В муках рождения - Церенц

— Какое счастье стать рабом такой фурии, мне, презревшему преходящее величие и славу из-за своей веры!.. Что ж, если господь решил, что мое тело должно погибнуть от твоих отвратительных рук, да будет благословенна его воля!

— Продолжай лаять, неверная собака! Я исколю твой язык раскаленной иглой. Ты узнаешь, что я за женщина!

— Напрасный труд. Я тебя знаю хорошо и рад, что спас тогда бедных девочек от твоих зверских рук.

— Что ты сделал с моим Али? Признайся, наглец!

— Я с той ночи не видел твоего Али.

— Не признаешься? Хорошо. Заговоришь под пыткой. Но я зря снизошла до разговора с таким презренным рабом, как ты. Завтра мы уедем в мой замок. Там ты изменишь и свой наглый вид, и свою веру. Я многих рабов превращала в мягкий воск, ты станешь таким же..

— Ты мне опротивела, довольно, — сказал пренебрежительно Гурген и повысил голос. — Тюремщик, веди меня в тюрьму!

Когда тюремщик вошел в комнату, Гурген молча повернулся к двери. Женщина обратилась к тюремщику.

— Если хочешь спасти свою голову, следи за узником построже. Завтра утром сдашь, его мне.

— Чей это приказ, госпожа?

— Если тебе не знаком приказ верховного эмира, то твой господин и начальник города знают его хорошо, — сказала женщина, развернув перед ним свиток.

— Я всегда подчинялся приказу своих князей, госпожа, — сказал тюремщик, растерявшись от гневного вида женщины, и пошел за Гургеном, который, громко распевая псалмы, шел спокойно впереди.

А эта арабка, которая после известного нам вечера бежала из области Апауник и жила в замке близ города Хой, вышла из комнаты приказать слугам готовиться к отъезду из крепости вместе с Гургеном, которому она мысленно готовила дьявольские пытки.

Глава двадцать пятая

Благородная женщина

В тот же день, еще до рассвета, у развалин одного села, на западном берегу Урмии, двое мужчин в простой одежде смотрели на озеро. Один из них, старик лет шестидесяти, казался еще бодрым и сильным, но чувствовалось, что он чем-то сильно озабочен. Другой, мужчина лет за сорок, более простого вида, почтительно стоял перед стариком, не сводившим глаз с противоположного берега. Наконец старик обернулся к нему и негромко спросил:

— Вахрич, ты уверен, что к вечеру лодочники уже будут здесь?

— Да, господин мой.

— Все они верные васпураканцы?

— Да, господин мой.

— Лодка хорошая, быстрая, как я приказал?

— На озере лучшей не сыскать.

— Сколько времени понадобится, чтобы перебраться на тот берег?

— Три часа, а под парусом еще меньше.

Через минуту старик снова спросил:

— Где наши воины?

— Часть за холмом, ждет нас в кустах, другие разместились в этих развалинах. Еще несколько человек в рыбачьей одежде ловят рыбу в лодке.

— Где мой конь?

— Твоего конюха и коня вместе с остальными тремя лошадьми я устроил в соседнем армянском селе.

— Где лестницы, веревки, кирки, шесты, где кузнец?

— За этой скалой, в пещере, господин мой.

Старик, это был Хосров Акейский, замолчал и медленно стал прохаживаться вдоль берега, когда вдруг раздался лошадиный топот и показались пять арабских всадников, стремглав летевших к ним. Хосров вгляделся в них, его встревоженный взгляд успокоился, он узнал всадников, и морщины на его лбу разгладились. Двое из приезжих были пожилые, двое молодые и один юноша.

Хосров молча подошел к юноше и протянул руку чтобы помочь спешиться, но юноша, смеясь, легко спрыгнул на землю.

— Князь, ты, конечно, не ждал меня, — сказал он старику.

— Ты знаешь, что я ни по своему возрасту, ни по характеру не мог ждать от тебя такой нескромности, — с мягким упреком ответил старик.

Он взял за руку юношу и направился к селу, приказав Вахричу идти за ними.

— Найди нам скорее какое-нибудь пристанище, — сказал старик.

— Место вам готово, господин мой, — и Вахрич повел их в полутемную землянку, застланную коврами.

Когда юноша уселся на ковре, старик Хосров сказал Вахричу.

— Отведи товарищей князя в ближайшее село, чтобы они смогли отдохнуть.

После ухода Вахрича, князь ласково сказал юноше:

— Княгиня, я не ожидал от тебя такой нескромности.

— Князь, за столько лет скромности, я имею право один раз стать нескромной. Я хранила женскую честь, как честная женщина, я смотрела за больным, была женой скудоумного мужа, в трудные минуты помогала ему советами, но знать, что такой богатырь, как Гурген, томится и со дня на день слабеет в жестокой тюрьме, было невыносимо. Я решила пожертвовать жизнью и честью, пожертвовать всем, но освободить его. Да, я готова на все!

