Буйный Терек. Книга 2 - Хаджи-Мурат Мугуев

«Такими, вероятно, были наши предки, когда не знали денег, бояр, крепостной зависимости, гнева и прихотей царей. И этих людей у нас считают «злодеями», «хищниками», «разбойной ордой», — припоминая слова официальных донесений, победных реляций, выражения генералов, переписку Ермолова с Петербургом, тоскливо размышлял Булакович.

— Что задумался? Ешь, кунак. Молодой должен хорошо кушать, — через переводчика сказал ему Шамиль, и все закивали, а Гази-Магомед дружелюбно хлопнул его по плечу:

— Кусай… кусай… — и рассмеялся ласковым смехом.

По-видимому, «кусай» было одним из тех немногих русских слов, которые знал имам.

— Мало ешь, гость. Все думаешь, — сказал Гази-Магомед.

— Думаю о вас, имам. О том, что вовсе не знаем мы, русские, горцев.

— Потому и воюете против нас, что не знаете. Что ж ты увидел и узнал нового?

— Пока еще мало, но то, что вижу, говорит мне, что вы — гордый, вольнолюбивый народ, а не дикари, как вас называют наши начальники.

Собеседники молча слушали его. Переводчик с трудом передавал слова Булаковича, но Гази-Магомеду и другим был понятен смысл слов пленника.

— Я верю тебе, урус. Ты человек храбрый, справедливый и перенесший от своего падишаха много горя и зла. Мы знаем, что здесь немало солдат, которые пытались сделать своему народу добро, но аллах не помог им. Ничего, урус, во всем, что случается на свете, есть воля и мудрость бога, ничто не делается без его воли… Вы не смогли докончить свое дело, значит, на то воля аллаха… Мы тоже стремимся к тому, чтобы простой народ был свободен и сыт… И пока аллах и пророк помогают нам.

Булакович вспомнил 14 декабря, Сенатскую площадь, одиноко и безропотно стоявших под огнем пушек солдат.

— Ты прав, имам. В следующий раз мы будем умнее.

Гази-Магомед с сожалением посмотрел на него и покачал головой.

— Следующий раз придет нескоро. Царь теперь знает, что делать с вами. Слушай, что я тебе скажу. У нас здесь будет большая война, тебе не надо быть в Черкее… Вот что надумали мы, — он указал рукой на присутствующих, — или возвращайся к русским… мы дадим тебе свободу, ты наш гость, и мюриды проводят тебя до русских мест, или же уезжай в горы и будешь с нами столько, сколько захочешь сам.

Переводчик медленно переводил слова имама.

Остальные молча ждали ответа.

— Имам, еще раз спасибо тебе и всем этим добрым людям за то, что вы хотите отпустить меня назад, но… это невозможно. Подумай сам, я — человек, разжалованный из офицеров в рядовые, долго сидел в тюрьме за то, что бунтовал против царя, попал в плен вместе с солдатами. Вы меня кормили, хорошо относились ко мне, назвали гостем и отпустили обратно. «За что такая милость? — спросят меня судьи и генералы. — Почему отпустили тебя, а задержали остальных?» Что я скажу им на это? Врать, имам, не буду. Я — воин, честный человек, люблю правду и скажу им то, что было. Они не поверят, никогда не поверят мне!

Ахмед с трудом переводил слова Булаковича.

— Спасибо тебе, русский друг. Ты честен и справедлив, как истинный ших или мюрид. Нас радует, что среди русских есть люди, которые сердцем и мыслями понимают нас. Но что же все-таки делать? — растроганно спросил Гази-Магомед.

Шамиль дружески смотрел на Булаковича. Гамзат-бек встал, затем снова сел на табурет и тихо сказал:

— Аллах велик. И среди этих людей есть такие, с которыми хочется не рубиться на коне, а вести долгую и сердечную дружбу.

— Отошли меня в горы… И если это возможно, разреши послать письмо в Грозную, чтобы знакомые мне офицеры выкупили меня. Выкуп — обычное дело, и тогда это никому не бросится в глаза.

— Ты наш гость, нельзя брать денег с гостя, с которым делил чурек и пищу.

— Имам, среди пленных есть раненный в руку солдат. Он беспомощен и одинок. Я напишу, чтобы нас выкупили обоих, — предложил Булакович.

Все молчали.

— Я — ваш гость, но русские ведь считают меня твоим пленником, и выкуп только утвердит их в этом.

— Как думаете вы, братья? — обращаясь к присутствующим, спросил имам.

— Русский прав. Если отпустить его без выкупа, ему отрубят голову, — сказал Шамиль.

— Повесят или расстреляют, — поправил его знавший русские порядки Ахмед.

Все рассмеялись.

— Одно стоит другого, — согласился Булакович, когда переводчик объяснил ему причину смеха.

— Имам, отправь его к нам, в Чечню, хотя бы в мою саклю, — предложил Бей-Булат. — Я прикажу всем аульчанам уважать и оберегать русского. Он будет и вашим и моим гостем, а тем временем наши лазутчики через мирных чеченцев передадут в крепость его письмо, и русские выкупят пленного.

