Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Я сделала вид, будто ничего не заметила, и ему поневоле пришлось встать и поклониться, как того требовал этикет.

У Генриха был утомленный вид, борода плотно прилегала к его впалым щекам.

— Да, Екатерина? — произнес он таким тоном, словно мой не объявленный заранее приход был самой обыденной вещью.

— Муж мой, не могли бы мы поговорить наедине?

— Я, как видишь, сейчас занят. — Генрих обвел рукой царившее вокруг него оживление. — Разговор может немного подождать?

— Нет, — ответила я, чувствуя, как Гиз сверлит меня взглядом. — Боюсь, этот разговор чрезвычайно важен.

— А что сейчас не важно? — вздохнул Генрих и жестом велел хранителю гардероба отойти.

Одна поножь оказалась недостаточно подогнана. Муж спустился со скамеечки.

— Помимо нескончаемой подгонки доспехов, — сказал он, глядя, как удаляется его свита, — мне еще нужно подписать гору бумаг, принять английского посла, повидаться с Альбой, не говоря уж о том, чтобы проверить списки перед турниром. Неужели твое дело настолько важно?

— Да, настолько. Я пришла, потому что… потому что думаю, нам грозит опасность.

— Опасность? — Генрих нахмурился. — Какая?

— Не знаю. — Я стиснула руки, прекрасно понимая, как дико должны звучать для Генриха мои слова. — Минувшей ночью мне снился сон, и…

Голос мой сорвался. Я видела по глазам Генриха, что он мне не верит.

— Умоляю, выслушай меня, просто выслушай! — Я шагнула к нему. — Мне страшно за кого-то из тех, кто нам дорог, может быть, даже за кого-то из наших близких.

Муж рухнул в кресло у стола, потянулся, чтобы расстегнуть ремешки поножи. Она с глухим лязгом упала на пол. Откинуться на спинку кресла Генрих не мог — мешал нагрудник, и он остался сидеть прямо, в неловкой позе.

— Хорошо, я тебя выслушаю. Учти, однако, что в любую минуту может вернуться мой секретарь, а отослать его я уже не смогу. Он и так донимает меня все утро.

Я рассказала ему про свой сон и письмо Нострадамуса. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы не проболтаться о собственных предчувствиях: я никогда не рассказывала Генриху о своем даре, и вряд ли его обрадовало бы известие, что его супруга отчасти ясновидящая.

Когда я закончила рассказ, Генрих опер подбородок на сплетенные пальцы.

— И ты полагаешь, что твой сон и это пророчество Нострадамуса предвещают некую опасность для нас?

— Да. — Меня радовало, что в его голосе не было издевки. — Если помнишь, Нострадамус и впрямь вылечил твою ногу. И потом, он сказал, что свяжется со мной, если в том возникнет нужда.

— Екатерина, — проговорил он без тени насмешки, — это же нелепо. Ты попросту взвинчена из-за Елизаветы. Ей скоро предстоит отбыть в Испанию, и ты тревожишься за нее.

— Да нет же, ты не понимаешь! Нострадамус написал это письмо несколько недель назад. Я и разыскивать-то его стала лишь потому, что увидела сон. Это предостережение. Свои предсказания он записал в книге, которую отдал мне, когда только появился в Блуа. Но я оставила книгу там, в своем кабинете. Надо послать за ней.

— Послать за какой-то там книгой? — Муж глядел на меня как на сумасшедшую. — Через неполных три часа начнется турнир в честь свадьбы нашей дочери с королем Испании.

— Турнир можно отложить. Просто отправь в долину Луары кого-то, кому мы доверяем, и…

— Екатерина. — Генрих ни на йоту не повысил голоса, однако в тоне его явственно прозвучало раздражение. — Блуа, как ты знаешь, закрыт на зиму. Ключи от наших покоев у моего гофмейстера, а он и так слишком занят, чтобы отсылать его с этим бессмысленным поручением.

— Оно вовсе не…

— Ты просишь отправить доверенного слугу в Блуа, до которого в лучшем случае день верховой езды, чтобы забрать книгу, которой он в глаза не видел. — Генрих предостерегающе вскинул руку. — У тебя в кабинете сотни книг. Как, во имя Божье, он должен отыскать именно ту, которая тебе нужна?

Об этом я не подумала. Подобные мелочи мне и в голову не пришли, однако я не собиралась признаваться в этом. Я расправила плечи, борясь с нахлынувшим на меня необъяснимым отчаянием.

— Тогда я отправлюсь сама. Дай мне ключи, а я возьму с собой Лукрецию и охрану. Я вернусь к ночи.

— И пропустишь турнир, на котором я должен бросить вызов победителю? — Глаза Генриха сузились. — Ты, верно, шутишь. Екатерина, это был всего лишь сон. Ничего дурного не произойдет, если ты не заполучишь эту книгу.

Внезапно моя уверенность пошатнулась. Генрих говорит правду: то был всего лишь сон. Сон и загадочное письмо от человека, с которым я была едва знакома, чьи предсказания до сих пор не подтвердились.

И все же я знала, что права.

— Понимаю, это покажется безумным, но я чувствую, Генрих, сердцем чувствую беду. Что, если опасность грозит Елизавете? Мы так много потребовали от нее, и она так устала. Что, если она заболеет?

— Мы все устали. Устали от Англии и Испании, от еретиков, добивающихся права на исповедание веры, от плохого урожая и нищеты. Каждый из нас несет собственное бремя, и Елизавета употребит все силы, чтобы справиться со своим. Я отсылаю ее в Испанию не потому, что так хочу, а потому, что иначе нельзя.

— Я это знаю. Никто тебя не винит. Быть может, речь и не о ней. Быть может, предостережение касается кого-то другого, других наших детей.

— Екатерина, нет никакого предостережения, никакого пророчества. Ты переутомилась, как и все мы, хотя не желаешь в этом признаться. Ты тревожишься за Елизавету, потому что ты хорошая мать. — Генрих помолчал и продолжил уже мягче: — Филипп хочет, чтобы в ноябре Елизавета уже была в Мадриде, дабы к Рождеству он мог представить ее двору. Тебе следует употребить оставшееся время на то, чтобы поддержать и ободрить ее, а не мчаться сломя голову в долину Луары из-за каких-то слов, услышанных много лет назад.

— Генрих, прошу тебя… — Я взглянула на него, и слезы сами хлынули из глаз.

Он поднялся, обнял меня и прижал к себе, щекой к холоду позолоченного нагрудника.

— Ну же, перестань, — прошептал он, гладя меня по голове. Затем обхватил ладонью мой подбородок, вынудил поднять голову и заглянуть ему в глаза. — Плакать не грешно. — И терпеливо улыбнулся, когда из прихожей донеслись голоса, означавшие, что вернулась его многочисленная свита. — Давай потерпим, покуда не закончится этот растреклятый турнир, а завтра, если у тебя еще сохранится такое желание, поглядим, что можно будет сделать. Если понадобится, отправимся в Блуа вместе.

— Спасибо тебе. — Я облегченно вздохнула. — Я… я люблю тебя.

Слова эти вырвались прежде, чем я успела их удержать, и Генрих замер… а затем еще крепче обнял меня.