Том 13. Стихотворения - Виктор Гюго

СОВЕСТЬ

Собрав всклокоченных детей, одетых в шкуры,Сквозь бурю и грозу, косматый и понурый,Брел Каин, трепеща пред гневом Иеговы.Когда спустилась ночь на скалы и на рвы,Остановился он над пропастью у края.Жена и сыновья, без сил, изнемогая,Сказали: «Ляжем здесь на землю и уснем».Он не уснул: сидел и думал об одном.Вдруг, голову подняв, раскрытое широкоОн в небе гробовом, во тьме, увидел око,Что зорко на него глядело между скал.«Мы мало отошли», — он, задрожав, сказал.И, растолкав детей, подняв жену седую,Он вновь пустился в путь сквозь темноту ночную.Бежал он тридцать дней и столько же ночей,Без сна, без отдыха, гоня жену, детей,Не смея посмотреть назад, дрожа от шума,Таясь и крадучись. И вот пред ним угрюмоПростерся океан. Промолвил Каин: «ТутМы остановимся; тут мы найдем приют,Здесь край земли; ничьей мы здесь не встретим мести».Присев, он увидал опять, на том же месте,Все тот же зоркий глаз в суровых небесах.И черным трепетом в него ударил страх.«О! Спрячьте же меня!» — он завопил. И детиГлядят отец дрожит, как зверь, попавший в сети.Он крикнул Явелю, отцу племен степных,Что меж песков живут в палатках шерстяных:«Здесь, с этой стороны, меня прикрой палаткой!»И дети облекли его стеною шаткой,Прижав ее концы камнями и свинцом.«Теперь исчезло все?» — склонясь к нему лицом,Спросила Цилла. «Нет! — ответил он суровоПрекрасной внучке. — Нет! Меня он мучит снова!»Ювал, отец племен, живущих в городах,Придумавших игру на гуслях и рожках,Сказал: «Я за стеной его укрыть сумею».И стену медную воздвигли, и за неюЛег Каин и сказал: «Он все-таки глядит!»Сказал Енох: «Тогда возьмемся за гранит,И город выстроим в кольце высоких башен,Чтоб всех отпугивал, чтоб черен был и страшен,Построим цитадель, закрыв навеки вход».Отец всех кузнецов, сам Тувалкаин, — тотПостроил грозный град, чудовищный, громадный.Пока работал он, другие братья жадноЛовили всех, кого родил Енос иль Сиф,И отпускали их живыми, ослепив;И стрелы по ночам пускали в купол звездный.И город стал похож на город адской бездны:Взамен степных шатров сложен гранитный склеп,И глыбы связаны кольцом железных скреп;От тени черных стен ночь залегла в просторы;Строй башен поднялся, огромных, точно горы;И надпись выбили: «Для бога вход закрыт».Когда закончили крепленье глыб и плит,Был Каин помещен средь келии гранитной,Но дик был вид его. «Исчез ли ненасытныйТот глаз?» — спросила дочь, припав к его ногам.И Каин отвечал: «Нет, он все время там!»Потом он стал кричать: «Копайте подземелье!Укрыться я хочу навек в подземной келье!Незримым стать для всех и видеть только мрак!»И яму вырыли, и Каин подал знак,Что рад он, и его в провал спустили темный.Когда ж простерся он, косматый и огромный,И каменный затвор над входом загремел, —Глаз был в могиле той и на него глядел.

ЛЬВЫ

Некормленные львы в своем ревели рву,Природе жалуясь великой, что ко львуВсегда заботлива в тиши его берлоги.Три дня не ели львы и, в злобе и тревоге,Готовы растерзать мучителей-людей,Сквозь кровлю из полос железных и цепейГлядели на закат, плескавший кровью алой.И путник вдалеке страшился запоздалый,Услыша грозный рык средь голубых холмов.

Не молк у пленников по ребрам хлест хвостов,И стены рва тряслись — такой голодной страстьюДелились рыжие глаза с багряной пастью.

Ров был глубок; его, обманывая рок,Скрываясь некогда с детьми, прорезал Ог:Они, сыны земли, утес пробили темный,Выдалбливая в нем себе дворец огромный;Но головами был проломлен мощный свод,И свет в дыру с тех пор неудержимо бьет,И для ночной тюрьмы стал крышей блеск лазури.Навуходоносор, когда царил в Ассуре,Плитою перекрыть отверстье приказал;Он счел, свирепый царь, что славно тот подвал,Знакомый некогда святому старцу Ною,Гигантам строенный, послужит львам тюрьмою.Их было четверо, ужасных. Слой костейУстлал в пещере пол. И пролегла по ней,Окутывая львов, густая тень утесов.Метались львы, топча презренный прах отбросов,Животных остовы, людские костяки.

Лев первый вспоминал содомские пески;Когда-то, в полноте своей свободы дикой,Он жил в пустыне Син, в ее тиши великойИ одиночестве. И горе тем, когоВалил на землю взмах косматых лап его!То был песчаный лев.

Второй — он жил когда-тоВ глуби могучих рощ на берегах Евфрата;Дрожало все, его завидев у воды;И, чтоб его загнать, пришлось глотнуть беды:Охота двух царей нужна была и сети.Рычал он. То был лев лесной.

Был горным третий.Блуждая по горам бесшумною стопой,Он в тесном дружестве был с ужасом и тьмой:Бывало, в некий миг, послушав глубь ночную,Бараны и быки бросались, врассыпнуюК оврагам. Все бегут: пастух, боец и жрец —И грива страшная являлась наконец.

