Жанна дАрк - Марк Твен

Король пришел в замешательство и, видя, что дело можно поправить лишь переменой разговора, повел изысканно любезные речи о взятии Жанной Туреллей; и когда она несколько успокоилась, он снова упомянул о награде и настойчиво просил, чтобы она сама сделала выбор. Все прислушивались с напряженным любопытством, желая узнать, чего она потребует, но когда раздался ее ответ, то по их лицам было видно, что они не того ожидали.

– О, дорогой и благородный дофин, у меня есть одно желание… только одно! Если бы…

– Не бойтесь, дитя мое, назовите, какое именно.

– Я желаю, чтобы вы не медлили больше ни единого дня. Моя армия велика и отважна и горячо стремится довести свое дело до конца. Идите со мною в Реймс и примите свой венец.

Видно было, как король съежился в своем мишурном наряде.

– В Реймс… О, это невозможно, генерал мой! Нам ли пройти чрез средоточие английских сил?

Неужели то были лица французов? Ни одно из них не озарилось сочувствием смелым намерением девушки; напротив, – было видно, что отказ короля всеми одобрялся. Променять эту шелковую праздность на суровую обстановку войны? Ни один из ленивых щеголей не согласился бы на это. Они предлагали друг другу драгоценные бонбоньерки [7] и шепотом восхваляли житейскую мудрость главного празднолюбца. Жанна продолжала уговаривать короля:

– Ах, прошу вас, не пренебрегайте столь удобной минутой. Все благоприятствует нам – все решительно. Обстоятельства как будто нарочно сложились в нашу пользу. Победа воодушевила наши войска, тогда как англичане удручены неудачей. Настроение изменится, если затянуть дело. Видя, что мы не решаемся воспользоваться выгодой положения, солдаты наши начнут недоумевать, сомневаться и робеть, а англичане начнут недоумевать, приобретать уверенность и воспрянут духом. Теперь – самая пора; умоляю, соберемтесь в путь!

Король покачал головою, а ла Тремуйль, будучи спрошен, не замедлил преподать совет:

– Государь, голос благоразумия должен предостеречь вас от этого. Вспомните об английских крепостях на Луаре; вспомните о тех укреплениях, которые лежат между нами и Реймсом!

Он хотел продолжать, но Жанна, повернувшись к нему, прервала его речь:

– Если мы промедлим, то англичане успеют утвердиться и прислать новые войска на подмогу. Послужит ли это нам на пользу?

– Ну… нет.

– В таком случае, что предложите вы? Как, по вашему мнению, надлежит нам действовать?

– Мой совет – ждать.

– Ждать – чего?

Министр пришел в замешательство, так как он не мог привести ни одного разумного довода. К тому же он не привык отвечать на такие вопросы в присутствии толпы людей. И он произнес с раздражением:

– Государственные дела не должны служить предметом всенародного обсуждения.

Жанна сказала невозмутимо:

– Прошу извинить меня. Я вторгнулась в эту область по неведению. Я ведь не знала, что дела, связанные с вашей правительственной должностью, являются делами государственными.

Министр поднял брови в знак комического удивления и сказал с оттенком сарказма:

– Я – главный министр короля, и несмотря на это вам показалось, что связанные с моей должностью дела не принадлежат к делам государственным? Объясните, пожалуйста, каким же образом?

Жанна ответила равнодушно:

– Ведь нет государства.

– Нет государства!

– Да, сударь: государства нет и нет обязанностей министра. От Франции остались лишь несколько акров земли, и для присмотра за нею достаточно было бы одного полицейского сторожа; ее дела не суть дела государственные. Слишком громко сказано.

Король не покраснел, но разразился сердечным, беззаботным смехом; придворные тоже смеялись, но втихомолку, благоразумно отвернувшись в сторону. Ла Тремуйль был разгневан и только что открыл рот, чтобы ответить, когда король поднял руку и сказал:

– Довольно – я беру ее под королевское покровительство. Она высказала правду, неприкрашенную правду, которую мне так редко приходится слышать! Ведь среди всей этой мишуры я, в конце концов, – не более чем жалкий, обтрепанный управитель, надзирающий за клочком земли, а вы – мой сторож! – И он опять от души рассмеялся. – Жанна, мой прямодушный, честный полководец, скажите же наконец, какой вы хотите награды? Я желал бы дать вам дворянство. На вашем гербовом щите будут французские лилии, и корона, и их защитник – ваш меч. Вы согласны?

