Рейд за бессмертием - Greko

— Никто не сомневается в выдающейся храбрости русского солдата, — согласился со мной Александр Гуриели. — Я много раз сражался с ним плечом к плечу. И горжусь боевым товариществом!

Я пожал ему руку за эти слова. Александр мне был намного симпатичнее, чем Илико.

Орбелиани-младший не удержался и закричал:

— Непременно нам всем нужно будет собраться в мужской компании и за это выпить!

— Тогда приглашаю в любое время в свое имение, — тут же отозвался Сандро.

… День моего отъезда стремительно приближался. «Крошка» Коцебу отговаривать меня не стал. Дал свое разрешение на поездку без тени эмоций. Он и сам прекрасно понимал: мое беспокойство, граничащее с паникой, не плод больного воображения, а моя поездка продиктована не маниакальной тягой к авантюрным приключениям. Последние донесения подтверждали: буря приближается.

Наконец, прибыл унтер-офицер Девяткин со своей группой. Все в своих привычных нарядах вылитых горцев и вооружены до зубов кавказским оружием (свой ненаглядный штуцер Васе пришлось вернуть Пулло). Я тоже от них не отстал. Снова превратился в Зелим-бея, хоть и похоронил это имя и не мог похвастать бородой. Выдвинулись немедленно.

С семьей прощание выдалось короткое и молчаливое. Одна только Вероника вдруг разревелась и не хотела меня отпускать. Кажется, в эту минуту Тамара что-то поняла. Сухо кивнула мне, пряча недопитую бутылочку вина:

— Вернись со щитом!

Что она имела в виду? Я же не воевать ехал. По крайней мере, в этом ее убеждал.

Гадал все дорогу до Редут-Кале. Там нас ждала конфискованная турецкая кочерма с экипажем из греков. Решили плыть на ней для конспирации. В порт на реке Псоу, принадлежавший князю Гечба добрались 9 февраля.

Он нас ждал. Я заранее оповестил его через владетеля Абхазии, князя Михаила. С первого же обмена репликами я понял: мы опоздали.

— Позавчера погиб русский форт в долине Вайа, — огорошил он меня прямо на берегу. — Местные шапсуги вместе с убыхами атаковали.

— Берзег?

— Не он один. Была еще какая-то воительница со своим отрядом.

— А скажи-ка мне, Вася, — обернулся я унтер-офицеру Девяткину, — тебе знакомо имя Коченисса?

[1] Похожее или точно такое же письмо появилось в это время в Черкесии. Судя по всему, в Стамбуле постепенно просыпались от спячки и начали действовать в Кавказском регионе. Пока — через улемов. Отсюда и религиозно-политический аспект пропаганды.

[2] Написав эти строки, хотим обратить ваше внимание, что мы не имеем в виду современных чеченцев. Опираемся на свидетельства очевидцев того времени, в том числе, от тех, кто побывал в плену. Например, от Сергея Беляева («Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев»), относившегося к своим пленителям с долей любви и уважения. У него есть строки: «По привычке видеть между горцами обманы я не радовался наружно…».

Глава 15

Вася. Джигетия, февраль 1840 года.

Выбор в качестве места закладки форта болотистого устья Псезуапе оказался крайне неудачным. Высадившийся в июле 1839 года десант не встретил никакого сопротивления и приступил к возведению укрепления, названного в честь главного Черноморского адмирала Лазаревским. Тут же начала свирепствовать малярия. Опасаясь больших потерь, Раевский наскоро завершил работы, как только откопали ров, возвели гласис[1] и земляные стены, а также устроили банкеты, пороховой погреб и постройки для гарнизона. Получился четырёхугольник с остроугольными бастионами. Их вооружили тяжелыми морскими орудиями, обещав на следующий год заменить на крепостные. Из готовых срубов, заказанных и доставленных из Ростова и Таганрога, собрали все деревянные постройки, включая блокгауз с артиллерийской галереей для команды азовцев. Казаки оказались далеко от крепости — на расстоянии двух ружейных выстрелов.

— К чему такая спешка с отправкой отряда? — удивился Филипсон. — Мы даже не успели устроить закрытую траншею для соединения крепости с блокгаузом.

— Сами видите: люди мрут, как мухи, — вздохнул Раевский. — Даже вашего приятеля Одоевского похоронили. Не хочу, чтобы меня снова ругали за санитарные потери в войсках.

Полковник всхлипнул, утер набежавшую слезу. Сашу было жалко. Он пытался не допустить участия поэта в походе. Но Одоевский был непреклонен. С какой-то обреченностью, с мрачным предвидением собственной смерти Александр настоял на отправке с десантом, вопреки всем возражениям Филипсона. И вот его похоронили, установив деревянный крест, крашенный красной масляной краской[2].

— Не вижу большой опасности доверить окончание работ 4-й мушкетерской роте тенгинцев, которая остается здесь в качестве гарнизона.

— Их командир, капитан Марченко, не вызывает у меня доверия. Странный тип. Смеется, о чем бы его ни спросили.

— Кого же мне назначить, как ни командира роты⁈ — поразился Раевский. — Тем более, опасности нет. Горцы нас совсем не беспокоят после небольшого сражения при высадке в устье Псезуапе.

Никто в русском лагере не знал причины странного поведения черкесов. Войска спокойно убыли 31-го августа, оставив Марченку комендантствовать. Знали бы начальники Черноморской линии, что происходит, они бы сильно удивились. Виновата была, как всегда, женщина…

Коченисса, возглавив остаток отряда погибшего Башибузука, вернулась в долину Вайа. Не для того, чтобы поквитаться с обидчиками рода Пшекуи. Она решила отдать долг памяти своему погибшему жениху и помочь его роду встать на ноги. Но ее планы простирались куда дальше. Черкешенка хотела отомстить. Всем русским, которые пришли на ее землю, убили ее родню и виноваты (а кто еще⁈) в смерти Цекери и Курчок-Али. В ее голове образ врага впитал всех — капитана Лико из Михайловского укрепления, беглого раба Васю и, в первую очередь, русского агента Зелим-бея.

То, что русские придут в долину Вайа, она не сомневалась. Готовилась. Нужно объединить все племя гоайе? Идея сопротивления вторжению урусов на родные земли нашла своих горячих поклонников у всех 17 родов. Наличие за спиной сотни прекрасно вооруженных бойцов сделало Кочениссу лидером будущей борьбы. Вождь со стороны оказался предпочтительней. Иначе бы все старейшины переругались бы из-за главенства.

Сложнее оказалось договориться с Догомуко Берзегом. Старый убыхский вождь не знал о француженке Жанне Д’Арк. В черкесской армии женщины встречались часто. Но чтобы руководить?

Он внимательно смотрел на Кочениссу, которая прибыла к нему на встречу, как только русские высадились у Псезуапе и их не удалось остановить. Что-то знакомое было в этой девушке. Яростное пламя в глазах, непримиримость. Точно такое же пламя пылало в груди и Хаджи Исмаила. Но он не был бы тем, кем являлся,