Автово - Андрей Портнов

— Ой, совсем белый, — в восторге воскликнул Рудик, когда я снял с башки полотенце.

— Ну, допустим не совсем белый, — ответил я, смотря на себя в зеркало, — но белее я стать уже не могу. Хотя, при определённом освещении, действительно, почти белый.

И, даже не расчесываясь, оставив на своей башке торчащие во все стороны патлы, я выбежал в коридор, чтобы показаться Булгаковой, которая в это время, как я знал, была в 210-ой.

В коридоре сидела первая жертва. Ничего не подозревающий Юрик курил сигарету, мирно сидя на карачках возле своей 213-ой. Увидев, как что-то выбегает из 215-ой, он из чистого любопытства повернул голову и так и остался в такой позе.

Для приличия я несколько секунд оставался неподвижным, затем, посчитав, что нужно что-то делать, я громко крикнул:

— Привет, Юрик!

Тот, видимо, очнулся от моих криков, потому что он резко поднялся, бросил сигарету, и со словами «Ой, напугал!» кинулся в 213-ую. Я же в свою очередь, пока ничего дальше не случилось, побежал в 210-ую.

Катя и Султан спокойно пили чай, когда ворвался я и с порога крикнул:

— Ну, как?!

— Эх, Портнов, сожжешь ты свои волосы, — мрачно изрекла Катя.

— А дальше что будет, — спросил Султан, — в полоску покрасишься?

Мы ещё немного поболтали, и я решил возвращаться. В коридоре передо мной предстала странная картина: Шашин, Платон, Петька и Глушков смотрели на меня с открытыми ртами, а Юрик показывал им на меня пальцем, при этом всё время что-то орал и разводил руками. Я крикнул и им: «Привет!» и, как ни в чём не бывало, зашёл к себе в 215-ую.

— Ну, как реакция? — с любопытством стал расспрашивать меня Владичка. — Это из-за тебя в коридоре крики какие-то?

— Ага! Полный атас! — ответил я. — Ты бы видел, как Юрик на меня смотрел. Ну, ничего, я думаю, сейчас будет продолжение.

Я оказался прав. Всего через несколько минут дверь без стука отворилась, и к нам завалился Ткачев. Секунд 20 он смотрел на меня, а затем тихо произнёс:

— Извините, ошибся дверью.

— Ничего, ничего, — бросил я ему вдогонку, — бывает.

— Видали, — обратился я уже к своим соседям, — якобы ошибся дверью, хотя живёт около самой лестницы. Тут и дурак не ошибётся.

— Ба-а-а! — сказал Рудик. — И как же Ткачев на такое решился? Он же ведь такой стеснительный.

Через некоторое время снова наша дверь отворилась, но уже со стуком, и вошёл Лёша.

— Ой, Рыжик, какая прелесть, я тоже так хочу! Владик, а где нарды?

Предоставив им с Владиком заниматься их любимым делом, я пошёл в туалет.

В коридоре «случайно» разгуливали все «школьники» и при моём появлении усиленно делали вид, что заняты каким-то чрезвычайно важным разговором.

— Лишь бы у них косоглазие не осталось навеки, — подумал я про себя, глядя, как «школьники», не поворачивая головы, косились в мою сторону, — а то не очень-то приятно иметь дело с косыми соседями.

И с чувством гордости за самого себя я прошагал дальше.

А теперь пора поговорить об одном интересном местечке в общаге, именуемым профилакторием. Данное местечко находилось на четвёртом этаже и занимало целое его крыло. Именно это название — «Санаторий-профилакторий при Ленинградском кораблестроительном институте» — я прочитал на табличке у входа в общагу, когда первый раз в феврале 1994 года прибыл сюда с планом Гармашёва в надежде разыскать будущее место нашего проживания в Питере. Такое вот громкое название для филиала матери Терезы, которое занимало лишь 1/15 часть всего здания общежития.

— Сюда вот и направляют свои стопы неизлечимые, немощные и убогие, — подумал я, впервые обнаружив санаторий на 4 этаже.

И тот факт что ещё во втором семестре (а то и в первом) туда стал ходить наш Владик, меня особо не удивлял, зато выражение несказанного удивления и полуобморочного состояния не покидало моего лица, когда я увидел, что туда же заходят настоящие кабаны и «шкафы» громадных размеров, у которых на морде напрочь отсутствовало желание поправить своё здоровье (которое и без того, судя по их лоснившимся и красным рожам, прямо-таки лилось из них), но и наоборот, их взгляды выражали желание кому-нибудь это самое здоровье подпортить. Что и говорить, загадка, да и только.

Но ситуацию разъяснил сам Владик. Оказывается, эти кабаны и все остальные ходили в профилакторий только с одной единственной целью — пожрать, поскольку в программу лечения входило также и питание в местной столовой. За всё это следовало, разумеется, заплатить, а точнее взять путёвку (1 смена — 24 дня), но эта путёвка стоила так мало, что вариант казался непременно выигрышным. Ну, а что касается прочих пунктов, то есть нескольких лечебных процедур, то их принимали только желающие, но, так или иначе, жратва для всех была самым главным пунктом.

Конечно, предложение было заманчивым, и я с радостью бы взял путёвку вслед за Владиком, если бы не сомневался в меню нашего советского общепита. Уж чем-чем, а продуктами родители меня затарили, так что голодная смерть мне не грозила.

