Книга о друзьях - Генри Миллер

Надо сказать, к моему воровству Фред относился нормально. Он, наверное, сделал бы то же самое на моем месте. Он был мне очень благодарен за еду, что я делил с ним, воцарившись на вилле Сера.

Где-то в это время (или это было уже после публикации «Тропика Рака», которая затянулась на год или даже два) мне написал из Греции Лоуренс Даррелл. Он был совершенно очарован «Тропиком» и жаждал поскорее со мной повидаться.

Так они поступил. Фред был у меня, когда Лоуренс приехал, и мы все трое чудесно поладили. Хотя в своих поздних писаниях Даррелл стал вдруг очень сложным, по характеру и поведению в этот момент своей карьеры он был веселым, сильным дада-сюрреалистом, таким же сукиным сыном, как и мы с Джоуи. Когда Даррелл начинал смеяться, он мог заразить хохотом целый театр. Несколько раз нас просили покинуть кинозал из-за него. (Да уж, тогда мы любили эти срежиссированные сюрреалистские акции — пойти в кино и неожиданно начать с шумом открывать коробку с едой, передавать друг другу бутерброды, откупоривать бутылку красного вина и громко разговаривать.) В такого рода приключениях на высоте всегда оказывался Джоуи. Например, если мы втроем, отправившись на прогулку, случайно оказывались поблизости от комиссариата или полицейского участка, Джоуи вдруг срывался с места, взлетал по лестнице в участок (дверь которого обычно была открыта) и орал во всю глотку:

— Je vous emmerde tous! Salauds! Imbecils![27]

Затем он несся вниз, знаками приказывая нам следовать за ним, что мы и делали не спеша и, наконец, воссоединялись на углу, где он уже спокойно покуривал свои любимые «Gaulois Bleu»[28]. В то время и, полагаю, еще много, много лет спустя обычные граждане, особенно молодежь, ненавидели и презирали французскую полицию. Полицейских набирали в основном из верхней Оверни, и в глубине души они так и оставались крестьянами. Поступать, как Джоуи, было все равно что проходить сквозь строй. Он делал это, чтобы выпендриться, чтобы показать, что хоть он и не costaud[29], но все равно бесстрашен, как тигр. К тому же он по французскому обычаю презирал парижских полицейских. В дополнение к своему облику шута, фигляра, умницы и bon copain[30] Джоуи был еще и сумасбродом. Все то время, что Даррелл с женой оставались в Париже (год или два), наша жизнь была похожа на ежедневное гала-представление. Странно (а может быть, и не странно), но Анаис никогда не участвовала в этих буйных soire[31]. Во-первых, она не любила пить. (Ее было легче склонить к опиуму). Во-вторых, как я, кажется, уже говорил, она не выносила вульгарности, а иначе как этим словом наши вечеринки и не охарактеризуешь. Между прочим, бросалось в глаза, что жена Даррелла тоже не принимает в них участия. Ее участие грозило бы нам катастрофой: оба супруга, люди с горячим нравом, не преминули бы наброситься с кулаками друг на друга.

Один такой вечер я не забуду никогда. Кажется, нас было всего трое. Я приготовил ужин, а остальные взяли на себя снабжение вином и коньяком. (В таких случаях мы пили только лучший коньяк.) Это было время, когда только-только поднималась суматоха вокруг Гитлера. Иногда мы с Джоуи слушали его выступления в публичных местах — по радио, разумеется. Надо признаться, это нас страшно развлекало, особенно отвратительный немецкий Гитлера. По дороге домой Джоуи великолепно передразнивал его манеру говорить.

Итак, в тот самый вечер, о котором речь, на вилле Сера, Даррелл подстрекал Джоуи, подливая ему ликера и гогоча над каждой его глупой шуткой. Вдруг Джоуи сбил бутылку, разбил пару стаканов и стал еще более гротескно выглядеть, чем когда-либо, — почему-то он был босиком. Когда случилась эта неприятность, он вначале не понял, что пол теперь усыпан битым стеклом, а понял только, когда заметил кровь, идущую из порезов на ногах. От этого Альф еще больше развеселился и как будто поглупел. Продолжая скакать вокруг стола, он начал еще и петь по-немецки, то и дело прикладываясь к вину, к коньяку, ко всему, что попадалось под руку. Теперь, к нашему изумлению, он исступленно пародировал Гитлера. (Кстати, цивилизованные люди вроде нас даже и не подумали остановить кровь или попросить его прекратить свои сумасшедшие танцы. Даррелл и я валялись к этому времени в истерике от хохота. Мы и думать забыли о порезах приятеля и хлещущей крови.) — Еще, еще! — орали мы.

Теперь он цитировал немецкую поэзию — и плохую, и хорошую. Мы затянули вместе «Die Lorelei»[32], а затем и другие немецкие песни.

