Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Через несколько дней по прибытии его в главную квартиру, в Калиш, в соборе служили благодарственное молебствие, сопровождаемое пушечными выстрелами, за взятие Дрездена. «А я, – говорит Давыдов, – слушал их, скитаясь по улицам города». Но справедливость царя-покровителя, как выражается он, была щитом беспокровного. «Как бы там ни было, – сказал государь, по выслушивании дела, – а победителя не судят», – фельдмаршал приказал немедленно возвратить Давыдову ту самую партию, которой он командовал. Но партия была уже распущена, и Давыдов остался при армии без должности, как корсар, потерявший корабль свой. Позже он был назначен командиром Ахтырского гусарского полка, с которым и кончил кампанию 1814 года.

Замечательно, что Давыдов, герой Отечественной войны, герой Дрездена, деятельный участник битв под Лейпцигом, под Ларотьером и Красном, за весь заграничный поход не получил ни одной награды. С ним вышел даже беспримерный случай, которого, можно сказать, ни с кем никогда не бывало: за сражение под Ларотьером, 20 января 1814 года, он был произведен в генерал-майоры, а спустя некоторое время ему было объявлено, что производство его состоялось по ошибке, – и Давыдов должен был снова надеть полковничьи эполеты. Генеральский чин возвращен был ему только 21 декабря 1815 года.

Войны окончились. Давыдов уехал в бессрочный отпуск, женился и в 1823 году окончательно вышел в отставку. К этому времени относятся его капитальные труды: «Опыт теории партизанских действий» и «Партизанский дневник», – сохранившие за собой большое значение в военной литературе и до настоящего времени.

Его стихотворения того времени отмечены талантом сильным и оригинальным. Но Давыдов не сделался записным литератором и не видел в этом настоящего своего признания.

Я не поэт, я партизан-казак, —

сказал он сам про себя в известном стихотворении.

Я иногда бывал на Пинде, но наскоком,И беззаботно, кое-как,Раскидывал перед Кастальским токомСвой независимый бивак.Нет, не наезднику присталоПеть, в креслах развалясь, лень, негу и покой…Пусть грянет Русь военною грозой —Я в этой песне – запевало.

Но войны не было. Ермолов два раза просил о назначении Давыдова командующим войсками на Кавказской линии, – и ему дважды отказали. «Сперва, – говорит Давыдов, – мне предпочли Лисаневича, а потом Горчакова». Между тем все, знавшие Давыдова, говорят, что это был немаловажный промах. На Кавказской линии был нужен человек решительный и умный, не только исполнитель чужих предначертаний, но сам творец своего поведения, недремлющий наблюдатель всего, что угрожало порядку и спокойствию от устьев Лабы до Андреевской. «Давыдов, – писал Грибоедов своему другу Бегичеву, – во многом исправил бы здесь ошибки самого Алексея Петровича. Эта краска рыцарства, которой судьба оттенила характер нашего приятеля, привязала бы к нему кабардинцев, – а это именно и было то, чем мы никогда не умели воспользоваться…»

С восшествием на престол императора Николая Давыдов снова поступил на службу, и с берегов Москвы судьба переносит его на отдаленную границу с Персией, на ту единственную пограничную черту России, где земля не звучала еще под копытами его коня. Его назначение в Грузию состоялось при довольно исключительных обстоятельствах. Вот как рассказывает он об этом сам.

Зачисленный по кавалерии и живя с семейством, то в Москве, то в своем подмосковном имении, он ожидал коронации, нимало не думая о действительной службе, то есть о службе во фронте или на войне. «К первой я совершенно неспособен и признан таковым высшим начальством, – говорит он, – а о войне не было и слуху». Но 9 августа, приехав во дворец, чтобы представиться государю, прибывшему тогда в Москву для коронации, он заметил, как Дибич беспокойно переходил от одного генерала к другому и делал распоряжение о немедленном возвращении в Грузию тех, которые принадлежали к отдельному Кавказскому корпусу. Ничего не зная о вторжении персиян, Давыдов полагал, что черкесы сделали один из тех набегов на Кубань, которые случались и прежде, – а многочисленные и сильные недоброжелатели Ермолова старались, вероятно, придать этому простому обстоятельству какое-нибудь особенное значение. Но вот в залу вошел государь и, подойдя к Давыдову, сказал, что рад его видеть, благодарил за то, что он снова надел эполеты в его царствование, и, наконец, спросил: может ли он служить в действительной службе? Давыдов отвечал: «Могу, государь», – и император, милостиво улыбаясь, пошел далее.

На следующий день, на разводе, генерал Бутурлин отвел Давыдова в сторону и сказал: «Знаете ли, что я сейчас говорил о вас с Дибичем? Он спрашивал, согласитесь ли вы ехать в Грузию, где теперь война и куда государь хочет послать вас?» – «Что же ты сказал?» – «Я не знал вашего намерения и, желая дать вам средства отказаться, буде вы не захотите принять такого предложения, сказал, что вряд ли вы согласитесь, имея большую семью и расстроенное имение. Теперь ваше дело, решиться ехать в Грузию или нет».

Пока Бутурлин говорил, Давыдов уже решился – и решился ехать. «Слово война, – говорит он, – по сию пору имеет для души моей звук магический, да и выбор меня первого на путь опасности и чести не мог не льстить моему самолюбию, столь мало избалованному в течение всей моей двадцатисемилетней службы». 11 августа Давыдов явился к Дибичу. «Государю угодно, чтобы вы ехали в Грузию, – сказал ему Дибич, – там война, ему нужны отличные офицеры; он избирает вас, но прежде желает знать – согласитесь ли вы на это назначение?» – «Прошу вас, доложите его величеству, – ответил Давыдов, – что я не колеблюсь ни минуты и что благодарное сердце мое никогда не забудет этого знака его внимания ко мне».

Так решено было назначение Давыдова. На следующий день, 12 августа, он уже откланивался государю. Император принял его в своем кабинете. «Прости меня, Давыдов, – сказал он, – что я посылаю тебя туда, где, может статься, тебе быть не хочется». – «Я пришел благодарить ваше величество, – отвечал Давыдов, – за выбор столь лестный для моего самолюбия. Я так мало избалован, государь, судьбой в течение моей службы, что от милостивого вашего воззрения я вне себя от восторга и счастья. Сделайте милость, государь, коль скоро предстанет прямая, честная, опасная дорога, не спрашивайте, хочу я или нет избирать ее. Бросайте меня прямо на нее; верьте, что я это сочту за особое благодеяние. А теперь, – добавил он, – позвольте мне, ваше величество, изложить мою просьбу». – «Что такое?» – «Когда война кончится, позвольте, не спросясь ни у кого, возвратиться в Москву, – я здесь оставляю хвост, жену и детей». – «Я тебя не определяю в Кавказский корпус, – сказал государь, – а посылаю туда для войны с оставлением по кавалерии; следовательно, ты к этому корпусу не принадлежишь. Когда война кончится, скажи Алексею Петровичу, что я желаю твоего возвращения, он тебя отпустит, и дело кончено».