Жили-были, ели-пили. Семейные истории - Екатерина Рождественская

Центральный рынок

60-е

Сколько себя помню, я готовила всегда до того момента, как начала фотографировать. Начала фотографировать – бросила готовить. Как-то в одночасье. Видимо, одно заменило другое. А с самого детства помогала на кухне, участвовала в выборе продуктов, ездила с Лидкой, а иногда и с папой на Центральный рынок. Там все-таки выбор был побольше, чем в магазинах. Но и цены, конечно, повыше. Каждый день на рынок не находишься, дай бог в воскресенье. Папа эти походы очень любил. И очень стеснялся, когда его узнавали. А его и узнавали, и любили, я знаю. Он тогда вел программу по Центральному телевидению: «Документальный экран» называлась. Рассказывал о документальных фильмах, их тогда было очень много, читал стихи. Передача была интересная, необычная, хотя бы тем, что ведущий не читал по бумажке, а говорил своими словами.

Один наш с ним поход на рынок я помню очень хорошо. Центральный рынок на Цветном раньше состоял из нескольких зданий – главное, где вход с бульвара, большое, многоэтажное. На первом этаже слева стояли ряды с фруктами и никогда не заморскими, а вполне советскими – из Молдавии, Закавказья, Украины и Средней Азии. Самое необычное для московских широт – айва, хурма целых три вида, фейхоа, кизил, дыни из Чарджоу, а остальным не удивишь! Все продавцы, даже бабушки с цветами, – в белых нарукавниках и передниках, таков порядок. А верхние этажи главного корпуса были заняты качественными, в смысле со знаком качества, товарами СССР – однообразной посудой в цветочек, «модельной» одеждой на вырост, копеечными школьными принадлежностями, разноцветной галантереей, коричневой обувью «Красный скороход» или «Красный большевик» или еще кто-то красный. Так здорово было проинспектировать все этажи, и постоять, и посмотреть с самого верху на все это великолепие и казавшееся изобилие! А внизу, у дверей, которые вели в овощной павильон, в уютном аквариуме сидел вечно скрюченный лысый гравировщик с лупой, закрепленной у него меж бровей, как третий глаз. Интеллигентным почерком с завитушками он мог на любом, желательно жестком, подарке сделать красивую нестираемую памятную надпись. У него там за стеклом стояли выставочные экземпляры: «Дорогого Семена Семеновича с юбилеем!», «На долгую память от Ольги», «Молодым Зине и Олегу в день свадьбы!» И всякие вазочки, тарелки и подстаканники. Художественно писал, старался.

Пройдя фруктовые ряды и старенького гравировщика, попадали в ряды овощные. Горы квашеной и так и сяк, и с клюквой и без, капусты, соленые и малосольные огурчики, виноградные замаринованные листья для долмы, чеснок, черемша и запах, ни с чем не сравнимый, который нагло забивал все остальные рыночные, и казалось, что ты не только нюхаешь его, но и ешь! Процесс выбора квашеной капусты всегда превращался в ритуал – «а теперь мою попробуйте, моя-то слаще будет!»

Надпись огромными толстыми буквами через всю стену зала: «Здоровье на столе!» – как угроза. И сквозной проход на задворки рынка, где мясной павильон и молочный. Там, в отличие от главного корпуса, все чинно, без суеты и спешки, довольно малолюдно, все чаще за обрезками и костями на суп. И в молочном без давки: у каждой продавщицы свои покупатели, каждому банка сметаны или ряженки припасена, кому коровьего парного, кому козьего молока, творог реже, тогда почти все поголовно свой вешали в марлечке над раковиной, чтоб ночью стекало, а к утру был домашний.

Так вот, идем мы с папой по овощному ряду, вроде в мясной шли, купить что-то к празднику, и вдруг продавщица одна узнала его, расплылась в улыбке:

– Оооой, Роберт Рождественский! Мы каждую вашу передачу смотрим! Хорошо ведете, правильно! Можно вас угостить? – и дает папе в руки вилок капусты.

Папа покраснел и попытался капусту оставить.

– Обидите! – был ответ.

Дальше – больше. В прямом смысле слова. Товарки отставать не захотели, каждая делилась своим товаром: нам совали в руки кто свеклу, кто морковь, кто связку черемши! Пакетов тогда не было, сумку мы не взяли, и вид у нас был как с огорода: у папы из кармана торчали хвостики от молодой морковки, в руках он нес связку чеснока и черемшу, а я как ребеночка, или нет, скорее как футбольный мяч, тютюшкала капусту в окружении укропа и петрушки. В общем, на борщ насобирали! Когда папа выложил эти разрозненные овощи дома на стол, мама долго смеялась, слушая его рассказ. Хотя, зная характер отца, она понимала, как он натерпелся!

Квартирник

Ксеня на кухне. Все как обычно

В 1988 году мама разрешила Ксене провести в наших шикарных хоромах на Горького квартирник. Обыкновенный такой квартирник восьмидесятых, домашний концерт андеграундного Юрия Наумова, очень в то время популярного и самобытного рокового блюзмена или блюзового рок-музыканта, уж не знаю. На самом деле Ксенька просилась куда-то черт-те куда в Бескудниково на неизвестную квартиру, куда идти через пустырь и от метро далеко, а обратно совсем непонятно как. Вот мама и сказала: давай-ка лучше у нас. Разрешила. Но только с одним условием – пусть обязательно снимут ботинки! Лидка долго пытала Ксеньку, сколько придет гостей. «Не знаю», – говорила Ксенька. «Как можно приглашать гостей и не знать, сколько придет?» – удивлялась Лидка. «Я их не приглашала, я просто собираюсь на пару часов их приютить», – пыталась объяснить Ксенька, окончательно заморочив бабушке голову. «Ладно, ты мне скажи тогда, что приготовить?» «Ничего не надо, что ты!» – был Ксенькин ответ.

В назначенный день и вечерний час в квартиру стали сползаться «гости». Именно сползаться – вида они были странного, потрепанного, взгляд их чуть плавал, движения были слишком плавными, а кривенькая улыбка не сходила с лица – тогда в моде была травка, а контингент квартирников состоял, как правило, именно из таких. И все как на подбор худющие. Человек 60. Первым пришел Ксенькин знакомый и, оглядевшись, сказал: «Спрячь-ка ты мелкие вещи, я эту публику знаю хорошо…» По мере накопления гостей в коридоре росла аккуратная дорожка из грязной, стоптанной и очень вонючей обуви. Запах казармы плотно стоял в воздухе, и мама, конечно, сто раз пожалела, что попросила разуться. Лучше потом пол вымыть, а такой запах и не выветришь сразу-то. Существа входили, оглядывались, чуть вжимая голову в плечи, щурясь, смотрели на антикварную люстру и гравюры в больших рамах, ампирную мебель и самих хозяев, удачно вписанных в чуждый им интерьер. Их можно было понять – квартирники проходили обычно в грязных хрущевских каморках на окраинах: платишь в счет там Башлачева или Кинчева трешку, слушаешь, кайфуешь и уходишь. Потом хвастаешься. Музейные экспонаты и антикварные мебеля уже совершенно лишние.