Император вынимает меч - Дмитрий Колосов

— Мне вспомнилась одна история — об отважном генерале, преданном своими солдатами.

— Он погиб?

— Да, он был предан, пленен и казнен. И имя его — Эвмен — предано забвению.

— Я никогда не слышал этого имени.

— Ты много чего не слышал.

Аландр мрачно усмехнулся. Порой он чувствовал, что знает слишком мало. Несправедливо мало, и чувство это терзало его.

— Ты расскажешь о нем?

— Вечером, когда победим.

— Победим… — глухо повторил Аландр.

— Ты сомневаешься в нашей победе?

Аландр улыбнулся, жестко, одними губами.

— Это было бы равно тому, чтоб сомневаться в самом себе. Я никогда не сомневался в себе.

— Знаю.

Талла приставила ладонь ко лбу, перетянутому изумительной красоты диадемой. Эта изящная вещица появилась недавно, по словам Таллы ее привез из-за далекого моря заезжий купец.

Украшение представляло собой небольшую корону, увенчанную пятью сверкающими камнями. Крайним справа мрачно сиял ослепительно черный камень. Следом блестел золотистый кошачий глаз. Посередине был вставлен громадный, безупречных форм бриллиант, все краски в котором были поглощены сверканием граней. Четвертым задумчиво сверкал аквамарин непередаваемо чудесного цвета морской волны, напоенной солнцем, застывшей в чистоте и покое, скорее голубоватый, но с едва различимой примесью играющих на грани воды и воздуха зеленых лучей. Мягкий блеск этого камня словно сливал границу между водою и небом. И замыкал строй рубин с лиловатым оттенком. Такой цвет еще называет голубиной кровью.

Талла назвала диковинное украшение диадемой пяти стихий и носила его постоянно, снимая разве что ночью или в опаснейшие моменты сражения, когда над головой начинали свистеть вражьи стрелы, намекая, что разумнее укрыться за бронею легкого шлема. На солнце названные пять стихий, сливая воедино свои цвета, сверкали радужным нимбом, слепя порою сильнее лучей дневного светила. Вот и сейчас нестерпимый блеск мешал рассмотреть, что творится вдали. Потому Талла приставила ладонь ко лбу, оглядывая простиравшуюся впереди равнину, от края до края заполненную конными ордами.

— Кажется, они готовы.

— Мы — тоже. — Аландр проверил, легко ли выходит из ножен меч. — Будет славная битва!

— Да, — согласилась Талла.

На холм вскакали несколько всадников, среди которых нетрудно было признать принца Модэ, поднявшего против отца племена северных хуннов, отважного Куруша и Рамху, нового князя Больших ди. Прочие были генералами ди или хуннов.

— Все готово, можно начинать! — доложил Куруш, лапищей отирая с лица пот.

— Хорошо, но я бы предпочел, чтобы начали они, — сказал Аландр. Во взоре Куруша читался немой вопрос: почему они. Аландр и сам не знал в точности: почему. Он неким неназваным чувством, возможно отблеском памяти многих битв, вдруг ощутил, что победоносное сражение может развиваться лишь по двум сценариям: либо ты наносишь сокрушающий удар, от которого нет спасения, либо нужно принять первый натиск врага, истощить того и ответить, возвращая отраженною вражью силу — камнем, отброшенным вспять при ударе о больший камень. Все прочие варианты — суть случайность, не гарантирующая победу.

Но как это объяснить? Слишком многих слов потребует объяснение. Аландр ничего не сказал, тем более что в этот самый миг встрял Модэ.

— Они не начнут! — воскликнул принц. — Они обожглись в прошлый раз и опасаются западни. Нам следует напасть первыми. Нечего бояться. Нас больше, мои воины уверены в победе!

Модэ был возбужден. Модэ был счастлив. Странно, подумал Аландр, как может радовать предательство, причем предательство собственного рода. Впрочем, принц расценивал происходящее как частную ссору с отцом, в которой правда на стороне сына, ибо отец предал первым. А правда всегда одна. А отец изначально предполагал предательство сына. Ведь правда всегда одна. И оба ощущали себя правыми. И, что поразительно, оба были правы.

Аландр взглянул на Таллу, та утвердительно кивнула. Раз неприятель не решался напасть, следовало атаковать самим.

— Да будет так. — Аландр взглядом подозвал стоявшего неподалеку знаменосца и велел тому распустить флаг. — Начинаем атаку правым крылом.

