Дневники дьявола - Марина Евгеньевна Новикова

– Уверен и прекрати комплексовать. Отечность сойдет, а шовчики все закроются твоей пышной шевелюрой, потом и они рассосутся не сомневайся, специалисты поработали на совесть.

– А что с левым глазом?

– Зрение, увы, пострадало. Рабочий глаз у тебя теперь только один. И еще, к сожалению, косметический дефект останется. Левое глазное яблоко слегка уменьшилось в объеме. Но могло быть намного хуже. А так, немного изменишь прическу и все дела.

– Это все сюрпризы? Пока я без сознания была затейники-хирурги ничего мне еще не отрезали что-нибудь по их мнению лишнее?

– Не научились мы пока мозг править на предмет корректировки, что бы очистить его от глупого риска и завышенной самоуверенности, так что всё твоё при тебе осталось. В целом и товарный вид сохранить удалось! Надеюсь, я шоковой терапией сегодня мозг тебе встряхнул? Может хоть теперь будешь подстраховываться, когда в гадюшник снова голыми руками полезешь. В следующий раз так может не повезти, Машуня.

****

Меня выписали из клиники только в канун ноябрьских. Сурмин деликатно дал мне пообщаться с родными, прикатившей в столицу по этому поводу Ксенией и проявился только на третий день. Мы сели к нему в машину и я передала ему свои записи по персоналиям «империи», данные пострадавших и написала ему номер ячейки в его же банке, где уже почти пять месяцев спокойно лежала папка, переданная мне Кириллом. Сурмин гарантировал мне и моей семье полную защиту и то, что исполнение им всех договоренностей я смогу проконтролировать. Дома меня ждал подарок Сурмина. В огромной коробке уместились столовый и чайный сервизы из тонкого белого фарфора с золотыми ободками. Мне было чертовски приятно!

Довольно скоро в Холмске и моем родном городе во властных структурах началась просто эпидемия. Неожиданные банкротства, громкие и не очень «добровольные» отставки по «состоянию здоровья», инсульты и инфаркты, удивительно оперативные по времени от момента возбуждения до судебного приговора уголовные дела своевременно освещались нашей газетой. Эксклюзивные интервью, снимки, информация из первых рук так вздыбили наш рейтинг и увеличили тиражи, что «Главвред» Михалыч превратился в абсолютно счастливого и удовлетворенного жизнью добродушного босса, щедро раздающего отпуска, премии и поощрявшего, ранее люто ненавидимые им, вечеринки в офисе. Теперь у нас почти каждую неделю было что отметить.

Сурмин четко держал слово и даже об аресте мэра Телятина мы узнали ровно через полчаса после того, как в его кабинет вошли сотрудники органов. В конце рабочего дня охране внизу был передан конверт с флешкой, на которой был полный видео репортаж из кабинета мэра. Телятин был жалок, от обычного высокомерия и прущей во все стороны самоуверенности не осталось и следа. Он картинно закатывал глаза и хватался за сердце. В вечерних новостях по центральным каналам прошло краткое сообщение об аресте Холмского мера, на фоне его официальной фотографии, а мы уже в середине следующего дня опубликовали на первой полосе все эксклюзивные снимки, интервью с сотрудником прокуратуры, с врачами кардиоцентра, куда доставили арестованного градоначальника.

Папка сработала на все сто. Пока перемены не коснулись только двоих их нее. Лугин и Саакян сидели на своих местах и наивно полагали, что разразившаяся буря обошла их стороной. Но я уже не сомневалась, что Сурмин найдет и к ним свой особый подход. Каждый из папки получал именно то, чего больше всего боялся всю жизнь.

Сначала гроза разразилась над Генеральным директором стройки. По требованию доверенного лица крупного акционера стройки, предъявившего 52% акций предприятия, было собрано общее собрание и в несколько секунд Генеральным стал предприниматель из Холмска. Лугин снова стал заместителем, но это была уже должность не с мешком денег под задницей, а скорее свадебного генерала. Фирмешка лопнула, как только новый директор отказался предоставлять цеха предприятия для производства полученных ею заказов. Активы стройки перестали работать на карман Лугина и в нем образовалась не просто дыра, а зияющая пропасть. Кредиты, нахапанные в нескольких банках отдавать стало нечем и судебные приставы наложили арест на все имущество по его личным договорам поручительства. Кроме этого сразу пять уголовных дел о мошенничестве по инициативе банков и по злоупотреблению полномочиями по заявлению предприятия было возбуждено в отношении господина Лугина.

А после новогодних каникул Сурмин передал мне несколько дисков и копии документов из подготовленных к направлению в суд уголовных дел. На дисках были записи допросов самого Саакяна, его сына, родственников, а так же записи с камер слежения в больничных палатах. Сынок был плаксив и общителен, но мало что знал о делах отца. Сурен, Рафаэль и Марат честно рассказали о нескольких эпизодах похищения людей, но дружно отреклись от участия в ликвидации заложников. Мрачный Сарик молчал, как немой. Эдик Саакян скупо ответил на несколько вопросов и тоже замкнулся. Более красноречивым было его поведение и выражение лица, когда он оставался один. Многое из биографии Эдуарда Еркеновича я узнала позже из дневников Максюты. О Саакяне Антон знал практически все. Похоже Антона очень интересовали люди, как и он однажды переступившие черту и поэтому возомнившие себя сверхчеловеками. Тем более увлекательным казалось ему подчинить себе таких «хозяев жизни» и он с удовольствием это делал, пока в их глазах не появлялся страх. Такие Максюте были уже не интересны и тут же выпадали из ближнего круга.

После инсульта, приковавшего его к постели до конца дней, Саакян вдруг решил заговорить и Сурмин передал мне дубликаты записей его бесед со следователем. Чего он искал, сострадания или оправдания, мне так и не удалось понять, но его исповедь меня почти не удивила и ни мало не растрогала.

Глава двадцать вторая.

Он ошалело озирался по сторонам, не понимая, куда попал. Зарешеченное окно с мутным, заляпанным краской стеклом, заледенело и плохо пропускало свет. Кровать, маленький столик и табурет, покрашенные белой, облупившейся во многих местах краской, были привинчены к полу. Дверь и стены были покрашены бледно-зеленым колером. На столе стояла пластмассовый стакан с какой-то мутной бурдой.

Во рту было страшно сухо и Эдуард, преодолевая рвотные позывы, выпил вонючую жидкость. Легче не стало. Он решительно поднялся с кровати и поковылял к двери. Ноги слушались плохо и во всем теле ощущалась слабость. Эдуард Еркенович стукнул кулаком по двери, но звук был глухим и слабым. Он отступил от двери и упал на нее плечом. На это раз стук был более явственным и через пару минут снаружи опустилось окошко и молодая физиономия в белом колпаке поинтересовалась осипшим голосом:

– Чо шумишь? Туалет в углу, там же