Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов

Их тайно рожденное детище закрутилось-завертелось не раньше, не позже, а точно подгадало явиться на свет Божий – к «Октябрским торжествам». Другого срока для завершения любого дела теперь уже не мыслилось. И не только на берегах Бегучей Реки, но и на всей шестой части суши. На тогдашней презентации «деревенской фабрики» новинский Мастак не без бахвальства высокопарно сказал на стихийном сельском сходе:

– Дорогие наши труженицы, принимайте в услужение себе деревянную помощницу на восемь персон! – Новинские аборигены, они такие: и делом, и словом всегда любили козырнуть. Иногда даже диву даешься – откуда, что бралось, где, что слыхали и видели?

Макет той чудо-льнотрепалки на другой год, 1939-й, стал достоянием Первой Всесоюзной сельхозвыставки в Москве. За участие в ней новинский Мастак был премирован велосипедом Первого московского велосипедного завода.

Вскоре после такого волнительного события в деревне с льнотрепалкой, новинский Мастак наконец-таки сдал свои «временные» председательские заботы и хлопоты выученику Высшей вэкэпэбэвской областной школы. Но, как покажет время, не в коня корм пошел. Весной его снова поменяли на мало-мальски оклемавшегося после «кондрашки» кособокого Егора Мельникова, который тянул нелегкий председательский воз всю войну и после нее еще больше десятилетия…

Мальчишке навсегда запомнилось, как его отец, Гаврила-Мастак, на том «обчем» собрании в клубе, после своего отчета и его перевыборов, винился перед однодеревенцами, показывая им свои, тоскующие по любимому делу, грубые ладонищи:

– Простите, люди добрые, ежель что не так, как хотелось бы, получалось… Да и то правда, не моими руками держать бумажки. Как не осторожничал, все получались мятыми… К тому же и на свет Божий, сами хорошо знаете, вылупился я не белоручкой в царских чертогах, а на сенокосе в Березугах, когда мать-роженица Анна заводила зарод стога, чтобы метать сено. И первым моим крещением была не Манкошевская медная купель, а ливневый дождь с громом, спосланный самим архангелом Гавриилом в его святой, страдный день. Через это и имя дали мне в честь его…

И уже на второй день своей добровольной «отставки» новинский Мастак, к большой радости бывшей его плотницкой бригады, которая без своего одержимого бригадира-силача частично распалась и увяла духом, вернулся к своему любимому делу – махать топором. И планов у него было «громадье»: построить «образцовое» овощехранилище, со сквозным внутренним проездом и вытяжной вентиляцией. И уже к следующим «Октябрским торжествам» оно в полном великолепии красовалось на бугре, за банями Козляевского края.

С понимания полвека спустя строительство тех довоенных лет в Новинах можно отнести, как к уму непостижимому человеческих возможностей. Ведь, кроме топора, рубанка и пилы-двуручки – другой техники и в помине не было. И образование у сельских довоенных мастеров было не выше церковно-приходской школы. И вот поди ж ты, новинские мастаки как-то быстро приохотились все делать «по чертежу», и только «образцово!» И что поразительно, делали-то ведь, как говаривал новинский овчар, – Господи, не дай соврать! – все «за так»: за «палочки-считалочки – пустые трудодни». Да еще и с каким азартом делали-то, Бог ты мой! Например, «козловые» распиловщики бревен, плешивый Митяй Нешин в паре с сыном Иваном Митричем, «напластывали» тесу, брусьев, байдаку и прочего пиловочного «матерьялу», столько за лето, сколько б – «пыхтеть-гудеть» целый год немалому заводику с его разными неурядицами и разгильдяйством…

А как сам «верховой» Митяй, тот, кто стоит на бревнах, накаченных на высокие козлы, говаривал о своей кормилице и спутнице жизни, воистину по-патриарши:

– «Пила наша – трехаршинная, вдольно-продольная сАмАго крупнАго кАсАго зуба…»

Задним-то умом мы все крепки… Сколько ж в Новинах, в тех довоенных людях, из которых впору б гвозди ковать, было заложено природного народного духа, а мы растеряли, растрясли его в разных, мыслимых и немыслимых отчебучах жизни и в войнах.

На этом можно было б и поставить точку на житие новинского Мастака Гаврилы. Можно б, если был изжит до конца проклятый тридцать восьмой, на излете которого он был срочно вызван в райцентр…

Домой Мастак вернулся уже где-то за полночь – усталым и донельзя взбудораженным. И сразу же с дороги, не разуваясь не раздеваясь, кинулся от порога в горницу, к раме с семейными фотографиями. Сорвал ее с гвоздя в простенке и извлек из-под стекла не очень ясную любительскую карточку, на которой он был изображен в веселом расположении духа с председателем Маловишерского РИКа (районного исполнительного комитета) Иваном Федоровым, когда тот был еще начальником Парнивского химлесхозовского участка. Мастак поставлял ему бочки под живицу, которые мастерил помимо колхозной работы утренними да вечерними упрягами. С тех пор они и дружбу водили.

– Жена, живо – ножни! – выдохнул он с надсадом, нетерпеливо тряся расшиперенной ладонищей.

Жена Наталья то ли со сна, то ли о перепугу (таким взбеленившимся она, видно, еще не видела своего мужа-силача) подала ему подвернувшиеся под руку овечьи ножницы. Ими-то Мастак и отхватил вгорячах от себя на карточке своего задушевного дружка-приятеля, который, плавно кружась, как палый лист, лег к его раскоряченным ногам. А уж они ли не любили друг друга? Одних только песен у них было перепето за семейно-праздничными столами столько! – ни в один парный воз не увяжешь…

А когда у свежеиспеченного предРИКа Ивана Матвеевича скоропостижно умерла жена, простудившись крупозным воспалением легких при переезде на подводе в осеннюю распутицу к новому месту службы мужа, оставив ему двух маленьких дочек, дружище Мастак – по истечению положенного времени вдовства – сосватал ему в невесты первую красавицу деревни, гармонистову дочку, свою крестницу Катерину…

Потом он размашисто шагнул у угловому столику, где стоял дарственный патефон с открытой крышкой, сорвав с его круга любимую пластинку сына с боевым маршем легендарного Первого маршала Советского Союза: «Бейте с неба, самолеты, в бой идут большевики!» И к его ужасу разломил ее напополам, кидая на пол.

– Папка, ты что – ошалел? – кинулся с плачем к нему сын.

– Не убивайся, Ионка… это уже, как сказали мне, мусор Истории! Заклятые враги народа! – услышал в ответ сын какой-то чужой надрывный голос.

Оказывается, Мастака тайно вызвал в район кто-то из доброжелателей к бывшему хлебосольному председателю – «упредить», чтобы он убрал все улики каких-либо связей с его уже теперь бывшим дружком-приятелем Федоровым, «разоблачение» которого совпало по времени с «делом» маршала Блюхера…

Бабка Груша, домовая самодержица, метя веником пол, сокрушенно причитала:

– Вседержатель ты наш небесный, да неужто ты так ничегошеньки и не знаешь, не ведаешь, што деется-то у Тебя тутотка, на белом Свете?.. Выходит-таки, теперича на земле перевелись все твои крещеные. Остались одни волосатые вороги ведьминого опоросу!

Мальчишка увидел, как от этих слов отец его аж вздрогнул, замотав своей длинной лошадиной головой, будто здоровенный бык на заклании, очухавшийся от удара в межрожье деревянной,