'Фантастика 2025-31'. Компиляция. Книги 1-27 - Роман Корнеев

– Отчего же ненависти, – осклабился Баум, – чисто деловой вопрос. Моя работа, во всяком случае до сих пор, состояла в том, чтобы выслеживать ваших агентов и противостоять вашим диверсиям. По сути своей, мой департамент – просто заменитель вас, Стэнли. Мы же никого не ловим, ни с кем не ведём перестрелок. Это делают за нас другие.

– Меньше пафоса. Мы все всё понимаем. Стоит вам вернуться в свой кабинет, вызволив свои яйца из лап этой Лилии, вы тут же броситесь воплощать полученные за эти дни знания в очередные планы контрмер. Ваше присутствие здесь – лишь временное подчинение обстоятельствам.

– Я сразу честно предупредил об этом милейшую Цагаанбат.

В ответ на «милейшую» полковник знакомо оскалилась:

– «Милейшая» Цагаанбат некогда ради дела хладнокровно отстрелила себе ступню. Так что не стоит недооценивать мои таланты весьма превратно понимать свои и чужие резоны. Перегнёте палку – пристрелю на месте, мистер Баум. И плевала я на возможные выгоды от нашего временного союза. Вам это ясно?

Однако тот удар держал крепко.

– Предельно. Мы не союзники, как и вы со Стэнли. Ведь он дважды отказывался помогать вашим людям, которые в результате гибли, да, Джон?

Не имя, а проходной двор. На этой планете нельзя и пяти минут побыть пропавшим без вести. Тут же найдут и опознают.

– Я – не часть Корпорации. Этот статус вполне ясно очерчивает круг моих обязательств по отношению к её агентам. Впрочем, в отличие от вас двоих, я не веду игр. Я только наблюдаю. Но вы сбили меня с мысли, мистер Баум. Я говорил о том, что вы не стали связываться с Улиссом, иначе его эффекторы, а то и он сам, уже были бы здесь, к вящему неудовольствию мистера Баума. Ведь смысл вашего задания именно в том и состоит. Значит, вам что-то мешает… дайте, я догадаюсь, Ромул?

При упоминании этого имени физиономия Баума стала окончательно кислой.

– И он тоже. Вы заметили, что все Соратники сейчас в метрополии, несмотря на события на дальних планетах и угрозу экспорта эскалации в сторону Марса и даже Земли.

– Это трудно не заметить.

– Они явно что-то затевают. Но Лилии не нужно этому мешать, она лишь хочет дождаться удобного момента для себя.

– В таком случае, ждать нам осталось недолго.

Стэнли прислушался к себе. Голоса звучали всё отчётливее. Но это вовсе не был беззвучный зов близнецов.

Цагаанбат и Баум продолжали за ним наблюдать, и лёгкое разочарование в их глазах подсказывало – пока эти наблюдения ровным счётом ничего не давали.

На Стэнли накатила дурнота.

– Господа, я вынужден вас оставить. Документы ваши я изучу, может, найду в них что путное. Кажется, вам не понадобится мне сообщать, что время настало. Я это и сам почувствую. Да и все остальные жители этой смрадной планетки тоже. А пока прощайте.

Джон мечтал только об одном – когда наступит долгожданное забытье, в которое провалится и тупая боль за грудиной, и металлический привкус во рту, и эти постоянные голоса, что назойливо лезли в уши, не давая толком расстаться с тошнотворной реальностью.

Покуда Джон пытался спрятаться в тесной раковине наркотического транса, спрятаться от всего в хрупкой оболочке недостижимого одиночества, его тело продолжало жить своей жизнью – почувствовав себя отпущенным на волю, оно тут же с удовольствием пустилось во все тяжкие.

Так когда-то уже было, ещё до Сибири, ещё до Аляски. В самых затхлых притонах муниципальных жилых районов Босваша Джон всё пытался утолить транком и прочей отравой тоску собственной ненужности и пустоты.

Когда исчезли близнецы, Джон одно время просто маялся от безделья, по старой памяти попробовал вернуться на виртарены, но его эти глупости уже не забавляли, только усиливая подспудно копившееся раздражение. За двадцать лет до того всё это, по нынешним временам донельзя убогое, воспринималось совсем иначе, с азартом, с юношеским пылом. Перегорело. Теперь у него было своё, настоящее призвание, которое однажды его просто оставило.