Наконец Джо упал на кровать, его ноги были в крови — словно его распяли. Даррелл отправился домой, а я пошел спать в соседнюю комнату. Разгром был ужасный — недоеденный ужин, битое стекло, бутылки на полу и следы крови повсюду.

Я проснулся в шесть утра, услышав, как Джоуи проходит через мою спальню в ванную комнату. Он двигался так, словно не может понять, где находится.

Он бормотал что-то о том, что его вырвало и что он упал с дивана в собственную блевотину. Наутро, когда femme de menage[33] пришла убираться, ее охватил ужас. Она сказала, что всегда считала меня джентльменом, но такого свинарника, о нет, такого она еще в своей жизни не видела. Я задобрил ее, дав хорошие чаевые, и она успокоилась. (С французами всегда так — не важно, что случилось, пара франков способна творить чудеса.)

Сегодня, после ужасной резни Второй мировой войны, кажется невероятным, что Гитлер — монстр, чудовище! — мог подарить нам такой славный вечер. Сложно поверить, что когда-то его воспринимали просто как дурную шутку. Но такова жизнь, увы.

Когда книга Альфа «Пограничные чувства» вышла в свет и обсуждалась в литературных хрониках, он получил чудесное письмо от Роже Мартена дю Гара, писателя, которого боготворил. Это было именно то признание, которого мой друг жаждал и заслуживал и которое ввергло его в настоящий экстаз.

Он больше не жил в «Отель централь», а гостил теперь у нашего общего друга Эжена Делакура. Эжен одинаково высоко ценил нашу с Фредом писанину. Он был во всех отношениях хорошим парнем, правда, совершенно без чувства юмора. В лучшем случае на его губах мелькала слабая улыбка, зато это был добрый, симпатичный и очень щедрый человек.

В придачу к этим добродетелям у него имелась черноволосая любовница Ариадна, которая, кажется, была скульптором. Мы вчетвером частенько ужинали в каком-нибудь скромном ресторане, а затем отправлялись в кино или любимое кафе. Эжен, разумеется, платил за всех.

Однажды вечером он сообщил нам в своей обычной печальной манере, что у него умер дед и что он уедет утром на похороны, которые состоятся на юге Франции. Поездка туда могла занять три или даже четыре дня.

Услышав эту печальную новость, Фред тут же сказат, что переедет на это время ко мне.

— Зачем? — изумился Эжен.

— Чтобы избежать двусмысленности, — ответил Фред.

— Чепуха! — воскликнул Эжен. — Я хочу, чтобы ты оставался и присмотрел за Ариадной.

— Ты уверен, что мне можно доверять? — осведомился Фред.

— Ну что ты несешь? Конечно, я доверяю тебе. Nous sommes des amies, quoi.[34]

На этом и порешили. На следующий день рано утром Эжен уехал на юг Франции, а вечером Фред уже лежал в постели со своей черноволосой подопечной. На третий день вечером Фред явился ко мне на виллу Сера вместе с ней же. Оба были страшно довольны собой и только расстраивались, что не додумались до этого раньше.

Мы немного поболтали, Ариадна села на тахту в моей студии, прислонившись спиной к стене. Мы пили холодное белое вино, и все трое становились все более и более amoureaux[35]. Неожиданно я наклонился к ней и запечатлел на ее губах несколько теплых поцелуев. Она с жадностью откликнулась, погрузив свой язык в мой рот. Фред потушил свет, и мы оказались в темноте. Через несколько минут мне надоела эта ее дырочка, и я решил проникнуть в другую. Добравшись до места назначения, я обнаружил там нечто твердое и волосатое. Оттуда отозвался слабый, но радостный голос:

— Это я, Джоуи!

Мы все трое разразились смехом и оторвались друг от друга.

Снова включив свет, мы тут же решили, что попробуем еще раз в более естественной обстановке. Моя спальня находилась рядом со студией. Мы решили трахнуть ее по очереди, и Ариадна согласно улыбнулась. Оставался один вопрос — кто вставит ей первым?

Джоуи считал, что это право принадлежит мне, поскольку они были у меня в гостях. Я решил не соревноваться с ним в благородстве, и мы с Ариадной отправились в мою двуспальную кровать. Поскольку одежды на ней было и так немного, я быстро обнажил ее великолепное, гибкое тело. Мы обнимались, целовались и ласкали друг друга, шалили, как только могли, но впервые в жизни мой дружок забастовал. (Может быть, потому что это все было слишком facile![36] Наконец я сдался и позвал Джоуи из студии, он примчался рысью. Я признался, что оказался полным импотентом, и предложил теперь ему попытать удачи. Он тут же запрыгнул в кровать и взгромоздился на Ариадну.

Тем не менее через десять минут я услышал, как он зовет меня. Я вошел в спальню и обнаружил его удрученно лежащим рядом с девушкой. Он тоже был вынужден признать свое поражение.