Шепот удивления и зависти пронесся по рядам присутствующих, но Жанна покачала головой и возразила:

– Ах, не могу, возлюбленный и благородный дофин. Иметь возможность трудиться ради Франции, жертвовать собою ради Франции – ведь это само по себе награда столь высокая, что к ней ничего нельзя прибавить… ничего. Лишь об одном прошу я вас: даруйте мне самое дорогое, самое высокое, что в вашей власти, – идите со мною в Реймс и примите ваш венец. Я на коленях буду умолять вас.

Но король удержал ее за руку, и голос его зазвучал отвагой, и глаза его загорелись мужеством, когда он ответил:

– Не надо, сидите. Вы победили меня. Да исполнится ваше…

Однако предостерегающий знак министра остановил его, и он добавил, к удивлению всех придворных:

– Хорошо, хорошо, мы об этом подумаем; обсудим все, а там видно будет. Доволен ли мой нетерпеливый маленький воин?

Первая часть ответа озарила радостью лицо Жанны, но заключительные слова погасили эту радость. Жанна опечалилась, и слезы сверкнули на ее глазах. Помолчав немного, она проговорила, словно побуждаемая страхом:

– О, пользуйтесь мною! Молю вас, воспользуйтесь мною… Времени осталось немного!

– Неужели мало времени?

– Только год… Я не протяну больше года…

– Что вы, дитя мое, ваших сил хватит еще на добрых пятьдесят лет.

– О, вы ошибаетесь. Через какой-нибудь год наступит конец. Ах, время летит так быстро, так быстро. Минуты бегут мимо, а сделать надо многое. Воспользуйтесь же мною как можно скорее: для Франции это вопрос жизни и смерти.

Даже эти суетные насекомые поддались обаянию ее страстной мольбы. Король был задумчив; и видно было, что он сильно потрясен. Вдруг глаза его загорелись красноречивым огнем, он встал и, обнажив свой меч, поднял его кверху; затем он медленно опустил меч на плечо Жанны и сказал:

– Ах, ты так проста и правдива, так велика и благородна! Сим рыцарским обрядом я приобщаю тебя к французскому дворянству, как ты того заслужила! И в честь тебя я возвожу в дворянство всю твою семью, всех твоих родных, всех их законнорожденных потомков как по мужской, так и по женской линии. Больше того! – дабы отличить твой дом и почтить его выше всех, я дарую тебе преимущество, до сих пор беспримерное в летописях нашей страны: женщины, принадлежащие к твоей семье, получают право возводить в дворянство своих мужей, если те по своему происхождению будут ниже их.

Зависть и изумление изобразились на всех лицах, когда были произнесены эти слова, обещавшие столь необычайную милость. Король остановился и, посмотрев кругом, очевидно, остался доволен впечатлением.

– Встаньте, Жанна д'Арк, – заключил он, – отныне именуемая Дю Лис (Лилейная), в благодарное воспоминание о том доблестном ударе, которым вы защитили французские лилии; и эти лилии, вместе с королевским венцом и с вашим победоносным мечом, да будут украшать ваш гербовый щит и да послужат вековечным символом вашего высокого благородства.

Госпожа Дю Лис встала, и позолоченные наследники сословных преимуществ обступили ее, поздравляя с приобщением к их священной касте и повторяя ее новое имя; но она была смущена и говорила, что эти почести не соответствуют ее низкому происхождению и званию: она хотела бы, с их милостивого разрешения, оставаться просто Жанной д'Арк – и больше никем; пусть ее так и зовут.

Больше никем! Как будто могло быть имя более высокое, более знаменитое! Госпожа Дю Лис… какое суетное, ничтожное, недолговечное имя! Но – Жанна д'Арк! Один звук этого имени заставляет сердца биться сильнее.

Глава XXIV

Досадно было смотреть, как всполошился весь город, а там – и вся окрестная сторона, когда разнеслась великая весть: король даровал Жанне д'Арк дворянство! Народ очумел от изумления и радости. Вы не можете себе представить, как на Жанну таращили глаза, как ей завидовали. Можно было подумать, что в ее жизни действительно произошло какое-то великое и счастливое событие. Но мы в этом не видели ничего великого.

Мы знали, что увеличить славу Жанны – не во власти человека. Для нас она была солнце, парящее в небесах, а ее новое дворянство – не более как свеча, поставленная на его вершину; свеча растопилась и исчезла в собственных лучах светила. И она была так же равнодушна к дворянскому званию, как солнце – к свече.

Братья Жанны – другое дело. Они гордились и были счастливы своей новоиспеченной знатностью; это было вполне естественно. И Жанна тоже порадовалась, увидев, сколько удовольствия доставил им этот почет. Король умно придумал: победить ее скромность, воспользовавшись ее любовью к семье и родным.