Хаос (ЛП) - Шоу Джейми

— Тебе удобно?

На этот раз я ничего не могу с собой поделать и тихонько хихикаю, а когда он спрашивает, над чем я смеюсь, отвечаю:

— Ты ведешь себя так, словно никогда раньше не был с девушкой.

— Так ещё никогда. Не с такой девушкой, как ты.

Если бы он только знал, что уже был со мной когда-то, много лет назад, и гораздо более ближе, чем сейчас. В такую же ночь, на вечеринке вроде той, с которой мы только что сбежали, прежде чем он ушел из моей жизни и забыл мое имя, мое лицо, нашу историю.

Я пытаюсь отогнать это воспоминание, но это трудно, когда его руки обнимают меня, и только один из нас помнит, как наши глаза встретились в первый раз, как соприкоснулись наши губы.

Мой самый первый раз.

— Знаешь, я была влюблена в тебя в школе, — признаюсь я.

Я знаю, что он не помнит, но не могу удержаться от боли или надежды. Мое сердце тянется к нему, пытаясь заставить его вспомнить.

— Неужели?

Я тихонько вздыхаю, когда мое надежда не оправдывается, и Шон проводит большими пальцами по моим рукам.

— Да, — говорю я.

Шон начинает играть с моими пальцами, его трудом заработанные мозоли трутся о мои.

— Не стоило.

— Почему?

— Я не был хорошим парнем в старших классах. — Когда я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть на него, он убирает мои волосы со лба и заправляет их за ухо. Его футболка мягко касается моей щеки, голос еще мягче, когда он говорит: — Такой парень, как я, не был бы хорош для тебя в старшей школе.

Я хочу поспорить с ним, но не знаю, смогу ли. И вообще, какой в этом смысл? Я поворачиваюсь, устраиваюсь у него на груди и позволяю ему крепче обнять меня.

— Что делает тебя хорошим для меня сейчас?

— Скорее всего, ничего. Но я все равно хочу тебя.

Часть меня удовлетворенно вздыхает, в то время как другая хочет спросить, надолго ли. До конца этого тура? Пока ему не надоест? На сегодняшний вечер? Навсегда?

— Ты меня совсем не знаешь, — говорю я, но Шон быстро реагирует.

— Я знаю, что ты разговариваешь во сне.

Я отталкиваюсь от его груди и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Нет.

— Да, — говорит он с игривой ухмылкой. — Прошлой ночью ты все время повторяла: «О, Шон, ты такой горячий, я так сильно хочу тебя…».

Моя челюсть падает в судорожном вздохе.

— Ты врешь!

Когда он начинает смеяться, я шлепаю его, пока он не обнимает меня и не прижимает к своей груди. Я смеюсь вместе с ним, наслаждаясь тем, как его тело дрожит за моей спиной, а потом просто улыбаюсь.

— Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — просит он меня через некоторое время, и по его голосу я слышу, что он тоже улыбается.

— Иногда я люблю кетчуп в макаронах.

Его большие пальцы перестают скользить по моим рукам, когда я произношу первое, что приходит мне в голову, и он говорит в тихую ночь:

— Черт. Это все меняет. Я думаю, тебе лучше вернуться внутрь.

Я смеюсь, и его большие пальцы вновь приходят в движение, удерживая меня в своих объятиях.

Улыбка по-прежнему в его голосе, когда он говорит:

— Расскажи что-нибудь еще.

— Теперь твоя очередь, — возражаю я.

— Что ты хочешь знать?

— Ты когда-нибудь был на такой вечеринке?

— Как эта? — Я киваю головой на его плече, и он говорит: — Нет. Я бывал на всяких сумасшедших вечеринках, но ничего подобного.

— Если ты подпишешь контракт с отцом Виктории, сможешь получать их каждый вечер.

— А зачем мне это нужно?

Я разворачиваюсь и смотрю ему в лицо, склоняю колени к его бедрам.

— Ты разве не мечтаешь об этом?

Шон кладет руки на потертые колени моих джинсов, вплетая пальцы в нитки.

— Ты имеешь в виду, чтобы кто-то другой указывал нам, что делать? — Когда я жду от него подробностей, он говорит: — Оно того не стоит. Я не хочу, чтобы кто-то говорил мне, что писать, а что нет, или как быстро мы должны все это выложить. Cutting the Line хороши, но сравни их сейчас с тем, как они звучали пять лет назад.

Я точно знаю, что он имеет в виду.

