Наполеон, или Миф о «спасителе» - Жан Тюлар

А пока заговор XII года объективно сыграл на руку Бонапарту. Революционеры видели в укреплении консульской власти, связавшей себя после казни герцога Энгиенского с «ужасами Революции», единственный надежный заслон на пути реставрации монархии. Не случайно бывший член Конвента, цареубийца Алкье, заявил: «Предстоящее облечение Первого Консула наследственным императорским саном — предел моих желаний». Тогда впервые Бонапарт предстал в роли «спасителя».

Заговор вызвал негодование широких слоев общества. Бонапартистская пропаганда умело воспользовалась народным гневом. Искусно направляемая пресса внушала читателям мысль о необходимости водрузить власть Первого Консула на более солидное основание. «Меня абсолютно не волнуют все эти вынашиваемые против меня заговоры, — заявил Бонапарт. — Но я не могу отделаться от невыносимо тягостного чувства, когда думаю о том, в каком положении оказался бы сейчас этот великий народ, если бы недавнее покушение достигло цели» (то есть под угрозой оказались бы завоевания Революции). Сенат откликнулся на это заявление обращением от 27 марта, в котором содержалось предложение провести конституционную реформу. Основным поднятым в нем вопросом был вопрос о наследственной власти. На запрос о том, следует ли предоставить правительству Франции право наследственной власти, Государственный совет ответил нерешительным молчанием. Ожидаемую инициативу проявил Трибунат. Один из его членов, бывший революционер Кюре, предложил, чтобы «Наполеон Бонапарт, ныне Первый Консул, был провозглашен императором французов и чтобы титул императора наследовался членами его семьи». Один лишь Карно публично выступил против этого предложения. Стали поступать поздравления. Новая конституция, спешно отредактированная, была тарифицирована сенатус-консультом 18 мая 1804 года (28 флореаля XII года). Ее текст, включавший 142 статьи, закладывал фундамент новой власти — Империи, приспосабливая к ней старые государственные институты. Чтобы не травмировать лучших чувств революционеров, предпочтение было отдано императорскому, а не королевскому титулу. Наполеона же он устраивал потому, что, ассоциируясь с образом Карла Великого, наделял его «неограниченными» полномочиями. «Многочисленные недруги Наполеона в Европе, — заметил Тьер, — ежедневно приписывая ему намерения, о которых он даже, во всяком случае, до поры до времени, не помышлял, твердя на тысячу газетных голосов о его планах возрождения Западной Империи Карла Великого, подготавливали умы, в том числе его собственный, к тому, что он станет императором». Статья 2 называла по имени обладателя императорского титула — Наполеона Бонапарта, не очерчивая круга его полномочий. Империя превратилась в навязанную логикой обстоятельств реальность. Титул императора наследовался его прямыми потомками, за исключением потомков по женской линии, что являлось данью монархической традиции. Однако, не имея наследников, Наполеон мог по желанию усыновить любого из детей или внуков своих братьев. Приемным детям предстояло уступить свои права прямым потомкам императора в случае, если последние появятся на свет после их усыновления. Пункт об усыновлении явился новшеством: будучи основателем Империи, Наполеон оставлял за собой право распоряжаться ею по своему усмотрению. Общественность спокойно восприняла положение о наследственной власти, поскольку у Наполеона не было детей. Это положение представлялось надежным гарантом стабильности, исключающим возможные заговоры и интриги. И при этом не предполагало узаконения династических привилегий, аналогичных бурбонским. Империя заявляла о себе как о диктатуре общественного спасения, призванной отстоять завоевания Революции. Следующим шагом на пути реставрации дворянства стало создание института шести высших придворных должностей: великого электора, архиканцлера, архиказначея, государственного канцлера, великого коннетабля и великого адмирала, а также высших офицеров (в том числе шестнадцать маршалов). Эти высшие должностные лица председательствовали в избирательных коллегиях. Кажущееся отличие вновь созданного абсолютизма от прежнего состояло в том, что всем представителям власти, от императора до скромного служащего, вменялось в обязанность приносить присягу. Так Империя, дистанцируя себя от монархии, представала освященной высшими интересами диктатурой общественного спасения. Были учреждены также две сенатские комиссии: по индивидуальным правам и по свободе печати. Первая рассматривала все случаи незаконных арестов, в компетенцию второй входило умерять аппетиты цензуры. На практике деятельность этих комиссий ограничивалась лишь никого ни к чему не обязывающими представлениями на имя соответствующих министров. Провели третий референдум. Народу предложили согласиться с «наследованием императорской власти прямыми, побочными, законными и усыновленными потомками Наполеона, а также прямыми, побочными и законными потомками Жозефа и Луи Бонапартов». Вопрос о титуле императора на референдум не выносился. 6 ноября 1804 года были обнародованы результаты: 3 572 329 «да» и 2 569 «нет». В реестрах некоторых коммун фигурировала лишь одна запись: «Все единогласно проголосовали за». В Париже решения многих избирателей сопровождались пояснениями. Новоявленные поэты не щадили сил:

