Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Меня обливали жар и озноб, в ушах звенело, перед глазами ползли темные пятна.

Это было, как если бы у меня на глазах рухнул Мер-Дуб.

Не укладывалось в голове, что это возможно.

Да, для этих парней, киевских варягов, покинувших дом еще подростками и проведших далеко не мирные годы в дружине воинственного вождя, наш Князь-Медведь был всего лишь чужеземным колдуном, которого надо убить поскорее, пока не начал творить чары. Желательно – пока не успел даже взглянуть на тебя.

Но для меня… я ведь выросла здесь.

Мои предки по матери несколько веков видели в нем исток своего мироздания. Я встречала Князя-Медведя редко – только в срок поминания мертвых, когда приносились жертвы чурам. И то мы, дети, в это время забивались на полати и накрывались чем-нибудь, пища от страха, и даже глянуть на него одним глазком из-под овчины уже считалось среди нас великим подвигом.

«Мой брат Князь-Медведя видел!» – говорилось с гордостью.

Многим только после своей свадьбы, войдя в число старших, удавалось избавиться от страха, что «Князь-Медведь заберет». Это существо – не то человек, не то зверь, не то свой по крови, не то чужой и даже чуждый, не то живой, не то мертвый и вечный – воплощал всех наших предков и сам был почти богом.

Они убили его – так сможет ли существовать дальше племя плесковских кривичей?

Они убили его, потому что я привела их сюда – так смогу ли дальше жить я?

А Мистина уже бежал к Эльге.

Она тоже не сразу оторвала взгляд широко раскрытых глаз от косматого тела и темной лужи крови на зеленом мху. Но когда она наконец посмотрела на Мистину, в ее взоре было облегчение.

Я едва успела это отметить – меня вытошнило.

– Идем скорее! – Мистина устремился прямо к Эльге и схватил ее в объятия.

Она позволила ему обнять себя и даже сама прижалась к нему, вцепилась в рубаху на груди. У нее было такое лицо, будто она сейчас заплачет.

Бедная, какой ужас ей пришлось пережить – звать, не ведая, кто первым явится на ее зов, друг или чудовище!

Но мы все еще были в Нави.

И мы совершили ужасное преступление. Равного ему я даже представить не могла – никогда в жизни ни о чем подобном не слышала. Это хуже, чем… убить собственного отца. Или обесчестить мать. Или… не знаю!

Кара может настичь нас прямо сейчас.

Сейчас появятся невидимые слуги-нави, и мы все падем замертво…

Раньше, по дороге сюда, я не думала, каким образом мы избавим Эльгу от жениха-медведя. Мне казалось, мы просто уведем ее тайком. Мистина тоже не думал: ему все было ясно. «Вот враг, вот топор, дальше понятно», – как он потом говорил.

– Ну что, он ничего тебе не сделал? – Мистина отстранил от себя Эльгу и взглянул ей в лицо. – Я вовремя успел?

– Да. Я только кашу сварила… – пробормотала Эльга, стараясь не глядеть на мертвого. – Ута! – Она заметила меня. – Что с тобой? Ты цела?

Она подбежала ко мне; мы обнялись.

На миг мне стало спокойно, будто все уже позади… или вовсе ничего этого не было.

– Хватит, девушки, обниматься, мне завидно! – Мистина взял ее за руку и оторвал от меня. – Идемте отсюда. Темнеет, а я не уверен, что найду дорогу в этом лесу ночью. А что будет к утру – йотуна мать знает!

– Никаких сокровищ! – Из избы показался разочарованный Альв; чтобы оттуда выйти, ему пришлось согнуться пополам. – Я думал, у него там золото, серебряные кубки, и все такое…

– Нету там никакого золота! – воскликнула Эльга и засмеялась, будто безумная. – Горшки глиняные да тряпье вонючее! Идемте скорее!

Мы пошли обратно почти прежним порядком: впереди Альв, потом Эльга, потом я, за нами – Мистина и трое дренгов.

Черепа скалили зубы, но указывали нам дорогу. При виде каждого у меня вновь замирало сердце в ожидании: вот сейчас на нас набросятся невидимые духи, обитающие в старой жертвенной кости! Или заморочат, собьют с пути, заставят ходить по лесу от одного черепа к другому, пока мы не упадем от усталости.

Но нет – вон уже видны рвы, а за ними тын… и темная фигура на тропе.

Не то женщина, не то птица, не то живая, не то мертвец…

Бура-баба стояла на стежке между рвами, и ее никак нельзя было обойти. В руках она держала свой посох с увесистым комлевым навершием в виде бородатой головы.

– Ой, ё… – ляпнул кто-то из парней позади меня, но скорее с изумлением, чем со страхом.

– Прочь с дороги! – рявкнул Альв и выставил сулицу, которую держал в левой руке.

