Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

в том месте, где я лежала, влажное пятно, и на мгновение у меня перехватывает дыхание, когда я смотрю на него, ожидая снова увидеть кровь. Сколько моих беременностей оканчивалось подобным образом — кровавое пятно на простыне поутру означало, что очередной мой малыш не появится на свет.

Но на этот раз это не кровь, а бесцветная жидкость.

Похоже, что…

Похоже, что у меня отошли воды.

Слишком рано. Я не готова, я…

Меня пронзает боль — тупая и ноющая, которая изводила меня на протяжении дней, она становится острой, почти невыносимой. Я морщусь, хватаюсь одной рукой за матрас, а другую прижимаю к животу и наклоняюсь вперед, чтобы уменьшить боль.

Это идет схватка — ноги подо мной подгибаются, и я оседаю на пол. Кажется, что боль будет длиться вечно, но в итоге она отступает и превращается в привычное чувство дискомфорта, которое преследует меня последние дни.

Когда же приедет Элис?

Грохот повторяется громче, чем прежде, — я на нетвердых ногах иду к ставням выяснить, что там за шум. Деревянная створка распахивается со свистом.

Я с силой захлопываю ставни.

Снова подступает схватка.

Я стискиваю зубы от боли, жалея, что под рукой нет ничего, во что можно вцепиться зубами, жалея…

Я кричу.

Ребенок идет — и, по-моему, быстро.

Снова схватка.

Снова крик.

От входа доносится стук, и дверь распахивается.

В комнату протискивается мужчина.

Я лежу на полу и почти уверена, что это галлюцинация.

— Я слышал крик, — говорит Джон, устремляясь ко мне. — Вы упали?

Я что, головой ударилась? Я моргаю, но он не исчезает — он рядом и обеспокоенно смотрит на меня.

— Нет. Я, кажется, рожаю. — Боль такая сильная, что я не испытываю никакого смущения. — Я проснулась, и воды уже отошли. — Я делаю глубокий вдох, пытаясь обуздать нарастающую панику. — Слишком рано. Я должна была носить еще несколько недель.

— Дети появляются на свет, когда готовы, увы. Схватки частые?

— Да, — морщусь я. — А вы как здесь? Как вы меня нашли?

— Я заехал в гостиницу навестить вас, а ваша тетя попросила вас проведать. Она приедет сама, как только сможет. Ей надо позаботиться о постояльцах. Шторм надвигается, они заколачивают гостиницу.

Схватка проходит, и боль постепенно ослабевает.

— Я слышала шум и видела летящие обломки. Неужели ветер настолько сильный? — спрашиваю я.

— Он стал еще сильнее с тех пор, как я уехал из гостиницы. И дождь льет не переставая. Скоро дороги размоет, если уже не размыло.

— Все были уверены, что ураган пройдет мимо.

— В прогнозировании ураганов я не разбираюсь, но кто-то явно все не так понял, — мрачно говорит он.

Сейчас я способна сосредоточиться только на одной проблеме. Шторма мне не в новинку, а роды — это что-то пострашнее. А вдруг возникнут осложнения? Или с ребенком что-то не так? Рядом ни врача, ни повитухи, ни родных, ни близких. Я всегда хотела рожать дома и даже не думала, что это случится в незнакомом месте, посреди урагана.

— Я сказал вашей тете, что отвезу вас в гостиницу, но снаружи стихия. Если ребенок на подходе, вряд ли вам хочется застрять на дороге в ураган. Самое лучшее — пересидеть его здесь. — Джон осматривается. — Мне нужна горячая вода. И полотенца. Я сменю простыни, и мы уложим вас в постель.

Снова схватка, на этот раз сильнее предыдущей — я чуть не теряю сознание от боли. Джон садится на корточки рядом со мной, потирает мне спину, что-то говорит успокаивающим голосом — из-за шума в ушах я почти не слышу его слов.

Он сидит со мной и эту, и следующую схватку, а в интервалах между ними собирает все необходимое и снимает с постели грязные простыни. Он держится удивительно спокойно, действует быстро и, я бы даже сказала, уверенно.

Должно быть, на войне можно всякому научиться.

За то время, что Джон находится здесь, погода совсем испортилась. Ставни закрыты наглухо, то и дело снаружи доносятся гулкие удары.

Каждый раз Джон вздрагивает.

— Вы в порядке? — спрашиваю я.

Он кивает — губы плотно сжаты, лицо бледное.

Джон помогает мне лечь на кровать, на чистую простыню, которую он нашел в шкафу.

— И часто вам случалось принимать роды? — шутливо интересуюсь я в коротенький промежуток между схватками, пытаясь отвлечь его от нарастающего рева стихии.

— Часто? Нет. Я пошел на войну сразу после окончания медицинской школы.

— Вы врач? — Я моргаю.

— Я был врачом.

Что-что, а такого ответа я никак не ожидала.

— Вы удивлены? — спрашивает он.

— Пожалуй. А почему вы никогда об этом не говорили?

— Потому что я был врачом. До и во время войны. Но это было давно. Когда я вернулся домой из Франции, я пытался возобновить практику, но это оказалось слишком сложно. Кровь, воспоминания. Я впадал в ступор в операционной, руки дрожали… — Он сглатывает. — Я больше не мог этим заниматься.

— И поэтому вы приехали в гостиницу? — спрашиваю я. — Потому что думали, что мне понадобится помощь с ребенком?

— Я беспокоился о вас. Сегодня в лагере только и разговоров, что об урагане. В Айламораду отправляют поезд для эвакуации.

— Так почему же вы не уехали с ними? Вам следовало сесть на поезд.

— Я там, где я нужен. Как вы — очень больно?

— Не очень, — лгу я.

— Я останусь с вами. Я никуда не уеду. С вами и с малышом все будет в порядке.

Я слишком боюсь, чтобы озвучивать обуревающие меня страхи. Однажды пережитая утрата не стирается из памяти, и невозможно игнорировать голос, тихо твердящий в голове, что это случится снова. Не видать мне покоя, пока не возьму малыша в руки, и даже тогда…

Я хватаю Джона за руку и стискиваю ее во время следующей схватки — боль такая, что невозможно произнести ни слова. Глаза застилает пеленой — Джон находится