— Их первый альбом был потрясающим.

— И Вэн это знает. — Его пальцы продолжают скользить по каждой щели и прорези на моих джинсах, по каждой из них, как будто ему нужно прикоснуться к каждому дюйму моей обнаженной кожи, хотя я сомневаюсь, что он понимает, что делает. — Он любит эту жизнь, но ненавидит то, что ему приходится делать, чтобы жить так, как сейчас. Отец Вики держит его под каблуком. Это бы убило все для меня и Адама, и я знаю, что Майку и Джоэлю тоже не понравилось бы. — Его пальцы скользят в щель позади моей икры, и я притворяюсь, что не замечаю этого, что не таю от его прикосновения. — А как насчет тебя?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Мне нравятся вещи такими, какие они есть.

Его улыбка согревает холод ветра на моих щеках.

— В любом случае все изменится. Просто медленнее.

— Мне нравится медленно.

— Мне тоже начинает нравиться медленно. — Его взгляд скользит к моим губам, и ветерок, кажется, успокаивается. — Как сейчас… Я очень хочу поцеловать тебя.

— Почему не целуешь? — Мой голос глухой, с придыханием.

— Потому что мне нравится это. — Его пальцы ползут вверх по моим ногам, пока снова не вплетаются в рваные нити, натянутые на моем колене. — Расскажи мне что-нибудь еще.

— Например, что?

— Где ты видишь себя через пять лет?

Я перевожу взгляд с его пальцев на глаза.

— Господи, неужели ты не мог выбрать что-нибудь попроще? — Шон улыбается, и из-за очаровательной ямочки, которая появляется на его щеке, мне хочется ответить на все его вопросы. — Не знаю, надеюсь, что все еще буду играть.

— И это все?

— Это единственное, что я могу сказать наверняка.

Есть вещи, которые я хочу — как Шон, каждый кусочек его, — но я не знаю, где мы будем завтра, а тем более через пять лет. И когда я пытаюсь угадать, мне просто больно. Потому что пять лет — это почти шесть лет, а шесть лет — это чертовски долгий срок.

Он понимающе кивает, и я спрашиваю:

— А ты?

— Определенно буду все еще играть. Надеюсь, с тобой. — Шон ухмыляется, и я улыбаюсь. — К тому времени, возможно, мы уже будем частью лейбла.

— Я думала, ты не хочешь быть с лейблом?

— Не сейчас, — объясняет он. — Я хочу быть достаточно знаменитым, чтобы, когда мы будем составлять документы, они целовали наши задницы, а не наоборот. — Я хихикаю и придвигаюсь ближе к нему, слушая, как он продолжает. — К тому времени Адам и Персик, вероятно, поженятся, так что я, вероятно, останусь бездомным.

Я смеюсь и шучу:

— Я бы позволила тебе жить со мной.

— Ну вот, — говорит он с одной из своих беспечных, ярких улыбок. — У нас уже есть план.

Я смотрю в сторону, на кусочек гравия рядом с моим ботинком, и чувствую, как моя собственная улыбка тускнеет, когда я зажимаю её между пальцами.

— Часть меня не хочет, чтобы это турне заканчивалось.

— Почему?

Я снова поднимаю на него взгляд, мои глаза делают признание, когда мой рот задает вопрос, которого мое сердце слишком боится.

— Что будет, когда мы вернемся домой? Для нас с тобой?

Притворимся, что поцелуев, которыми мы обменялись за чашкой кофе в туристическом автобусе, никогда не было? Продолжим дурачиться втайне? Что произойдет, когда он встретит кого-то лучше меня, красивее меня?

— А чего бы ты хотела? — спрашивает он.

— Не делай этого, — умоляю я.

— Что не делать?

— Ставить меня в неловкое положение.

Шон долго изучает меня, а потом говорит:

— Я сказал, что хочу тебя. Ты думаешь, это не было неловко?

— Что это вообще значит?

— Что ты имеешь в виду, говоря: «Что это вообще значит?» Это значит, что я хочу быть с тобой. — Легкий румянец ползет по его щекам, но я все еще не могу поверить, что Шон говорит то, что я думаю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Быть со мной, как?

Шон смеется и качает головой.

— Господи, Кит, неужели ты не видишь, как я увлечен тобой? Я говорю, что не хочу, чтобы мы встречались с другими людьми, ясно? Я хочу тебя для себя. Я хочу посмотреть, где мы будем через пять лет.