— Успокойся, дочь моя. Скажи мне только, ты хочешь с нами вместе напасть на крепость?

— До последней минуты я буду с вами и только когда увижу Гургена свободным от цепей, тогда я вернусь к своим цепям, а он — к своей судьбе.

— Что делает Мушег?

— Что ему делать, бедняге? Он всегда был мальчиком, когда его все считали взрослым, а теперь и совсем стал ребенком. Врач, которого я выписала из Карина, подтвердил мнение двинского врача, что это болезнь мозга и вылечить ее невозможно.

— Он узнал про твой отъезд?

— Когда я сказала, что Гурген, спасший ему жизнь, находится в темнице, что мы должны помочь ему и что я решила отдать все свое золото, серебро и жемчуг, свои земли за его свободу, он сказал: «Да, хорошо, ты права». Но если бы я сказала обратное, он так же ответил бы: «Да, хорошо, ты права».

Тогда я взяла все, что мне было нужно, простилась с ним и вместе с Хуреном и игуменом отправилась сюда, ибо сердце мое неспокойно. Теперь ты, князь-отец, расскажи, все ли задуманное нами готово, или пришлось что-нибудь изменить?

— Изменений нет, я распорядился согласно твоему плану. Я провел здесь восемь дней, переоделся крестьянином, поехал в Акэ и привез оттуда сегодня утром десять вооруженных верных воинов. Вахрич привез сюда несколько человек из телохранителей Гургена и двенадцать опытных васпураканских гребцов. Железные шесты, плоты, лестницы, веревки, кирки — все готово.

— Кузнец?

— И он здесь. Для этой жалкой, полуразрушенной крепости наших приготовлений даже слишком много. Мы ждем только наступления ночи.

— Но я еще до ночи жду другого. Я жду одну женщину.

— Какую женщину?

— Жену тюремщика.

— Есть что-нибудь новое?

— Для меня старое, а для тебя новое. Вот слушай. Сребролюбие я считаю самым главным людским пороком. Я видела священников, мирских, епископов, нахараров, знатных людей и крестьян, — все они рабы металла. Поэтому я расспросила и узнала, что у жены тюремщика Омара есть молодая жена, которая живет в Хое. Я велела вызвать ее в Кангуар, поговорила с ней и увидела, что она очень любит золото и драгоценности. Нитка в сто арабских золотых и алмазное ожерелье свели ее с ума. Глаза ее заблестели, она задрожала всем телом, когда я сказала, что отдам все ей, если она поможет освободить Гургена. Теперь эта женщина здесь и пустит в ход все свои чары, чтобы уговорить мужа. Если ей это удастся, наши приготовления будут не нужны.

Хосров был поражен рассказом Эхинэ и мог только воскликнуть:

— Воистину, ты единственная могла быть достойной женой Гургена!

Наступило молчание. Наконец Эхинэ подняла голову и спросила:

— Слыхал большую новость?

— Нет. Какая новость?

— Смерть верховного эмира.

— Как? Абу Джафр умер?

— Да. Сын убил отца и сел на его место.

— Доченька моя хорошая, какая же прекрасная новость! Откуда ты узнала?

— Я еду из Хоя. Там уже стало известно. Город очень взволнован. Я отправила жену Омара вчера утром, а сама выехала вечером.

— Ты, должно быть, устала. Отдохни немного, а я пойду узнаю, все ли в порядке. Скажи, княгиня, а жена тюремщика знает о смерти эмира?

— Как она может не знать? Арабы в большом смятении, многие взялись за оружие из страха к армянам. Эмир велел читать воззвание на улицах. За малейший беспорядок грозит строго наказать. Говоря правду, я осталась равнодушна к этому большому событию, для меня самое главное — достичь моей цели.

Хосров вышел из землянки, поставив у входа верного стража. Он шел, раздумывая о смерти Абу Джафра, о ее последствиях для Армении и для освобождения Гургена. Когда он подумал о том, что сын убил отца и сам стал эмиром, о том, что исчезла любовь между детьми и родителями и семейные устои пали, то пришел к убеждению, что и падение арабского владычества, а значит и освобождение Армении, недалеко. Но для освобождения Армении надо было иметь мудрую голову, учителя нравственности и религии, добродетельный, бескорыстный церковный орган, ибо народ легко мог стать на путь истинный, если бы только нашлась хорошая и достойная рука.

Так, раздумывая, шел по дороге к селу переодетый крестьянином Хосров. Он остался довольным приготовлениями, а по возвращении в землянку нашел Эхинэ отдохнувшей и бодрой.