Четвертый, грозный зверь, свирепый и надменный,Был лев береговой — с дюн, орошенных пеной.До плена своего он возле вод бродил.Гур, укрепленный град, на том прибрежье был;Шел дым из труб его; в порту кишела стаяСудов, скопленьем рей над морем вырастая;Крестьянин, манною наполнив свой мешок,Входил туда; въезжал, гоня осла, пророк;Народ был радостен, как голуби в лазури;На главной площади большой был рынок в Гуре,И аморреянин туда янтарь свой нес,И кость слоновую вез эфиоп; овес —Ашеровы сыны, и аскалонцы — масло;От гурских кораблей сиянье моря гасло!Но этим городом был гордый лев стеснен;Мечтая в сумерках, нередко думал он,Что слишком много там людей и много шума.Гур был суров и тверд: лишь ночь сойдет угрюмо,Три бруса тяжкие спускались у ворот;Торчали меж зубцов, переграждая вход,То буйволовый рог, то рог единорога;Стена — как бы герой — вздымалась твердо, строго;И море зыбилось невзнузданной волнойВ неодолимом рву — сто футов глубиной;Не псы свирепые, что в конуре бы выли, —Два змия, пойманных средь камышей на Ниле,Волхвом обученных нести охрану врат,У входа стерегли несокрушимый град.Но лев, приблизившись однажды ночью темной,Одним прыжком тот ров перемахнул огромныйИ раздробил, вонзив свирепый ряд зубов,Ворота стойкие, тройной сломав засов,И, не заметив их, смял страшных двух драконовПод грудой рухнувшей упоров и заслонов;Когда ж на берег свой потом вернулся он,От града и людей остался бледный сон,И, — чтоб таился тигр и гриф гнездился, страшен, —Кой-где фантомы стен под призраками башен.

Лежал он, этот лев, на плитах животом, —Он не рычал, — зевал; в подвале гнусном том,Где жалкий человек его обрек на муку,Он голод презирал, он чувствовал лишь скуку.

Метались три других и кровяным зрачкомЗа птицей, тронувшей решетку их крылом,Следили; на дыбы вставал в них голод; зубыЖевали тьму сквозь рык, раскатистый и грубый.

Вдруг в темном уголке загрохотал замок;Решетка сдвинулась; на роковой порогСтал человек; его пугливо чьи-то дланиТолкали; в белые он облачен был ткани.С могильным скрежетом задвинулся засов,И человек во тьме один стоял средь львов.И, в пене, хищники, щетинясь рыжей гривой,Вмиг ринулись к нему, издав нетерпеливыйТот рев, где ненависть зовет на кровь, спеша,Где гневная звучит и дикая душаС ее свирепостью, безумьем, мятежами.И человек сказал: «Да будет мир над вами,Львы». Поднял руку он. Остановились львы.Шакал, что роется среди морской травыВ обломках корабля, весь корчась; плосколобыйМедведь; полночный волк, что разрывает гробы, —Все злобны. Что гнусней безжалостных гиен?Подкравшись, тигр прыжком хватает жертву в плен.Но благородный лев, с широким шагом, яроСвой коготь вздев, порой не нанесет удара, —Великим будучи мечтателем ночей.

Львы, кучей плотною над грудами костей,Казалось, меж собой совет в тиши держали;Так старцы мудрые раздор бы охлаждали,В раздумье шевеля седою мглой усов…Сухое дерево кидало тень на львов.

«Львы! — к братьям обратясь, промолвил лев песчаный. —Лишь этот человек вошел, — мне полдень рдяныйПригрезился, в краю, где мчат самумы зной, —И вечных далей вздох повеял надо мной.К нам этот человек явился из пустыни».

А лев лесной сказал: «Те дни далеко ныне,Но помню шелест фиг, и пальм, и кедров, — тот,Что день и ночь плескал в мой беспечальный грот;И даже в час, когда земля и твердь молчала,Листва зеленая мне песнею звучала.Лишь человек сказал, — мне сладких слов изломНапомнил клик из гнезд, укрытых мглой и мхом.К нам этот человек из мощных рощ явился».

А тот, кто ближе всех к пришельцу подступился,Весь черный, горный лев сказал: «Наш человекС Кавказским кряжем схож, не дрогнувшим вовек,С величьем Атласа; лишь руку он нежданноПриподнял, — думал я, что то хребет ЛиванаВоздвигся, тень метнув громадную в простор.К нам этот человек сошел бесспорно с гор».

Тот лев, что некогда бродил над зыбью моря,Рычаньем тягостным с его рычаньем споря,Сказал, четвертым: «Нет. Мне свойственная стать —Познав величие, про горечь забывать;Вот почему всегда я жил в соседстве с морем.Пусть пенились валы — его улыбку зорямЯ часто видывал, игру в лучах луныИ в солнце, выплывшем из мрачной глубины;И я привык, о львы, взирая в бесконечность,И бездну чувствовать себе родной и вечность!Как посетитель наш не звался б на земле, —Он свет небес принес в глазах и на челе.К нам этот человек пришел, друзья, от бога!»

Лишь ночь сошла на мир из синего чертога,Страж глянуть вздумал в ров и, робкий раб, тишкомК решетке прилепясь бледнеющим лицом,В неясной глубине заметил Даниила:Стоял он, выпрямясь, и созерцал светила,Задумчиво глядя вглубь звездной синевы, —А в темноте ему лизали ноги львы.

СПЯЩИЙ ВООЗ