Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

И еще одна причина, по которой мне все же следует доучиться в пансионе, – это моя мама. Она так и не захотела являться мне в доме своего отца. Я не понимаю, в чем дело, – здесь все ее вещи, здесь ее детство и юность. Но почему‑то она появляется только там, где проходит юность моя. И я… я еще не готова отпустить память о ней. Мне слишком хорошо, когда ее невесомая рука касается моих волос.

* * *

Магда повела себя необычно. Сначала отворачивалась от меня, но сегодня вечером подсела на мою кровать и расплакалась.

– Теперь мы обе круглые сироты, – всхлипывала она, но на расспросы, что же случилось с ее мамой, только мотала кудрявой головой.

Я не стала настаивать. В конце концов, само ее теплое отношение для меня гораздо важнее, чем знание секретов. Пусть молчит, если так хочет. Пусть только верит мне хоть немного.

* * *

Мне неприятны наши вечера, как проводит их Дана. Раньше в них было хоть что‑то светлое – каждая встреча с духами заканчивалась тем, что они, успокоенные, покидали землю и отправлялись на Небо. Я так чувствовала. Только мама оставалась за моим плечом и шептала слова утешения мне на ухо. Теперь все иначе.

Теперь мы не начинаем, пока не очерчен меловой круг. Скрытый мир стал враждебней, злей, но только потому, что Дана искала силы. И сила приходила к ней. Я чувствую это, как будто Данута становится все больше, занимает больше места, вдыхает больше воздуха, чем остальные.

Она говорит, что духи могут исполнить любое желание, только если правильно угадать цену их помощи. И что больше всего они любят теплую кровь. Любят, чтобы кровь не давалась просто так, чтобы жертва сопровождалась болью, мучениями. Иначе она яйца выеденного не стоит. Остальные боятся ее и верят. Или только боятся. Никто не забыл, как она заставила сестру Беату упасть с лестницы.

Вот только я уверена – то не неприкаянные души, а настоящие демоны приходят по ее зову. Дане не нравится это слово, будто оно оскорбляет ее благие намерения, но ведь все это ложь, ложь!

Все, чего она хочет, все, о чем ее нечестивые молитвы, – это власть над людьми, способность сминать их пальцами, как хлебный мякиш. Внушать, заставлять. Для чего все это? Неужели это все потому, что ее (далее строка зачеркнута).

Я не верю, что остальным нужно то же самое. Просто они помнят, что может статься с теми, кто противостоит Дане, и не хотят оказаться в стане проигравших. Или им нравится думать, что они как‑то мстят миру вокруг.

Магда поет как ангел, пока мы танцуем, кружимся, дышим в такт, чтобы демоны обратили на нас внимание.

Густые струи черного тумана тянутся к Дане из пространства и оседают в груди, хоть внешне это незаметно. Опять я вижу то, чего нет.

Но если всего этого не существует, если все это только в моей больной голове, на внутренней стороне век, то в какой же омут затягивает меня с каждым звуком, с каждым ударом, с каждым вздохом, с каждым…

Я слышу стук – и тону.

Неужели я все‑таки схожу с ума? Тогда нужно бежать отсюда прочь. Страшно, что может статься со мной.

Помоги мне, мама! Помоги принять верное решение.

* * *

Вчера кое-что произошло. Для меня кое-что изменилось. И – впервые за долгое время – в хорошую сторону. Или нет? Ох, я не знаю. У меня горит лицо, горит вся кожа. И, кажется, даже изнутри. То вдруг бросает в дрожь, но не ледяной озноб, а как будто прохладный апрельский ветерок налетает на разомлевшее тело.

И все повторяется.

Сегодня я никак не могу сосредоточиться на уроках. Пани Ковальская даже раскричалась, когда я не услышала, что она вызывает меня отвечать у карты. Все, чего мне хочется, – это смотреть в окно, на горящую листву, на увядающие клумбы. И улыбаться тихонько, чтобы никто не мог видеть мое лицо.

А еще я ужасно хочу, чтобы снова наступило утро воскресенья. Я тогда проснусь раньше всех. Или даже совсем не стану спать. Наверное, я даже не смогу сомкнуть глаз. Ох, боже, я уже волнуюсь! Как мне прожить неделю?! Все догадаются, и я просто умру от стыда! Мне кажется, девочки уже начали подозревать, что со мной неладно.

Хотя… Я же сумасшедшая, ха-ха! Я просто стала еще немного безумней, чем обычно. Но это секрет!

* * *

Однажды я сгорю со стыда. Сначала никто ничего не заметит, а внутри меня полыхнут угли. Истлеют все органы, свернется от жара кровь. Но я буду улыбаться, пока моя кожа не покроется зольными лепестками и не осыплется на землю. Из меня получится недурное удобрение.

Не знаю, какая дурная муха меня укусила. На что я вообще могла надеяться в то время, когда рядом со мной всегда находится такая красота? Что вообще красота? Раньше я смотрела на нее и полагала, что она дар для меня. Что я могу бескорыстно наслаждаться чужим совершенством и гордиться тем, что могу коснуться его рукой. Гордиться дружбой с красивым созданием. Но теперь…

Я не собиралась ему улыбаться. У меня не было какого‑то плана, да и надежд никаких тоже. Просто я увидела его лицо, его по-девичьи застенчивый румянец и контраст персиковой кожи с белоснежным воротничком, и на меня вдруг что‑то нашло, налетело, накатило. И вот я стою в дверях костела, как дурища, и улыбаюсь ему. А он смотрит поверх моей головы. На настоящую красоту. Я прочитала в его взгляде чистый восторг и почувствовала, что умираю.

Как можно быть такой глупой? Хочу исчезнуть, пока никто не узнал о моем позоре.

* * *

В моей душе нет места для ненависти. Там нет места мраку. Я не стану желать никому зла.

Мама, знала бы ты, как сильно я страдаю! Как хочу вырвать из груди собственное сердце и вышвырнуть его в окно! Пусть не бьется.

* * *

Я успела испугаться, что потеряла Магду навсегда. Я проснулась, а ее не было на месте. Небо темное, свет еще нигде не горит. А кровать холодная, простыни смяты, будто она металась всю ночь в лапах кошмара.

Чья‑то рука (мама, я знаю, что она твоя) подвела меня к тому окну. Оно выходит на лес, и видно самое начало дороги, по которой мы ходим в деревню каждое воскресенье. Туман вился у самой земли, лаская последнюю зелень. Деревья покачивали остатками сусального золота. Прекрасная картина.

И тут вышли они. Он заметно выше ростом, отчего она казалась прекрасной хрупкой принцессой. Хотя кого я обманываю – она и есть принцесса. Все это знают. Даже Данка.

Он протянул руку к ее щеке и коснулся ее. Мне было видно, какие у них розовые лица, словно их касался отблеск внутреннего огня. Я тоже горела, но этого так никто и не увидел. И хорошо.

1924–1925. Зеленая кровь

Те, кто утверждает, будто первая любовь – прекраснейшее из чувств, либо полные идиоты, не способные к рефлексии, либо люди с отвратительным чувством юмора. Первая любовь, вероятно, самый травмирующий опыт, который переживает личность. Мало кому везет, большинство проходит сквозь ад.

На что это