Ставшие за знаменосцем трубачи подняли длинные трубы. Рев меди огласил равнину. Хриплый рык смерти. Отряды всадников, похожие издалека на расплывчатую серую кляксу, едва различимую на серой же, с едва зеленоватым оттенком равнине, двинулись вперед. Навстречу им устремилась такая же гигантская клякса — дружины хуннов. Кляксы медленно сползлись и слились воедино. Где-то там, вдали дрались и умирали люди — многие тысячи людей. Аландр спокойно, почти равнодушно подумал об этом: человек и рожден единственно для того, чтоб умереть. Возможно, лишь с той оговоркой, чтоб умереть достойно.

— Рамху, веди центр! — приказал он, после чего повернулся к Модэ. — А ты со своими людьми начинай охват их правого фланга.

Вновь заревели трубы, и новые массы всадников пришли в движение. Вскоре прямо перед холмом закипела горячая битва. Стрелы изгвоздили небо. Сталь встретила сталь. Кровь мешалась с кровью. Мириады коней обращали еще недавно зеленевшую плоть в тлен.

Хунны сопротивлялись, но без присущего им упорства. Сегодня перевес был не на их стороне. Они превосходили противника разве числом, пасуя и в выучке, и силой духа. Многие князья и рядовые воины тайно сочувствовали Модэ, и если бы тот не привел с собой ли, добрая половина тех, что сражались сейчас под знаменами шаньюя, вообще не покинула бы кочевий. Очень скоро хуннские воины начали оставлять строй. Сначала с поля побежали поодиночке, затем начали пятиться и исчезать в степи целые дружины.

— Пора и нам! — решил Аландр. Он тронул коня. Куруш и две сотни воинов из Племени не имеющего имени последовали за своим предводителем. Талла осталась на холме под охраной третьей сотни отборных воинов.

Отряд Аландра пронзил вражеский строй подобно стреле, пронзающей висящий на дереве плод. Громадный, возвышающийся над всеми прочими, Аландр, привставая в стременах, рубил налево и направо, устилая землю изуродованными телами, следовавшие за ним клином гвардейцы довершали дело. Не устоять!

Хунны дрогнули и начали рассыпаться. Могучий Воин и его всадники преследовали врагов. Следом устремлялись вперед другие дружины ди. Так упавший с вершины камень собирает лавину. Лавина эта, сверкающая металлом, грохочущая топотом тысяч копыт, несущая ужас и смерть, неотвратимо настигала рассыпавшихся по полю беглецов, пожирая их огнем, заливающим пустошь. Она катилась прямо к холму, на котором застыл Величайший Тумань. Величайшему некуда было бежать, ибо сзади холм уже охватили сотни мстительного Модэ. У Туманя оставалась еще гвардия — тысяча самых отборных воинов, искушенных в сражениях и набегах, в пластинчатых панцирях и кованых шлемах. Шаньюй махнул рукой, бросая гвардию в бой.

Но воины, лучшие из лучших, умирать не захотели. Лишь малая часть их бросилась с воем вперед — навстречу беспощадной лавине, все прочие обратились в бегство, рассчитывая на милосердие Модэ.

Они получили, чего хотели: ищущие смерти — смерть, жаждущие пощады — пощаду. Но горстка отважных задержала Аландра. Стрела сразила коня под Могучим Воином, прошло несколько мгновений, прежде чем он пересел на другого. Модэ опередил Аландра именно на эти мгновения.

Он первым взлетел на холм, на котором застыла одинокая фигура отца. Еще поутру повелевавший сотнями и тысячами воинов, сейчас шаньюй остался один. Бежали воины, бежали слуги, бежали даже довереннейшие из приближенных. Хунны спасали жизнь, бросив своего повелителя.

Модэ натянул поводья, вздыбливая разгоряченного скакуна. Тумань не пошевелился. Лицо его было серо, глаза — бессмысленны, пальцы бессильно повисших рук переплетены между собою. Он словно не понимал, что происходит. Вдруг взор шаньюя наткнулся на сына и в тот же миг ожил, в зрачках загорелись огоньки бешенства.

— Ты! — прошипел шаньюй. — Ты, неблагодарный сын! Ты, порождение гадюки… Ты предал меня!

— Как прежде ты предал меня, своего сына! — не сдерживая ненависти, ответил Модэ.

Но Тумань словно и не слышал этих слов.

— Ты… — повторил он, кладя правую руку на позолоченную рукоять меча.

На холм уже взбирались всадники во главе с Аландром, и шаньюй вдруг узрел громадную фигуру Могучего Воина, неловко восседавшего на коне, для него маловатом. Сизые губы старика изломала ухмылка.

— Ты предашь… Ты ведь предашь и его! Как предал меня! — взвизгнул Тумань.

Модэ покосился через плечо. Аландр был совсем близко. Тогда царевич решительно взмахнул намертво зажатым в кулаке мечом.

Очнувшийся от оцепенения шаньюй попытался извлечь из ножен свой меч, но не успел. Отменный циньский клинок с жадным всхлипом разрубил старику голову…