Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов

его деловых партнеров и контрагентов легко ставили его на место – даже Люся, которая, прижившись в его доме, крутила им как хотела. Зато Титель умел заводить людей в непонятное. Тёмку, вроде бы знающего Тителя как облупленного, он умудрялся регулярно впутывать в темные, кривые гешефты, причем все время как-то так выходило, что Костыльков оказывался в чем-то виноват и чем-то обязан. Вот хотя бы с этими деньгами. Костыльков продал маленький земельный участок под Калугой, оставшийся от бабушки. Участок оказался выгодным: рядом рос коттеджный поселок, который и выкупил бесхозную землицу за вполне пристойные, по Тёмкиным представлениям, деньги, причем сразу и наликом. Олежек каким-то образом влез, взялся представлять Тёмкины интересы, затянул дело, выгрыз лишнюю полторашку – предлагали десять, Титель вымозжил одиннадцать пятьсот. А когда дело наконец сладилось, тут же и занял у Тёмки половину вырученного. На месяц, на абсолютно верное и надежное дело, под страшные клятвы и юридически ничтожную расписку. И Тёмка эти деньги дал, просто потому, что в тот момент не горело, а Олежеку было как-то неудобно отказывать после всех его хлопот и расстройств. Олежек деньги взял, буркнул «ну я скоро» и исчез на полгода. Выцепить его удалось только сейчас: Кол Сухарянин протрепался, что Титель, оказывается, уже давно в Москве и как раз этим вечером устраивает на прежней костыльковской квартире посиделки.

Перебирая замусляканные бумажки, Тёмка думал: подумать только, впервые в жизни он сумел без посторонней помощи подвинуть Олежека Тительбаума…

Кто-то задергал ручку сортира, сильно и грубо. Тёмка спрятал недосчитанные деньги и открыл задвижку. Тут же дверь рванули – и на весь коридор прозвучало звонкое Люсино «блядь».

Засим ввалилась Люся, изрядно поддатая, распаренная, пахнущая водкой и бабой.

– Л-лес-сик! – осознала она его присутствие и полезла тыкаться мордочкой в щетины. – Ты м-м-й холосый…

Как обычно, ему стало неловко. Потом, как всегда, прошло. Люся была, конечно, стыдом и позором – и не только его стыдом и позором. Но все-таки лучше Люся, чем никак.

Костыльков посмотрел на мятое, одутловатое бабье лицо. Втянул воздух: свежей блевотиной вроде не пахло. Тогда он встал, притянул ее к себе, аккуратно поцеловал в губы, все такие же мягкие, горячие, с бархотцей. За последние три года Люська сильно сдала на морду и вымя, но рот остался прежним.

– Отвянь, че пр-стал, – пьяненькую Лю-Лю внезапно поворотило на немилость. – Я т-е не к-кая т-та, – гласные ей совсем не давались, и Тёмка испугался, что вот прямо сейчас ей сильно поплохеет. Возможно, сблюет. Может, даже на него.

Люся качнулась, но выпрямилась. Глаза у нее были паскудные и почти трезвые.

– П-п-па-адем, – сказала она и мотнула головой в сторону кухни.

Кухня практически не поменялась. Лампочка барахлила, так что вместо нормального света в комнате висела полумгла, подсвеченная сизым пламенем из вывернутых на полную конфорок. Олежек на пике очередной аферы успел обновить плиту и холодильник, остальное осталось как при Тёмкиной маме: Олежекова «система-ниппель» в очередной раз дала течь.

Костыльков собрался было сказать что-то необязательное, но не успел, потому что Люська обняла его за шею, умело и зло поцеловала жаркими губами. После чего с силой оттолкнула и встала у раковины, заставленной грязной посудой.

Тёмка подошел сзади, обхватил руками за талию. Она не отреагировала.