— Хорошо. Сделаем так. Я хочу задать ему еще один вопрос, братья, а вы следите и слушайте, что скажет русский, — предложил Гази-Магомед. — Переведи, Ахмед, мои слова… Скажи, наш гость, если мы вернем тебя за выкуп или просто так, без денег, обратно к русским, можешь ты дать нам вот здесь, сейчас, клятву, что никогда больше не будешь воевать с нами… Без этой клятвы мы не можем отпустить тебя обратно.

Булакович выслушал Ахмеда и, покачав головой, твердо произнес:

— Нет, имам. Такой клятвы я не дам… я не могу ее дать. Наоборот, я твердо знаю, что мне придется снова воевать с вами. Ведь я — русский солдат и буду выполнять приказы моего начальства, а вы сами знаете, что воин обязан подчиняться командирам. Нет, имам, лучше просто отошли меня в дальние аулы, где я буду пленником до тех пор, пока будет длиться эта проклятая война.

Гази-Магомед встал, положил обе ладони на голову Булаковича:

— Чистый сердцем мюрид… Иди, Иван, к себе… Не надо мне твоей клятвы. Я знаю, что, воюя, душой и сердцем ты будешь с нашим народом. Чем больше будет таких русских, как ты, тем скорее кончится война между нами.

— Аммен! — хором произнесли все.

— Правильные твои слова, имам. Этот русский мне ближе многих тех, кто совершает пять раз в день намаз, а в душе ненавидит газават и мюридов, — сказал Гамзат-бек.

— Иди, Иван… Ты скоро будешь в Грозной и забери с собой раненого солдата. Выкуп за него возьмем небольшой.

Все стали расходиться. Ахмед и чеченец с Булаковичем вышли на улицу.

— Поедешь его аул… хорошо там будет… русски солдат с тобой пойдет, — сказал Ахмед. — Потом обратно Грозная поедешь… Имам тебя уважает. Имам говорит, эта русски чисты человек, как мюрид, обман нету. Имам ха-а-роши, — закончил свою тираду татарин.

Вечер спускался над горами и кумыкской равниной. В серо-фиолетовой дымке виднелись белые верхушки аварских гор. Над высокими хребтами сияло уходящее солнце, и дымно-серая мгла заволакивала горизонт. В ауле зажигались огни, слышался вечерний призыв муэдзина.

«Завтра в путь», — подумал Булакович, еще не зная, что сулит ему жизнь в горах.

Постояв, он медленно пошел к пленным солдатам, чтоб предупредить раненого собрата о решении имама.

Утром Булаковича разбудил Ахмед.

— Ваша блахородия, через три час тебе и солдат, рука ранетый, ихат нада. Шамиль-эфенди говорит, два лошад имам давал, два мюрид-тавлински до чеченски сторона провожает. Одна чеченца-мюрид, тебе кунак будет, тожа едит. Аул Шали тебе возит нада, там сакла Бей-Булат жит будешь, гость будешь, чечены твоя выкуп делат будут. Иди, скажи солдат, скоро ихат нада. Потом суда иди, обедат будешь, старшина салам скажешь, и в дорогу. — Татарин тихо вздохнул: — Дай тебе аллах твоя русски дом ихат, жена, детки видат. Меня этого бох не дает. — Он махнул рукой и вместе с Булаковичем вышел из сакли.

Была уже осень. Прохладные утра с еще ярким сияющим солнцем и колючим, щипавшим щеки, ядреным, чуть морозным ветерком.

«А ведь нам будет трудно в осеннюю пору ехать без теплой одежды в глубь гор, в дальние аулы Чечни», — подумал Булакович. И он, и солдат были в поношенных мундирах, без пуговиц, с продранными локтями, не гревших даже здесь, на теплой, облитой солнцем равнине.

— Здравствуйте, братцы, — поздоровался он с солдатами, понуро и безнадежно выслушавшими его.

— Значит, покидаете нас, господин разжалованный? — с тоской спросил один из них. — Вас с Егоркиным уведут в горы, а завтра и нас куда-нибудь разгонят.

— А чего делать? Жалиться не на кого. Плен, одно слово — неволя, — горько посетовал другой солдат.

— А на что вам Егоркин, рука у него простреленная, чеченам он не работник, помочи от него никакой. Может, заменить кем, кто поздоровее будет?

Егоркин, сидевший тут же, молчал, не вмешивался в разговор, словно речь шла не о нем.

— Нельзя, его сам имам назначил со мной, — ответил Булакович, не желая говорить о возможном выкупе русскими его и больного солдата.

— Ну чего же исделаешь. Стало быть, Козе виднее, — вздохнул первый. — Да тут и не поймешь, игде будет лучше, здесь али в горах!

— Ну, Егоркин, прощайся с товарищами и пойдем со мной. Скоро ехать, — поторопил раненого Булакович.