И тогда вот точно так же Джон замкнулся в себе, а тело его просыпалось неизвестно где с разбитым лицом, ленилось даже отмыть с себя вчерашнюю вонь, оглядываясь по сторонам лишь в поисках нового способа медленно, но верно убивать себя.

Выбраться из этой круговерти от дозы до дозы помог случай. Джон как-то встретил в одном из переходов Ильмари. Просто случайно наткнулся и сразу прочитал.

Ни Соратника, ни его эффекторов, если на то не было их воли, невозможно обнаружить никакими хитроумными приборами. Джон знал это накрепко. Видимо, мелькнуло какое-то чувство из казавшихся уже давно забытыми. Ведь это Джон наблюдал тогда за Ильмари, он был глазами и ушами близнецов в день, когда на дальней западной границе Босваша погибла Тень, а Ильмари впервые действовал как самостоятельная единица, как настоящий эффектор, а не слепая и безвольная марионетка в руках Соратника.

Там был и Парсонс. Не об этом ли говорило анонимное послание… Джон бессильно мотнул головой, отгоняя навязчивую мысль. Не до неё сейчас.

Эх, Ильмари, где ты был, когда погибал Парсонс. Чем таким был занят…

Джон знал ответ на этот вопрос, от этого тоже, как от агонии Матери, нельзя было спрятаться нигде на Земле, разве что улететь туда, к плутонидам облака Оорта, на ледяные осколки в зияющей пустоте, где, как говорят, Ромул сейчас возводит первый элемент планетарной обороны.

Не-ет… сейчас они все зде-есь… собрались, как один, безжалостные убийцы, на похороны своей невольной жертвы.

Ильмари был единственным, кто вызывал в этой компании сочувствие. Ха, будто им нужно было сочувствие бесполезного писаря в отставке. Ильмари же с самого начала представал скорее рабом обстоятельств, чем осознанным участником событий. Да, Джон видел, что может этот скандинавский мужик, но каждый раз, когда они волею случая пересекались, Джону на секунду казалось, что перед ним человек. А не эффектор, не Соратник. С остальными из всей этой братии было совсем не так. Те были холодными и грозными, Ильмари же каким-то чудом сохранил в себе частичку человеческого тепла.

В тот раз они встретились, обменялись лишь парой взглядов, а на следующий день вымывшийся и приведший себя в порядок Джон уже улетал суборбитальным рейсом в анкориджскую агломерацию. Он что-то для себя понял тогда, прочитал в этом сероглазом сосредоточенном взгляде под рыжей шевелюрой. И успокоился.

Теперь же, десяток лет спустя, в проклятом Мегаполисе, выхаркивая по утрам кишки и лёгкие, Джон снова был один. Со своими новоявленными заговорщиками он даже не пытался связываться, надеясь лишь, что им сейчас хоть капельку так же хреново, как ему.

Впрочем, надежды были напрасны. Он был писарем, а значит, причастившись науки близнецов, увидев однажды хоть на секунду их глазами хрустальный мир, Джон был обречён жить с этим до самой смерти.

Вокруг бродили как сомнамбулы какие-то люди, им тоже было плохо, всем было плохо, но они не могли даже приблизиться к тому, что ощущал в последние дни Джон.

Мать уже не просто умирала, она заходилась в последней судороге агонии, исторгая из себя миллионы кубометров накопившегося в её теле гноя пополам с дурной чёрной сукровицей. И не переставая источала в пространство безумный вопль нестерпимой боли, от которой нет спасения ни в наркотиках, ни в забвении.

Писарь Стэнли продолжал дотошно фиксировать каждый её всхлип.

Джон Роуленд продолжал себя убивать.

Им обоим словно не хватало места в этом истерзанном теле.

Одному было не до истерик другого, другой был не в состоянии жить с той холодной отрешённостью, которая требовалась для работы в эти дни безумия.

В итоге Джон воспринимал всё происходящее какими-то неконтролируемыми обрывками, не обладающими даже грубой красотой и зацикленностью калейдоскопических витражей. Просто бессвязные проблески сознания. Никакого, даже самого безумного искусства в этом не заключалось.

Он мог проснуться в объятиях вусмерть обколовшейся девахи, у которой ко всему не хватало одного уха. А мог обнаружить себя прислонившимся к изгвозданной мусорной шахте в видавшем виды мгноквартирнике. Скамейка у терминала монорельса, чахлый парк, какие здесь иногда сооружали на средних уровнях, балкон