Планета матери моей (Трилогия) - Джамиль Алибеков

Тот же любопытствующий парень ввернул каверзный вопрос:

— А нашего начальника Сохбатзаде вы уже «досмотрели» до конца?

Все рассмеялись. Икрамов веселее других. Когда он смеялся, тело его начинало качаться, а тройной подбородок трясся, увеличивая складки. На цыпочках он подошел к двери и, приоткрыв ее, с комическим испугом просунул голову в щель. Весь его вид говорил: «Ай, вдруг подслушивают? Не сносить мне тогда головы». От беззвучного хохота толстый живот подскакивал и опадал.

— Клянусь, еще ничего не записал. Держу место пустым. Хотите, покажу, — и он тыкал пальцем в чистые страницы. — Вы, ягнятки, зубоскальте, да знайте меру. А то некоторые любимчики наклюются ваших шутливых слов, как прожорливые цыплята отравы, и побегут передавать их в уши, кому не надо.

Самый старший из нас Сафар-киши произнес с насмешкой:

— О горы, моя опора! И вы ушли под снег?.. Я-то думал, что после семнадцати ранений товарища Икрамова ничто не устрашит. А он шарахается даже от тени.

Икрамов воспринял упрек с полной серьезностью.

— Никогда не был подхалимом, не хоронился под крылышком у начальства! Не побоюсь дула у виска и никогда не откажусь от сказанного мною.

— Почему тогда избегаете записей о начальнике?

— Э, дорогой. Это тетрадь моей души. В нее попадает лишь то, что отстоялось. Можешь перелистать: ничто не стерто, не вымарано, не подчищено. Здесь события таковы, какими они были на самом деле, когда я их полностью осмыслил. — Внезапно он переменил тон: — Перекур окончен, продолжаем работу!

Одному из молодых людей показалось рано прекращать интересную беседу. Он нашел предлог заговорить:

— Я переписал все, что вы отчеркнули в газете. Больше лозунгов не будет?

Икрамов ходил между расстеленными полотнищами с осторожностью слона в посудной лавке.

— Очень хорошо! Молодец! Теперь нужен призыв, который непосредственно касается нашей собственной работы. — Он обернулся ко мне и раздельно произнес: — Поддержим инициативу товарища Вагабзаде по перевыполнению плана в тонно-километрах!

Я первый усмехнулся, но Икрамов вовсе не хотел, чтобы его слова были восприняты как шутка.

— Это не просто выдумка. Я прежде посоветовался в райкоме, и меня там поддержали. Пока у нас нет своей партийной организации — всего ведь два члена партии, Сохбатзаде и я, — местный комитет отвечает за общественно-политическое воспитание коллектива. Смело пиши!

— Прошу вас, товарищ Икрамов, не делайте этого. Я новичок на автобазе, зачем выпячивать мое скромное имя? На автобазе есть работники с большим стажем. Их начинания и распространяйте.

— Если бы было что, с удовольствием распространил бы.

Кто-то проворчал:

— Выходит, мы до него и плана не выполняли?

— Речь идет не о простом выполнении плана, а о совсем новом подходе к делу. — Икрамов выпрямился и заговорил с убедительностью, словно держал речь: — Зачем скрывать деляческий подход некоторых наших товарищей к пресловутому плану километража? В его тени так удобно прятаться! Можно гнать машину хоть до границы республики, набивать кузов корзинами фруктов, передавать их спекулянтам, наполнять карманы — и все это в тени перевыполнения плана по пробегу!

Он решительно взял кисть в руки.

— Если вы боитесь, напишу сам. Уж как сумею, криво, косо…

Я обеспокоенно настаивал:

— Может, подождем до завтра? Что скажет еще начальник?

— Он первый обратил внимание на твою инициативу, разве не помнишь? Разговор-то был при тебе.

— Тогда без фамилии. Просто от имени коллектива.

— Коллектив понятие расплывчатое. Мы ведь не стесняемся назвать по имени расхитителя общественного добра и лодыря? Почему же надо стыдиться упомянуть вслух того, кто принес предприятию прямую пользу? Подведен итог прошлого квартала. Именно благодаря тебе управление впервые вытянуло план по тоннажу. В тресте нас похвалили. Но пока вскользь и безлико. Это несправедливо и неправильно в воспитательном плане.

— Но я работаю вовсе не для того, чтобы снискать себе славу!

— Дело не в тебе одном, Вагабзаде, — досадливо отмахнулся Икрамов. — План по тоннажу должен быть увеличен для каждого водителя. А единственный путь к этому — твоя инициатива попутных грузов. Ты ведь не только высказал пожелание, но и доказал на деле, что такое вполне возможно.

Я не нашелся что возразить и отошел в сторону. Молодой шофер принялся старательно выводить на оборотной стороне куска обоев текст Икрамова с моей фамилией.

