Партия в преферанс - Татьяна Моспан

— Ленька Лоскут потворствует ворюгам. То у одного из огорода все повыметут, то у другого, а он хоть бы почесался. Деньги-то, небось, от государства получает, рожу наел.

— У меня нонче урожай лука сняли. В город ездила жаловаться, так разве найдешь на него, окаянного, управу? — громче всех кричала звонким пронзительным голосом бабка Дарья.

— Какой Лоскут? — спросил следователь прокуратуры, обалдевший от криков. Кто это? — обернулся он к Вере.

— Прозвище местного участкового, — скрывая улыбку, ответила она.

Степанову, впервые заехавшему в это забытое Богом место, выложили все: про украденные перцы, про уведенного и пропитого на месте барашка, про снятую с грядок клубнику, которую «поди-ка ты, вырости», и про многое другое.

— Забор у Ведеркиных кто вырезал и братьям Панкратовым снес? — голосила бабка Дарья. — Дел ни на кого не заводит. Все — иди, да иди… Сам — первый заворуй в поселке.

— Надо, бабы, заявление писать. Главное, чтобы бумага была, — несколько раз повторила Петровна.

— Самогонку с утра до ночи хлещет…

При слове «самогон» мужское население оживилось, но, в целом, старух поддержало.

— Менять пора участкового, а то и прихватить за темные делишки, совсем совесть потерял.

Степанов пообещал разобраться и предложение с заявлением поддержал. Всю дорогу до Родоманова он сидел в машине красный, как рак.

— Доконали меня ваши старухи, — пожаловался он и поморщился: — Если подтвердится все, о чем они говорили, то… — Следователь покачал головой. — Скверно!

Когда Николай, подписав свои показания, вышел из общественного пункта милиции, который находился в одноэтажном облупленном флигельке, рядом с новым зданием поселковой администрации, он наткнулся на Доронькина.

— Славик?

Доронькин изобразил на лице удивление и приветливую улыбку:

— О-о, какие люди, а я и не знал, — начал было он, но Николай прервал его.

— Отойдем, поговорить надо.

Они сели на давно не крашенную лавку, стоявшую неподалеку от флигеля.

— Тебе Шигин говорил про икону? — без предисловия начал Першин.

— Какую икону?

— Не дури.

— Не понимаю, о чем речь, — нагло прищурился Славик и положил ногу на ногу.

— Номер не пройдет, — спокойно сказал Колька.

— Какой номер?

— Еще раз повторяю, не дури и не хами. Ты думаешь, чем больше хамишь, тем больше с тобой считаются.

— Какая икона? — повысил голос Доронькин и оглянулся.

— Николая Угодника, которую по твоей наводке выкрала Ленка Мартынова.

— Ну, знаешь ли, не вешай на меня всех собак. С Мартыновой сам разбирайся. — Славик хотел произнести эти слова спокойно, но его лицо перекосило от злобы.

— Вижу, ты меня понял, тем лучше.

— Не видал я в глаза никакой иконы! — заорал Доронькин.

Першин вздохнул и поднялся.

— В общем так, приятель, не вернешь Угодника, несу заявление в милицию.

— Испугал! — хмыкнул Славик, пытаясь переломить ситуацию. — Иди хоть в прокуратуру.

— Прокуратура смертью Шигина занимается.

— Вот именно! Меня здесь не было, не знаю, что вы не поделили. — Его бегающие глаза говорили о том, что он пытается найти выход из сложившегося положения.

— Я тоже не знаю, потому что с Костей в Родоманове не встречался. И не я его сюда засылал.

— Кто тебе поверит?

— Поверили, — Колька кивнул на ветхий флигелек. — И, как видишь, отпустили с миром. Так где икона? Ты меня хорошо знаешь, я не шучу.

Доронькин судорожно соображал, как быть. Тюфяк-то Першин тюфяк, но если разозлится… Тогда уже с ним не договоришься. Он упрямый, как китаец.

— Не знаю, — буркнул он.

— То есть как? — не понял Николай.

— Правда, не знаю. — Доронькин прерывисто вздохнул. — Мой грех, я эту сучку к тебе заслал, пока мы в преф дулись, а она исчезла. Ни Ленки, ни иконы. Чем хочешь могу поклясться. Не брал!

К скамейке направлялась вышедшая из флигелька Вера.

— В общем, так: возвращаешь Николая Угодника, и я забываю про твое участие в краже.

— Ну не могу я эту стерву найти, пойми!

— Постарайся, ты мужик с головой, время ещё есть…

Доронькина перекосило от этих слов. Першин, как ни в чем не бывало, взял Веру под руку и повел прочь.

— Да, ещё один вопрос, — обернулся Колька. — Зачем вы с Костылем план у меня выкрали?

— Какой план? — искренне удивился Славик. — Не брал я никакого плана.

