Ноша - Татьяна Нелюбина

это иррациональное направление в литературе, прежде всего французской и немецкой, в центре которой был человек и его существование – экзистенциальное, – направленное в ничто и осознающее свою конечность в смерти.

Но с начала Перестройки и Гласности, я помню, нас захватил всеобщий подъём, а с падением Стены мы, немцы, восточные и западные, и россияне, сблизились, ликовали.

А теперь рушится всё. И мой брак.

Не люблю это слово с двойным значением. Будто в браке уже заложен брак.

II

Март, 2017

Кришан

Настя и Маша рисовали. Настя – кота Мурра, Маша – кошек. Я принёс из мастерской столик, отчистил его, теперь это Машин столик для рисования.

Маша вскричала отчаянно:

– Не получается у меня! Не получается! Не выходит, как у тебя!

– И не надо, как у меня, рисуй, как у тебя.

– Нет, хочу, как у тебя!

– Но, Маш, это неинтересно, чтобы одинаково было. У меня будет так, у тебя по-другому. Krischan, was meinst du?

– Ich meine auch so[47].

– Я тоже так думаю.

Я по-русски не говорю – исключительно по-немецки, чтобы Маша осваивала два языка.

Она долго не говорила, но когда начала!.. И для Насти, и для меня это всё ещё чудо.

Настя носила Машу-младенца на руке, как тигрёнка, животиком вниз, и без устали повторяла:

– Это кисточки. Это картины. Это книги. А это капитель.

Бруно, наш зять, от неё не отставал:

– Das ist Computer, Lautsprecher, Kabel und Internetkabelanschlussdose[48].

Как-то Маша куда-то ползла, доползла до капители, поднялась и сказала:

– Капитель.

Но это было ещё не всё. Маша обняла нашу гипсовую капитель как родную, провела пальчиками по завитку:

– Волюта.

Если это не чудо, то что?

Поехали мы выбирать машину. Долго выбирали. Выбрали. Маша в коляске спала. Проснулась и говорит:

– Das kann doch nicht wahr sein[49].

Мы уставились на неё. Не поверили, что ребёнок может такую сложную фразу произнести.

Произнесла! Выразила своё отношение к тому, что мы наконец определились с машиной.

Так сложилось, что Маша жила у нас одну-две недели, две-три недели – с Ирой и Бруно.

(Когда Маша у нас, мы её в садик не возим).

Первое время я возражал, но потом привык.

Первое время возникали проблемы. Маша болела, поправилась, а Бруно возмущался:

– Я слишком долго Марию не видел! (Он её не Маша, а Мария зовёт). Слишком долго не видел!

– Приехал бы, посмотрел.

Такая мысль ему в голову не приходила.

Первое время Ира переживала, что Маша и Настю мамой зовёт. Даже сердилась:

– Маша, я мама! А это баба Настя!

Но всё утряслось.

Мы договорились не придираться друг к другу, они воспитывают, как они, мы, как мы.

– Djeda, – позвала меня Маша, – komm! Nachrichten![50] – И забралась с ножками на диван. Она обожает смотреть вечерние новости. Уж не знаю, что она там выглядывает, но зрительная память у неё замечательная. Мы с ней гуляли, она вдруг закричала:

– Там папа! Папа!

Мы огляделись, где папа? А Маша подбежала к киоску, пальчиком в фотографию Римского Папы тычет:

– Вот он, вот он!

Народ вокруг – смеётся.

– А это, – Маша показала на другую фотографию в газете, – Ангела Меркель, наша королева.

Поднялся оглушительный хохот.

Мы посмотрели новости и пошли ужинать. Пожелали на двух языках друг другу приятного аппетита, поговорили о планах на завтра. А какую книжку будем читать перед сном?

– Спасибо, – Маша, по-русски, в пояс, поклонилась Насте. – Vielen Dank, – поклонилась мне. И про себя не забыла: – Vielen Dank и спасибо, Маша, тебе тоже!

Она подбежала к Keyboard, включила и начала играть. Она быстрее нас научилась разбираться в этой сложной технике – нажимает на какие-то кнопки, извлекает мелодии, уменьшает или усиливает звук, слушает, какие инструменты звучат, объявляет: гитара! флейта! саксофон!

Я хотел было учить её играть по-настоящему, но Маша, нежно улыбаясь, отклонила моё предложение, ей пока нравится импровизировать.

Когда Маша у нас, по квартире не пройти – там у неё дом, здесь сад, а тут озеро, она рыбу ловит. Сидит в бельевой корзине, это у неё лодка, держит удочку, палку с привязанной на конце верёвкой, рыбу выглядывает. Рыбин она вырезала из бумаги, красочно разрисовала.

– Щуку поймала! – кричит она, насаживая зубастое чудище на верёвку. Улов в ведро укладывает.

Когда Настя готовится к выставке, по квартире вообще не пройти. Возле мольберта эскизы валяются (не валяются, говорит Настя, вылёживаются), рамы повсюду стоят, из папок паспарту извлекаются, белые, палевые, бежевые, серые, бордовые и сиреневые. Настя их к рисункам прикладывает, у меня с Машей выспрашивает, какой цвет к «Нити», например, подойдёт? Мы с Машей, два специалиста по цвету, интуитивно угадываем один из трёх (минимум) вариантов. Настя соглашается с нами, и начинается колдовство – для меня, по крайней мере. Настя кладёт выбранный паспарту на стол, лицевой стороной вниз, нарезает клейкую ленту, окунает эти бумажки в блюдце с водой, приклеивает ими рисунок, протирает бумажной салфеткой, прижимает каким-нибудь грузом, в данном случае – толстенными книгами по искусству, и той же салфеткой начинает чистить стекло в раме. Когда всё высыхает, приклеивается, Настя осторожно вставляет паспарту с рисунком в раму, устанавливает зажимы на место, иногда с помощью маленького молотка. Водружает раму на мольберт, и рисунок, Настя их называет «картинками», приобретает совсем другой вид. Теперь картина живёт, светится, детали, до этого незамеченные, проявляются, общее воздействие глубже.

Если рисунок за ночь не отклеится, а такое бывает, раму мы относим в прихожую, к другим, уже готовым картинам. Тридцать, сорок картин будет. Галерея вместительная, а это сейчас редкость. Цены растут, галереи всё меньше становятся. Но их число увеличивается – Берлин стал притягательным для художников со всего почти света.

Я, берлинец, этому радуюсь.

Я радуюсь Настиной выставке.

Мы с ней познакомились на её выставке 26 лет назад. Она меня не заметила.

– Что?! – ахает Настя. – Я тебя сразу заметила! Попробуй-ка такого, как ты, не заметить!

– Ты сидела с каким-то художником и была поглощена разговором.

– Я сидела с художницей и тебя, не успел ты войти, сразу увидела.

– Он был в шляпе.

– Да, она была в мужской шляпе. Ты сел напротив за наш длинный стол. У тебя были такие радостные глаза.

– Да, я не мог на тебя наглядеться.

– А я на тебя. И ты говоришь, я тебя не заметила. А помнишь, что было потом?

– Что?

– Ты пил из моей туфли шампанское.

Я засмеялся. Да, хорошо помню. Я читал про такой обычай, русские пьют шампанское из туфельки