За окном поднимался ветер, задувал северяк-хазри. От его свирепых порывов гнулись ветви сосен, а накопившийся во дворе сор выметало из закоулков, крутило над землей, завивая воронкой, уносило высоко в воздух. На глаза мне попался сиротливый розовый куст с тремя запоздалыми розами, каждая величиной с блюдце. Одну такую розу в стакане с водой я видел вчера на столе у секретарши Сохбатзаде. Каждый входящий считал своей обязанностью не только восхититься прекрасным цветком, но и непременно добавить, что видит перед собою две розы, неизвестно, которая краше.

Я довольно долго просидел в приемной и по быстрым досадливым взглядам секретарши видел, что она с нетерпением ждет подобного лестного сравнения и от меня. Но я смотрел на розу совсем другими чувствами. Она напомнила мне о многом! О весенних склонах Каракопека, о первых фиалках, о пышных розах, которые росли под окном у Халлы…

— Хазри все крепчает, — сказал я не оборачиваясь. — А до зимы еще месяц.

— Нет, сынок, — покачал головой Сафар-киши, — ты плохо знаешь наши бакинские зимы. Если задул хазри, жди и раннего снега, и скорого льда на дорогах.

— Стоит ли тратить время, писать лозунги на бумаге, если ее немедленно изорвет в клочья? — сказал я, обращаясь к Икрамову.

Он не обратил на мои слова никакого внимания, хотя, разумеется, слышал их. Навалившись на стол мощной грудью, раздельно диктовал, ревниво следя за каждой новой возникающей под кистью буквой.

Иногда бормотал под нос, видимо, отвечая собственным мыслям:

— Ну и пусть окрысятся… Портному сказали «собирайся» — он и воткнул иголку в воротник… Надо сдвинуть дело с мертвой точки… Так почему не мы? — Почти громко добавил: — Меня отсюда им не выдворить! Трактор с места и то не сдвинет! Эгей, ребята, чего нам пугаться плохих людей? Пусть они перед нами трепещут, так?

Окончив работу и вытерев кисть, молодой шофер попросил Икрамова:

— Откройте свою книжку, почитайте что-нибудь забавное.

Сафар-киши, уже надев шапку, чтобы уйти, осуждающе покачал головой:

— В народе говорят: сядь рядом с тем, кто заставит тебя пролить слезу, а не с тем, кто смешит.

Икрамов бросил на него благодарный взгляд, перелистал страницы дневника и, найдя свободное место, стал записывать.

— Отличные слова, товарищ Сафар. Водить знакомство с бесстыжим весельчаком, может быть, и приятно, но бесполезно.

Однако ему не хотелось обижать и старательного рисовальщика. Он нашел историю, которая могла прийтись тому по вкусу. Это был рассказ отца Икрамова.

Некогда один из кичливых карабахских беков покупал на базаре мясо у одного и того же мясника и всякий раз командовал: «Руби среднее ребрышко, вот тот лакомый кусок отрежь… Да проворней, не то самому рубану по шее!» Времена изменились, бека прогнали. Однажды мясник видит, что в сторонке стоит старик в рубище. «Ты не Нурулла-бек? — спрашивает. — Почему дрожишь?» Тот отвечает: «Хоть и дрожу, а захочу и рубану по шее!» Такова сила привычки.

Икрамов тотчас сделал свой вывод:

— Нам дрожать нечего, мы боролись за справедливость. Но некоторые по привычке продолжают ловчить и обманывать народ. Если мы их не разоблачим, к чему тогда весь труд революции?

— Кого ты имеешь в виду, ай Афрасияб? — спросил Сафар-киши, видимо раздумав спешить домой и закуривая папиросу.

— Да уж найдутся такие, поверь. — Задумавшись, Икрамов кивнул рисовальщику, который уже надевал пальто: — Повремени, сынок. Напишем еще один лозунг.

— С удовольствием. А про что?

— Ну хотя бы так: «Спекулянтам и калымщикам не место среди нас!»

— Суров ты сегодня, Афрасияб. А ведь люди готовятся к празднику… Да и не пойдут в разоблачители те, у кого куча детей на руках.

— Именно ради детей надо постараться навести порядок. Одними криками «ура» ничего к лучшему не изменишь, Сафар.

Когда мы вышли из ворот, северный ветер лютовал вовсю. За пеленой метущейся пыли небо казалось серым, а звезды блеклыми.

На следующий день, едва я сделал первый рейс, как в динамике раздался голос диспетчера:

— Номер девятнадцать — двадцать семь, к начальнику!

— Знаешь, зачем тебя зовут на ковер? — ехидно бросил Галалы, известный прихвостень начальства. — Поблагодари своего дружка Икрамова за это. Он тебя еще и не в такое втравит.