— Да ладно тебе… — махнул рукой Николай. — Теперь-то зачем юлить?

Они с Верой отошли по приличное расстояние, а Доронькин продолжал сидеть на лавке и бормотать:

— Про какой план он говорил?

Очень хотелось броситься за Першиным, догнать его и спросить, что тот имел в виду? Нехорошее подозрение, как змея, медленно заползало в душу: неужели Костыль обманул его, решил скрыть козыря… Ох, и поганое же дело! Каждый норовит крапленую колоду подсунуть, фальшивыми картами сыграть.

Яснее ясного, Ленку Мартынову надо из-под земли достать. Першин не пошутил насчет ментовки, а прищучат за икону, такого нароют — мама родная! — небо с овчинку покажется. Главное, найти эту сучонку, если даже она скинула икону, наведет на неё Кольку, пусть сам разбирается.

Словно в насмешку вспомнилась сейчас его любимая поговорка, что свою взятку он всегда возьмет. Как же, держи карман… Не потащили бы вместе с этой взяткой к следователю. Крепко, крепко его подперли…

Глава 24

— Коля, о какой иконе шла речь? — спросила Вера, услышав конец разговора.

— Доронькин выкрал у меня Николая Угодника.

— Как, — изумилась Вера, — и ты никуда не заявил?

— А что толку, думаешь, найдут? Славик — делец, он понимает один разговор: ты — мне, я — тебе. Припугнул его, не вернет, обращусь в милицию.

Вера расстроилась.

— Это очень ценная икона, намоленная, помнишь, и моя мама про то же говорила.

— Знаю, — вздохнул Колька. — Я просто обязан отыскать её. В память о матери и бабушке. — Он сжал кулаки. — Представляешь, давно клянчил: продай да продай, я отказался наотрез, так он что устроил… И главное, чужими руками, гнида!

Пройдя поселковую улицу до конца, они вышли на дорожку, которая вела к Степаникам.

Вдруг Вера остановилась и взглянула на него.

— Скажи пожалуйста, а почему ляпнул следователю, что ты… — она замялась, — мой жених?

— Фу, как выражаешься, а ещё учитель русского языка и литературы.

— Если это шутка, то очень глупая, — не приняла его тона Вера.

Она кусала губы, чтобы не заплакать.

— Это не шутка, — тихо сказал Колька и взял её за руку.

— Ты… — она вырвала руку. — Ты не имеешь права издеваться надо мной!

— Ну зачем так, кто издевается?

— А как это называется: заявить такое в присутствии родителя моей ученицы. Да теперь про меня неизвестно что будут болтать. Как про Катьку Доронькину.

— Послушай, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Я не пошутил. Я действительно хочу, чтобы ты стала моей женой.

Вера широко распахнула глаза. Сейчас вместо серых они казались зелеными. Ветер немного растрепал её волосы и сделал похожей на взъерошенную птицу. Яркое платье, которое надела впервые, хорошо подчеркивало статную фигурку. Сейчас она не напоминала строгую, знающую ответ на любой вопрос учительницу, а, скорее, выглядела старшеклассницей, пугливой и недоверчивой.

— Нет, — она покачала головой, — ты это сейчас придумал.

— Вера, послушай, — начал он и умолк, с трудом пытаясь найти нужные слова. — После того, как ты ночью подобрала меня на Выселках и притащила в Степаники, я… Словом, во мне все перевернулось. Почувствовал, что не лишний человек на свете, за меня волнуются, переживают. Сразу хотел объясниться с тобой, да не решился. А тут этот следователь влез со своими вопросами… Конечно, глупо получилось, признаю. С детства такой дурак, попадет шлея под хвост, что думаю, то и говорю. — Он поморщился. — Ни разу за всю жизнь не встречал человека, который понимал бы меня лучше, чем ты. Да нет, не то… — заторопился Николай. — Просто представил, что вдруг завтра ты исчезнешь, растворишься, и стало очень плохо и одиноко. Никому и никогда не говорил таких слов. Женился… Черт его знает, зачем?.. Один мой знакомый сказал: женюсь, чтобы не околеть одному в пустой квартире. Развелся легко, без сожалений и обид. Женщины меня не слишком интересовали, считал, что все это не для меня. На второй день знакомства скучно становилось. Думал: чем всю жизнь вот так с ней, лучше одному в пустой квартире подохнуть. — Он грустно улыбнулся. — Наверное, опять что-то не то сказал. Я вообще не любитель душу выплескивать. Пусто без тебя будет, понимаешь? Я не хочу этого.

Вера молчала. Ее глаза, устремленные вдаль, казалось, застыли на одной точке.

— Конечно, завидного во мне мало: неудачник, даже кандидатскую диссертацию не защитил, к тому же иногда пью. Денег всю жизнь не много зарабатывал, а теперь и вовсе, как говорят, не вписался. К сорока трем годам люди уже чего-то добиваются, а я…