Он стоял, обминая собой ее тяжелое, теряющее стать, но такое вкусное тело, и смотрел, как она моет кофейную чашку с гущей на дне. В полутьме вода казалась серой, как мокрый асфальт. Журчал кран, стукались блюдца. Продолговатое темное облако плыло мимо рук и тарелок. За стеной, в чужой квартире, само с собой разговаривало радио «Маяк».

– Пусти, – наконец нарушила молчание Люся. Приступ пьяной развязности у нее, судя по всему, прошел. Люся вообще быстро трезвела – во всех смыслах.

– Не пущу, – попытался пошутить Тёмка.

– Отзынь, – женщина равнодушно двинула задницей, отгоняя от себя надоедливого ухажера.

Тёмка выпустил ее из рук, нашел табуретку, сел.

– Я на диспансеризацию ходила, – сообщила Люся. – В пятницу. К гинекологу.

– И как? – сказал Тёмка, чтобы хоть что-то сказать.

– Никак, – ответила женщина, берясь за полотенце.

– Ничего не сказали? – уточнил Костыльков.

– Если чего будет, скажут, – с равнодушной уверенностью сказала Люся и уронила чашку в раковину. Та обиженно звякнула, но не разбилась.

Повисло молчание. Казалось, оно никуда и не уходило.

– Ты в Питер едешь? С Олегом? – все-таки спросил Тёмка, отлично зная ответ.

– Ну, – сказала Люся и открутила кран на полную. Потом быстро закрыла.

– Люся, – сказал Тёмка. – Зачем ты с ним живешь?

– Тебе-то что? – В руках Люси остро блеснула намыленная вилка.

– У него же ничего нет. Он же никакой, он вообще никто, ему на тебя насрать. – Костыльков знал, что это бессмысленный разговор, но не мог сдержаться.

– На себя посмотри, – сказала Люся, как сплюнула.

– Так чего меня звала? – слегка завелся Костыльков.

– Денег надо, – сообщила Люся очень несвежую новость. – У тебя же есть? Дай соточку, если не жмет.

Костыльков, чувствуя себя последним дураком и рохлей, достал пятьдесят долларов и положил на раковину.

– Пасиб, – бесцветным голосом сказала женщина.

В коридоре послышались шаги. Заявился Виталь Пощёкин – непонятный: то ли догнавшийся, то ли, наоборот, протрезвевший.

– Лю-лю-лю, вот ты и нашлась, – пропел он похабненько, подошел и обнял Люсю сзади, точно таким же жестом, как Тёмка. Та не отстранилась.

– Я не мешаю? – деревянным голосом спросил Костыльков, не понимая, зачем он это говорит и кому.

Пощёкин недоуменно обернулся. Хотел что-то ответить, но передумал.

– Задрали вы меня, козлы душные, – сказала Люся, ставя мокрую чашку на сырое полотенце. – Уроды. Срань беспонтовая. – Она шмыгнула ноздрей. – И я с вами тут в говнище телепаюсь. Плыла, плыла и приплыла.

Тёмка подумал, что у него на кармане пять тысяч семьсот долларов, которые он вытряс сегодня из Тительбаума. Он сейчас может съездить в Центр, найти там ночное заведение – без лишних понтов, но приличное – и провести там остаток вечера и ночь. Это ему обойдется где-то в сотку, не больше, если одному и не засиживаться. Или дороже, но все равно один черт.

– Всем спасибо за прекрасный вечер, – сказал он в воздух и пошел одеваться.

На улице его ждал мороз: черный, горький, щелочной. Разгоряченный Тёмка упал в него и поплыл, тяжело дыша и пуская носом фонтанчики пара. Он прошел через двор и выбрался через неосвещенный проулок на дорогу – ловить тачилу.

Под рыбьим глазом фонаря снежно искрилась утоптанная тропинка. Костыльков встал у поворота, где машины ловились лучше, упрятав ледяной подбородок в пальто. В голове шевелились обрывки мыслей. Он поймал себя на попытке вспомнить, кто такой Альмодовар.

Сзади послышались шаги. Тёмка резко обернулся и