебя» — и не стану ждать, пока она мне напишет, чтобы что-нибудь запланировать.

Мы целуемся, целуемся, целуемся. Я не гляжу на часы в машине Тесс. Я вообще не слежу за временем.

Мы можем ходить на двойные свидания с Майей и Хайрамом. Нет, я сержусь на Майю. Она соврала мне про Хайрама. Ну, точнее, не соврала, а просто не призналась. Когда родители узнали про порезы, папа сказал, что умалчивание правды — то же самое, что вранье. Он сказал, что я должна снова заслужить их доверие. Отсюда трехмесячный договор, кодекс чести, все такое.

Я рассказала Майе про порезы, но не про таблетки. Я тоже умолчала правду.

А Хайрам не мог дать мне таблетки только для того, чтобы умаслить Майю, потому что он не рассказал ей об этом. Когда она спросила, о чем мы, он прикрыл меня.

Стоп, почему я думаю о Хайраме, о папе, о Майе во время поцелуя с Тесс? Разве я не должна думать о ней, только о ней и ни о ком другом? Почему я больше не могу избавиться от этих мыслей? Почему я не могу перестать думать о том, что сказала Майе у Кайла?

«Ты соврала мне?»

«О чем еще ты мне врала?»

«Это ты испарилась, а не я!»

«Как ты могла с ним остаться?»

Господи, я ничем не лучше остальных. Как будто жертва должна быть идеальной, чтобы ей поверили. Я как одна из тех, кто допрашивает пострадавшую от сексуального насилия: во что ты была одета? сколько ты выпила? — как будто она виновата в случившемся.

На самом деле я понятия не имею, почему Майя оставалась с ним. Я бы хотела верить, что сама ушла бы или сразу обратилась за помощью, если бы это случилось со мной, но откуда мне знать? Я никогда не была в ее положении. Я же сказала вчера, что несколько месяцев резала себя и не обращалась за помощью. Я не имею права ее осуждать.

Господи, мне так жаль.

Я отстраняюсь от Тесс.

— Что такое?

— Я должна вернуться на вечеринку.

Тесс удивленно моргает:

— На вечеринку?

— Я должна убедиться, что с Майей все хорошо.

— Ох, солнце, — говорит Тесс, проводя пальцами вверх и вниз по моей руке. Я вздрагиваю (и давно мне стало холодно?). — Ты такая замечательная подруга.

— Нет. — Я мотаю головой. — Это неправда.

— Конечно, правда, — возражает Тесс, — разве ты не говорила только что, как тебя наказали за то, что ты ей помогла?

Я пожимаю плечами.

— А демонстрация, которую ты спланировала?

Демонстрация. Демонстрация, которая зажила собственной жизнью. Демонстрация, которая должна была помочь Майе, но это уже не так.

— Все правда верят, что это был Хайрам.

Тесс качает головой:

— Не все! И в любом случае все согласны, что Майе причинили боль и что ей нужна наша поддержка.

— Но ты считаешь, что