– Нет вам хода из Нави, здесь почить вам навек! – каркнула старуха и взмахнула посохом, будто собиралась снести нам всем головы. – Эй, слуги мои верные, чуды черные, куды дикие! Собираю вас с болота глухого, с дерева сухого, с волка лютого, с медведя ярого…

Но больше она ничего сказать не успела.

Не устрашенный грозящим проклятьем, Альв шагнул вперед, сулицей отбил посох, а обухом топора в другой руке ударил старуху по голове.

Падая, она успела выбросить вперед свой посох и попала мне по ногам.

Я упала – показалось, что сейчас скачусь в ров со змеями, и я судорожно вцепилась в траву.

– Баба Гоня! – вскрикнула Эльга.

Как бы ни была страшна эта старуха в своем нынешнем существовании, она все же оставалась нашей бабушкой.

Эльга бросилась к ней, желая убедиться, что та не убита, а только оглушена. Я надеялась на это: видела, что Альв ударил не лезвием секиры, а обухом. И обухом можно проломить голову, однако птичья берестяная личина должна была смягчить удар.

– Куда, йотуна мать! – рявкнул Мистина и кинулся к Эльге. – Некогда!

Он подхватил ее, закинул на плечо и бегом устремился в калитку, которую парни уже открыли.

Я попыталась встать, но щиколотку пронзила острая боль, и я снова упала.

– Быстрее, быстрее! – кричал впереди Мистина.

Я снова попыталась встать – и это мне удалось. Ногу я всего лишь ушибла и могла на нее наступать.

И первым делом я подбежала к Буре-бабе. Дрожащими руками стянула птичью личину.

Ну да, это она. Баба Гоня.

Еще сильнее постаревшая за эти годы, какая-то закопченная…

Глаза ее были закрыты, тонкие седые пряди выбились из-под волосника.

– Баба Гоня! – позвала я. – Ты живая?

И сама ощутила глупость своего вопроса.

Живая? Она уже года три не живая, наша баба Гоня. А та, которой она стала, – и три тысячи лет.

И все же я знала, о чем спрашиваю.

Меня с прошлого раза мучила память о том, как мы бросили ее лежащей без памяти на полу. Если бы наша бабка упала в прежней жизни, у себя дома, разве бы мы оставили ее лежать, как полено, не подняли бы?

В прошлый раз мы с Эльгой были слишком напуганы и видели в ней не человека, а иномирное существо, которое по своей воле бывает живым или мертвым и к которому нам вообще не следует прикасаться.

Но теперь, после того как я увидела смерть Князя-Медведя и узнала, что обитатели Нави смертны…

Я не могла ее бросить без помощи.

Ведь здесь лес, тут никого больше нет!

Баба Гоня была бледна и выглядела очень плохо. Почти как мертвая, но я почему-то была уверена, что она жива. Мне казалось, она дышит.

Надо… перенести ее в избу, дать хотя бы воды, заварить зелья…

Да хоть сосновой хвои – она сама поила этим всех недужных, кому требовались силы.

Я подняла голову, чтобы позвать на помощь, но поняла: звать некого.

Впереди зияла распахнутая калитка, во дворике за ней было тихо. Крики и шум шагов, которые я краем уха слышала вот только что, смолкли.

Они ушли – Мистина, Эльга, Альв и прочие парни.

Я видела, как Мистина тащил Эльгу на плече; конечно, ему было некогда оглядываться еще и на меня.

Потом они говорили: один не заметил в суете, как я отстала, и думал, я иду сзади; другой помнил, что я знаю обратную дорогу, и был уверен, что я сама выберусь из леса; третий решил, что я осталась по своей воле, а им ведь не приказывали привезти двух девушек.

Эльга обнаружила мое отсутствие далеко не сразу, а тогда уже Мистина наотрез отказался возвращаться и искать меня. Он был послан из Киева за нею и твердо намеревался увезти ее с собой; я ему была не так важна, а промедление грозило загубить всю затею.

Потом он клялся, что верил в мою способность о себе позаботиться и добраться домой – привела же я их к медведеву логову!

Но я уверена, что в тот час он вообще обо мне не думал.

Правда, и я о них почти сразу забыла.

Я не могла думать связно ни о чем; вся моя сущность расплывалась от растерянности и ужаса моего положения.

Я сидела одна-одинешенька, на болоте, на границе Нави, а на руках у меня осталась Бура-баба, страж этой границы, загубленная моими же трудами.

И именно сейчас менее всего было ясно: в мертвых ее считать или в живых?

Сумерки сгущались над моей бессчастной головушкой, ни одна живая душа – ни мать, ни отец, ни брат – не могла прийти за мной в мир мертвых: ведь никто не знал, что я здесь.