Сам Владик же расхваливал прелести профилактория направо и налево, пытаясь одновременно склонить туда и нас с Рудиком. Но мы не сдавались. И поэтому бедняга Владик вынужден был ходить в профилакторий один. Но, однажды, случилось то, что перечеркнуло его одинокие похождения.

В один прекрасный день, идя по коридору в туалет, я натолкнулся на нашу милую Бабу Женю, которая по привычке уже хотела послать меня ко всем чертям. Но, обернувшись, она смерила меня взглядом, от которого у меня мурашки по коже пошли, и как-то странно улыбнулась.

— Ничего хорошего эта улыбка не предвещает, — подумал я, и не зря.

Баба Женя обошла вокруг меня, осмотрела со всех сторон и, видно, придя к какому-то решению, резко выпалила мне в лицо:

— Ну, чего стоишь как одинокий хрен, пошли со мной, дело есть.

Я никак не мог отказать этой вежливой леди и пошёл за ней. Около мусорного бачка мы остановились, и эта леди всё также резко выкинула мне следующее, указывая на бачок:

— Давай берись за тот конец и помоги мне дотащить его до лестницы.

Краска бросилась мне в лицо. Я почувствовал такой сильный жар, что прямо-таки задохнулся от резко нахлынувших на меня чувств. Но отступать было уже невозможно. И вот, наступая на протухшие чьи-то останки, которые пролетели мимо мусорного бачка, всеми своими силами сдерживая тошноту, я одним пальцем взялся за ручку бачка с одной стороны, эта аристократка — с другой, и мы, громыхая по коридору, потащили его до лестницы.

Эти несколько секунд тянулись бесконечно, и всё это время меня не покидала мысль: что будет, если меня сейчас кто-нибудь увидит за этой «работёнкой». Ведь тогда до конца жизни этого не забудут. В гроб лягу, а всё равно помнить будут, и на поминках будет звучать нескончаемый смех.

Слава Богу, из наших меня не увидел никто, зато увидела Алёна — подруга Анечки и непальцев, особа не в меру истеричная и чрезвычайно нервная, как будто у неё три раза в день начинаются месячные. Увидев меня, Алёна уже готова была дико заржать, но, перехватив мой полный скорби и отчаяния взгляд, сдержалась. Да что там говорить, увидев такой взгляд, не посмела бы засмеяться и чокнутая шизофреничка, если бы у неё была хоть капля совести и сострадания.

Наконец-то, через пару тысячелетий мы дотащили нашу ношу до лестницы, где стоял ещё один полупустой мусорник. Однако, на этом мои испытания не закончились.

— А ну-ка, давай взяли, — сказала Баба Женя и энергично ухватилась за дно бачка. Мне пришлось сделать тоже самое.

— Поднимай… переворачивай, — продолжала она.

— Ну, вот, спасибо, — услышал я первое порядочное слово из её уст за всё время проживания в общаге и быстренько смылся, боясь, что за этим последует ещё просьба отнести бачок на место…

— Надо новое мыло покупать, — думал я, моя руки в двадцатый раз за прошедшие два часа и смотря, как последний крохотный кусок мыла исчезает у меня на глазах. Я ещё до сих пор не мог отойти от нервного потрясения и старался не думать о его последствиях. А они были. Под напором недавних переживаний я уступил напорам Владика и согласился взять путёвку в профилакторий. Даже Рудик, у которого продуктов было меньше, никакой ногой не хотел идти в этот профилакторий и смотрел на меня с выражением полной прострации. Только Владичка сильно радовался этому обстоятельству, хотя так и не мог понять, почему это меня так легко удалось уговорить. А мне было уже всё равно. И теперь после бачка мне ничего не стоило попробовать пищу для «обделённых судьбой и обиженных жизнью».

Вот такая история. И после этого я целую смену, то есть почти месяц ходил в этот профилакторий. Система там была такая: рано утром (с 7-30 до 9-00) нужно было идти на четвёртый этаж. Там, страшно зевая и рискуя порвать пасть, берёшь талончик на завтрак, обед и ужин, расписываешься и, также зевая, бежишь как лошадь по всему общежитию в совершенно противоположный конец, а затем спускаешься на первый этаж. Там перед твоими глазами предстает «белоснежная» столовая. Ты встаешь в очередь такой же зевающей толпы, и через некоторое время тебе выдают ЕДУ. Под словом «ЕДА» понимается всё, что хочешь. На завтрак обычно выдают очаровательную блевотину размазанную по тарелке и громко именуемую «кашей». К блевотине прилагается чай. Поскольку стаканов не всегда хватало, чай иногда выдавался в маленьких баночках. Где они (повара) берут эти баночки — догадаться не сложно, так как все и не раз видели их в поликлиниках, а именно в приемной лаборатории по анализу кала и мочи. После вкусного, а главное питательного завтрака нужно как можно быстрее добежать до своей комнаты, чтобы окончательно не заледенеть (особенно зимой) в просторных для ветра и сквозняка коридорах родного общежития. После этого (если ты без последствий добежал до своей комнаты, минуя туалет) ставишь у себя чайник, достаешь что-нибудь вкусненькое и восполняешь недостающие калории. А после этого, если день выходной, ложишься обратно в кровать и досыпаешь, сколько тебе надо.