Полная иллюминация - Джонатан Фоер

Мы так кочуем вокруг правды, да? Оба из нас? Ты думаешь, это допустимо, когда мы пишем о вещах, которые произошли? Если ты отвечаешь нет, тогда почему ты пишешь про Трахимброд и про своего дедушку так, как ты пишешь, и почему ты приказываешь мне писать неправду? Если ты отвечаешь да, то это рождает другой вопрос, а именно, если мы так кочуем вокруг правды, почему мы не делаем наш рассказ высокопробнее жизни? Мне кажется, что мы его делаем даже низкопробнее. Мы часто выставляем себя как глупых людей, а нашу поездку, которая была благородной поездкой, выставляем, как обычную и второсортную. Мы могли дать твоему дедушке две руки и сделать его высокопреданным. Мы могли дать Брод то, что она заслуживает, в замещение того, что она получает. Мы и Августину могли отыскать, Джонатан, и ты мог ее поблагодарить, и мы с Дедушкой могли обняться, и это могло быть идеально, и красиво, и смешно, и, как ты говоришь, благотворно печально. Мы и твою бабушку могли вписать в твой рассказ. Ты ведь этого жаждешь, да? Что наводит меня на мысль, что, возможно, мы могли вписать в этот рассказ и Дедушку. Возможно (и я это только изрекаю), мы могли сделать так, чтобы он спас твоего дедушку. Он мог быть Августиной. Или Августом. Или просто Алексом, если бы тебя это удовлетворило. Я не думаю, что есть пределы тому, какой великолепной мы могли бы заставить казаться жизнь.

Бесхитростно,

Александр

Что мы увидели, когда увидели Трахимброд,

или Впадая в любовь

«НИКОГДА ВНУТРИ этого не бывала», — сказала женщина, которую мы продолжали считать Августиной, хотя и знали, что она не Августина. Это заставило Дедушку объемисто засмеяться. «Что тут смешного?» — спросил герой. «Она никогда не бывала в автомобиле». — «Серьезно?» — «Это совсем не страшно», — сказал Дедушка. Он открыл для нее переднюю дверь автомобиля и подвигал по сиденью рукой, чтобы продемонстрировать отсутствие злого умысла. Освободить для нее переднее сиденье показалось мне элементарной вежливостью не потому, что она была глубокой старухой, пережившей много ужасных вещей, а потому, что это был ее первый раз в автомобиле, а я думаю, что сидеть на переднем сиденье клевее. Позднее герой сообщил мне, что в Америке это называется сидеть на стреме.[8] Августина села на стреме. «Ты ведь не будешь путешествовать слишком быстро?» — спросила она. «Нет», — сказал Дедушка, устраивая свой живот под рулем. «Скажи ей, что автомобили очень безопасны, и ей не следует бояться». — «Автомобили — это безопасная вещь, — проинформировал ее я. — Некоторые даже оснащены воздушными подушками и зонами смятия, но этот не оснащен». Я думаю, что она не была в расцвете готовности услышать звук врммммм, сфабрикованный автомобилем, потому что объемисто закричала. Дедушка успокоил автомобиль. «Я не могу», — сказала она.

Что же мы сделали? Мы поехали на автомобиле следом за Августиной, которая пошла пешком. (Сэмми Дэвис Наимладшая пошла вместе с ней, чтобы составить ей компанию и чтобы нам не пришлось нюхать сучий пердеж в автомобиле.) Отсюда всего один километр расстояния, сказала Августина, так что она могла идти пешком, и мы все равно успевали доехать, прежде чем станет слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть. Должен сказать, это выглядело очень странно — ехать следом за человеком, который шел пешком, особенно когда человек, который шел пешком, был Августиной. Она была в состоянии пройти всего несколько десятков метров, прежде чем утомлялась усталостью и совершала привал. Когда она приваливалась, Дедушка глушил автомобиль, и она садилась на стреме, а потом снова пускалась в путь своим странным макаром.

«У тебя есть дети?» — спросила она Дедушку, пока переводила дух. «Конечно», — сказал он. «Я его внук», — сказал я сзади, отчего почувствовал себя до того гордым человеком, потому что, кажется, впервые произносил это вслух, и я ощутил, что Дедушку это тоже сделало гордым человеком. Августина очень улыбнулась. «Я этого не знала». — «У меня двое сыновей и дочь, — сказал Дедушка. — Саша — сын моего самого состарившегося сына». — «Саша», — сказала она, будто желала услышать, как зазвучит мое имя, когда она сама его изречет. «А у тебя есть дети?» — спросила она меня. Я засмеялся, потому что подумал, что это странный вопрос. «Он еще молодой», — сказал Дедушка и положил руку мне на плечо. Это было очень трогательно — почувствовать его прикосновение и вспомнить, что руки тоже могут быть средством любви. «О чем вы говорите?» — спросил герой. «У него есть дети?» — «Она хочет знать, есть ли у тебя дети», — сообщил я герою, и я знал, что это его насмешит. Но это его не насмешило. «Мне двадцать», — сказал он. «Нет, — сообщил я ей. — В Америке иметь детей необщепринято». Я засмеялся, потому что знал, что звучу по-дурацки. «У него есть родители?» — спросила она. «Конечно, — сказал я. — Только его мама работает профессионалом, и готовить ужин для его папы — в порядке вещей». — «Мир постоянно меняется», — сказала она. «У вас есть дети?» — спросил я. Дедушка презентовал мне выражение лица, которое означало: заткнись! «Тебе не обязательно отвечать, — сообщил он ей. — Если ты этого не жаждешь». — «У меня есть моя малышка», — сказала Августина, и я знал, что это был конец собеседованию.