Над новым Римом, Цезарь, властвуй целый векИ помни: Император — тоже человек.

Или:

Я червь земли, но, как монарх, велик.Мой ум преображает мира лик.

Результаты плебисцита послужили поводом к ликованию. Лишь один генерал, служивший в департаменте Шаранта, запретил какие бы то ни было изъявления восторга. Его звали Мале.

По итогам плебисцита было принято неожиданное решение: организовать церемонию коронации. Подобно Людовику XVI, последнему королю Франции, автор Конкордата возжелал опереться на божественное право. Эта идея, несколько шокировавшая не в меру приверженных революционному духу брюмерианцев, натолкнулась на решительное сопротивление Государственного совета. Реймс и Ахен, как места коронации[17], были заменены Парижем, причем, желая возродить традицию, Наполеон непременно хотел пригласить в столицу римского папу.

Пий VII принял приглашение, надеясь добиться смягчения формулировок некоторых статей конституции. Одно обстоятельство чуть было не испортило дела: возникла необходимость спешно, в ночь на 2 декабря, обвенчать Наполеона с Жозефиной. 2 декабря 1804 года в соборе Парижской Богоматери в присутствии дипломатического корпуса, двора, членов Законодательного собрания и депутаций от «лояльных городов» состоялась пышная церемония, увековеченная для потомства на полотнах Изабо и Давида. Ее сценарий был тщательно продуман и отредактирован Порталисом и Бернье: предстояло не допустить насмешек публики, свято веровавшей в превосходство вечного над преходящим. Известно, что Наполеон собственноручно возложил на себя корону. Вопреки расхожему мнению, этот жест не был ни демонстрацией личной независимости, ни вдохновенной импровизацией, но поступком, предусмотренным протоколом, акцией, которая обсуждалась так же долго, как и вопрос о том, следует ли Наполеону совершить причастие. От причастия решено было отказаться. Затем император возложил корону на Жозефину. Что это, каприз? Любовь? Политический маневр? Когда папа удалился, настало время принесения присяги. Это была светская часть церемонии, рассчитанная на то, чтобы потрафить бывшим революционерам, — торжественный момент скрепления союза Наполеона и нотаблей. «Я клянусь, — сказал Наполеон, — сохранять в неприкосновенности территориальную целостность республики, соблюдать и следить за соблюдением статей Конкордата и закона о свободе вероисповедания, соблюдать и следить за соблюдением принципов равноправия, политических и гражданских свобод, неотменяемости распродажи национального имущества, не повышать налогов и не вводить не предусмотренных законом пошлин, способствовать деятельности ордена Почетного легиона, править исключительно во имя интересов, счастья и славы французского народа». Этой присягой Наполеон заявлял о себе как о «коронованном представителе восторжествовавшей Революции». Он провозглашал, что будет служить имущему классу образца 1789 года в расчете на его ответную преданность. Быть может, он предвидел уже грядущий альянс новоиспеченных нотаблей со старинными дворянскими родами. Он предстал, как писал Бальзак в романе «Крестьяне», «человеком, обеспечившим право владения национальным имуществом. Его коронация была замешена на этой идее».