Во время ходьбы Августина не исключительно шла. Она поднимала камни и передвигала их к обочине. Если она свидетельствовала мусорную вещь, она ее тоже поднимала и передвигала к обочине. Когда на дороге ничего не было, она бросала камень на несколько метров перед собой и потом подбирала его, потом снова бросала перед собой. Это поглотило большое количество времени, и мы никогда не двигались быстрее, чем очень медленно. Я ощутил, что это раздражает Дедушку, потому что он усиленно сжимал руль и еще потому, что он сказал: «Это меня раздражает. Будет темно, когда мы туда приедем».

«Мы близко, — много раз говорила Августина. — Скоро. Скоро». Мы преследовали ее вдоль дороги и через поле. «А через поле можно?» — спросил Дедушка. «Кто нам воспрепятствует?» — сказала она и с помощью пальца продемонстрировала, что никого не существует вокруг на многие километры. «Она говорит, что никто нам не воспрепятствует», — сообщил я герою. Он повесил на шею фотоаппарат и находился в предвкушении множества фотографий. «Ничего не растет здесь больше, — сказала она. — Это даже никому не принадлежит. Просто земля. Кто ее захочет?» Сэмми Дэвис Наимладшая сгалопировала на автомобильный капот и уселась в позе эмблемы мерседеса.

Мы упорствовали в преследовании Августины, а она упорствовала в бросании перед собой камня, а также в его поднятии. Мы преследовали ее и преследовали. Подобно Дедушке, я тоже становился раздраженным или, по крайней мере, сбитым с толку. «Мы здесь раньше были, — сказал я. — Мы уже свидетельствовали это место». — «Что происходит? — спросил с заднего сиденья герой. — Прошел уже час, а мы так никуда и не приехали». — «Ты думаешь, что мы скоро приедем?» — спросил Дедушка, пододвигая автомобиль на ее уровень. «Скоро, — сказала она. — Скоро». — «Но ведь будет темно, да?» — «Я быстрее двигаться не могу».

И мы снова упорствовали в ее преследовании. Мы преследовали ее через много полей и сквозь много лесов, что было емкотрудно для автомобиля. Мы преследовали ее по каменистым дорогам, а также по грязи, а также по траве. О себе начали напоминать насекомые, и так я узнал, что мы не увидим Трахимброд до наступления ночи. Мы преследовали ее мимо трех крылечек, которые были разбиты и выглядели, как подступы к существовавшим когда-то домам. Перед каждым она дотронулась рукой до травы. Стало еще более темно — темнее? — а мы все двигались по ее следам, а также там, где ее следы терялись. «Ее почти невозможно свидетельствовать», — изрек Дедушка, и хоть он и слепой, я должен признать, что ее действительно невозможно было свидетельствовать. Было так темно, что иногда мне приходилось скашивать глаза, чтобы лицезреть ее белое платье. Как будто она была призраком, возникавшим и пропадавшим из наших глаз. «Куда она ушла?» — спросил герой. «Она все еще там, — сказал я. — Смотри». Мы миновали мини-океан — озеро? — и очутились в маленьком поле, у которого с трех сторон были деревья, а с четвертой продолжалась пустота, и плеск далекой воды доносился оттуда. Было уже слишком темно, чтобы что-либо свидетельствовать.

Мы преследовали Августину до места посреди поля, где она остановилась. «Выходи, — сказал Дедушка. — Еще один привал». Я передвинулся на заднее сиденье, чтобы Августина могла сидеть на стреме. «Что происходит?» — спросил герой. «У нее привал». — «Еще один?» — «Она очень состарившаяся женщина». — «Ты устала? — спросил ее Дедушка. — Ты много прошла». — «Нет, — сказала она. — Мы пришли». — «Она говорит, что мы пришли», — сообщил я герою. «Что?» — «Я вас проинформировала, что здесь ничего не будет, — сказала она. — Все уничтожили». — «Что значит, мы пришли?» — спросил герой. «Скажи ему, что это из-за темноты, — сказал мне Дедушка, — и что мы бы увидели больше, если бы было светлее». — «Очень темно», — сообщил я герою. «Нет, — сказала она, — вы бы ничего больше не увидели. Здесь всегда так, всегда темно».